- - -
Когда Аяка перестала держаться за ошметки воспоминаний из детства и стала взрослой в семь лет, в доме появился Тома. Тома был странным, диким и чужим подростком с загорелой кожей и нескладным телом. Аяка решила первое время игнорировать его существование, но бок, со стороны которого проходил Тома, каждый раз предательски обжигало. Тома не знал инадзумского толком, и в свободные минутки повторял выученные за день новые слова. Перекатывал ее родной язык своим мондштадским неповоротливым языком во рту, выплевывая слова, смысл которых еще не сразу поймет. А потом замечал ее взгляд и улыбался - мальчишка, наглец! Брат бы приказал отстегать любого горожанина, посмотри он так на принцессу, но Аяка всегда была образцом доброты и безупречности. И все же она каждый раз пряталась за, один краше другого, веерами. Тома со временем осмелел, и часто младшая Камисато замечала его за тихими песнями на своем родном языке, и часто он норовил что-нибудь рассказать со своим обезоруживающим простодушием и сильнейшим акцентом. Он рассказывал вещи невероятные - про город, где народ правит самостоятельно, про вечнозеленые холмы и вечно чистое небо, где у родников пасутся феи, а их собственный бог повсюду сопровождает со своим нежным ветром, играется с венком цветочным на голове и колокольчиком смеется в самое сердце. Невозможные вещи. - И где сейчас твой Архонт, когда ты у нас, на чужих землях? - чувствуя внезапный стыд за свою Вечноликую, незыблемую и совершенно не человечную богиню, спросила как-то Аяка, - у нас редко бывает сильный ветер, если не буря. Тогда Тома улыбнулся и принес книжечку в буром плетении, среди пожелтевших страниц которой он вынул цветок - как маленькую ветряную мельницу, которые рисовали Аяке свитки о далеких землях. - Жаль, что нет при мне сейчас одуванчикового вина, хе-хе. Хоть я и не пью. - Не юн ли ты для алкоголя, Тома? - Аяка не решалась взять у него засушенный цветок, ибо ее касания - холод и смерть всему живому. - Это шутка, принцесса, - улыбается, - ну что, призовем сюда ветер? Надеюсь, сегун сильно не разозлится. Подарок моей несчастной матушки должен быть использован, в конце концов. Он прикрыл глаза, что-то бормоча себе под нос, и подул на цветок, желая закрутить маленькую ветряную мельницу. Сухой цветок качнулся, позволив несколько мгновений волшебства, а затем рассыпался прахом на их колени. И когда только успели придвинуться так близко? - Ох. Вот и все. Прости, матушка, - Тома выдавил улыбку. Аяка смотрела на их близко сдвинутые колени, посыпанные прахом утерянной родины, и даже через плотную ткань брюк Томы его кожа жгла ее голые ноги. Надо было отодвинуться и выразить сочувствие потере, но Камисато так и не пошевелилась. - Я попробую что-нибудь сделать для тебя, - сказала она, наконец. Она не солгала. Оригами никогда не давалось ей в полной мере, но как госпожа клана Камисато, Аяка была обязана знать и такие бесполезные искусства, чтобы было о чем говорить с холеными леди из других кланов. Они ведь совсем ничего не смыслят в заточке катан и танцах с мечами. Аяка просидела несколько дней, пока не достигла идеальной формы и движений, в точь-в-точь как у настоящей ветряной астры. Ох... а на его родине принято дарить мужчинам цветы? В общем-то, и на ее - не принято. Аяка подумала об этом уже после того, как вручила Томе несколько наиболее удачных цветков-оригами. Может быть, стала мечтать она, наблюдая за чужим восторгом, однажды он назовет меня по имени, а не “принцессой”. Перекатит с непривычки мое имя своим неуклюжим языком. От мысли этой ее замерзшее со дня утопления сердце потихоньку таяло.***
- Итто, давай, - скомандовал комиссар, откидывая дивную свою голову на какие-то пыльные коробки с грузом, которые служили им опорой в тихом переулке Рито, - просто... глубже и чтобы осталась отметина. Аратаки понятливо кивнул и, стянув три слоя тканей с белого плеча, улыбнулся и потрогал родинку на нем, как темное зернышко в молоке. Не раздумывая, он укусил за нежную кожу и облизнул следы, все-таки жалея и не пуская кровь. Какой он жестокий, восхитительный, и совершенно безбашенный. - Да, хорошо, - тихо посмеялся, выдыхая, Аято. Он прижал к себе мощное и пылающее желанием тело. За несколько месяцев их неожиданной новой “дружбы” Камисато достаточно подробно изучил тело они, впрочем, так и не испробовав с ним полноценный половой акт. Много мелочей - хотя бы разница в размерах и забитый донельзя график. - Аято, ты посмотри, как мне теперь ребятам показываться? - и этот засранец взял его за руку, норовя опустить на пах, где ткань штанов была недвусмысленно натянута. Ужасно огромная пряжка ремня. Ужасно просторные штаны, и ужасно-ужасно-ужасно... да, Итто был большим. На это целенаправленно шли, и все же Аято каждый раз не мог удержаться от подобных глупых мыслей. Благодаря в сотый раз себя за владение Глазом Бога и за широкие рукава, он провел влажной рукой по огромному, черт, возьми меня, члену. Обхватил, как смог, пальцами лаская головку. Показались металлические кольца, такие же, как и в языке и ушах Итто. - О... - Тебе нравятся они, аники, - промычал Аратаки, чуть-чуть поддавая навстречу движениям бедрами, - может, проколоть тебе тоже что-нибудь? - Итто, тебя хватит за нас двоих, - Аято чуть опустил голову, и в шальной голове они мелькнула безбашенная фантазия о причине этого жеста, от которой он чуть не кончил, - на следующий твой день рождения проколем тебе соски. Кажется, от своих же слов Камисато еще пуще возбудился, и вжал своим тонким и изящным телом они в близкую поверхность. Ох, а их не услышат? Не увидят? - А...А-аято, кажется, я уже, - стонал где-то сверху Аратаки, у Аято от усердия чуть занемела рука натирать такое-то сокровище, и позади послышался шорох, - близок. - Ты такой быстрый, наши наблюдатели не успели даже подойти, - улыбнулся комиссар, видя на лице Итто неподдельную панику, а в руке его дернулся от таких слов член, исторгая семя. Кем бы они не были, никто в такую глупость никогда не поверит.