Марафоним в Март.

Пестрящие неоновые огни упрямо пытались просочиться сквозь тонкие прорехи в жалюзи, бросая толику света в погруженный в угнетающую темноту кабинет. Мужчина смахнул со стола осколки разбитой им в приступе гнева бутылки. Один из обломков неприятно впился в ладонь, вспарывая плоть и выпуская пару капель крови на деревянную поверхность, но даже эта боль не позволяла отбросить съедающие его мысли, кипящие в притупленном алкоголем сознании. Сбежать от самого себя сложно, и как бы Силко ни старался этого сделать, он либо слишком медленно бежал, либо слишком хорошо играл в пятнашки с самим собой, и в любом из этих вариантов он не выходил победителем. Некоторые мысли настолько навязчивы, что избавиться от них невозможно ни в ясном сознании, ни в помутненном, и сколько ни обманывайся на это счет, ты вновь и вновь начинаешь рассуждать о том, что скрупулезно стараешься забыть. Силко знал, что прощение отнюдь не одна из его благодетелей. Любое предательство не должно быть забыто. Он годами мог вынашивать планы мести, подогревая свой интерес новыми витками в тщательно продуманном спектакле, итогом которого должна была стать разбитая вдребезги жизнь его обидчика. Принятие и понимание чужды ему… Вот только тогда почему он — человек, не прощающий неосторожных слов или грубости в свой адрес, до сих пор ничего не сделал с тем, кто изувечил его лицо и втоптал его чувства в грязь? Почему он каждый раз упускает все те возможности, что не раз и даже не два буквально падали ему в руки. Шепнуть что-то на ухо одному, следом другому, и уже спустя пару недель кислород Вандеру был бы перекрыт до такой степени, что он бы сам явился к Силко на порог. Просить прощение ли или же закончить начатое — не ясно, но Силко хотя бы смог заглянуть в глаза Вандера, чтобы попытаться найти ответ на единственный свой вопрос: «Почему?». Силко знал, что мог бы стать такой проблемой, игнорировать которую Вандер был бы не в силах. Мог, но бездействовал и сам не понимал причин этого бездействия. Всё то тепло, что было между ними. Вся та нежность, которую оба предпочитали игнорировать. Все те чувства… Они давно уже были задушены и утоплены под слоем мутной от химикатов воды. Силко не прощает предательств, он никогда не сможет смириться с произошедшим, вот только отчего-то привычки впервые отказали ему. И вместо расстановки фигур на воображаемой шахматной доске и подготовки актов для игр в продуманную месть, он снова сидит в полном одиночестве в окружении холодных стен своего кабинета и думает. Бесконечно долго думает о том, что все могло бы сложиться иначе. Предательство — не то, что он в силах забыть, но и заставить себя перестать желать забвения и искать хотя бы короткого беспамятства на дне бутылки он тоже не мог. Силко не умеет прощать, но ведь и любить он научился не сразу…