Марафоним в Март.

Рафаэль не любил сюрпризы, жизнь, по его разумению, должна быть размеренной и предсказуемой величиной, течение которой приводит к заранее запланированному им итогу. Вот только когда в его клане случается пополнение в виде гиперактивного подростка с шилом во всем известном месте, количество этих самых сюрпризов навязчиво плодится похлеще подвальных крыс «Дюморта». К сожалению, вывести грызунов куда проще, чем вбить в голову Льюиса логическую цепочку «Говорю, задумываясь над последствиями». Новообращенный птенец, водящий дружбу с нефилимами, и количество проблем, из этой дружбы вытекающих, — не та переменная, к которой был готов Нью-Йоркский клан вампиров в целом и нервы Рафаэля в частности. Когда очередной доносчик рассказал «удивительную» сказку, главным героем которой выступал Льюис, умудрившийся найти общий язык с блохастыми выходцами из «Нефритового Волка», организовав при этом совместный рейд со своими ангельскими приятелями, Сантьяго решил сменить тактику с молчаливого наблюдения на вбивание в голову прописных истин. Вампиры не ладят с волками. Так было, есть и будет всегда. И никакой Светолюб не сможет на это повлиять. Вызванный для выволочки Саймон смиренно выслушивал нравоучения, краем глаза изучая узор обшарпанных обоев, изредка вставляя комментарии в длинный монолог старшего вампира. А вот каким образом монолог плавно перешел в задушевный диалог, было абсолютно неясно, но факт оставался фактом. В тот вечер они проговорили до самого рассвета, вспоминая прошлое, делясь друг с другом мелочами, что, подобно пазлу, складывали цельную картинку личности собеседника напротив. Когда Льюис покинул кабинет главы, взяв паузу в своих смертоубийственных выходках, остальные члены клана всё чаще стали бросать на притихшего новообращенного сочувствующие взгляды, памятуя о том, каким невыносимым может быть Рафаэль в своем недовольстве кем-либо. А когда беднягу и вовсе начали приглашать «на ковер» чуть ли не каждый день, количество возмущенных прежним своевольным поведением мальчишки вампиров стремительно сокращалось к нулю. Вот только никому из них было невдомек, что воображаемые пытки, происходящие за закрытыми дверьми кабинета главы, были чистым полетом групповой фантазии, прямо противоположным действительности. Спустя дюжину разговоров Рафаэль понял, что так раздражало его в мальчишке с самого их знакомства: источником неприязни выступало отнюдь не непослушание Льюиса, и, что удивительно, не его болтливость. Сантьяго видел в Саймоне самого себя до обращения, неразумного ребенка, рвавшегося в самое пекло в стремлении защитить тех, кто был ему дорог. Рафаэль истово ненавидел эту часть птенца, пока не понял, что лишь завидует тому, что сам не смог сохранить в себе этого огня. Ведь, потеряв что-то действительно важное, сам того не понимая, ты стремишься вернуть это или же погасить во всех остальных, чтобы лишний раз не растравливать свою душевную рану. Было неясно, куда слова заведут их и захотят ли они разбираться с той непонятной симпатией, что стремительно разбегалась по жилам подобно свежевыпитой крови и обжигала ничуть не хуже клинка нефилима. Возможно, Рафаэль способен полюбить сюрпризы, ведь, как оказалось, нет ничего невозможного, если за дело берется твердолобый птенец. Выходит, что небольшие уступки и чуть сдвинутые рамки устоев способны привести Сантьяго к чему-то ранее неизведанному и крайне интригующему… Что ж, время покажет, а его у этих двоих с излишком.