Другой

После ужина уже должны быть известны наши результаты. Мы направляемся в тренировочный зал чуть ли не бегом. Несмотря на то, что страшно и волнительно, хочется поскорее покончить с этим. Пока что электронное табло выключено. А в зале нас ждёт Граф с отвёрнутой от нас меловой доской. — Я объясняю, как определяются ранги, — произносит он. — После ваших боёв, мы ранжировали вас по уровню мастерства. То есть, баллы зависели от вашего уровня мастерства и от уровня проигравшего вам соперника. Дополнительные баллы начислялись также за рост вашего владения боевыми навыками и за победу над тем, кто сильнее. Также я не оцениваю издевательства над слабыми. Так как считаю это трусостью. Таким образом, если у вас был высокий ранг, вы теряли очки, проигрывая противнику с низким рангом. — он ненадолго останавливается и продолжает. — Второй этап инициации оценивается больше, чем первый. Поэтому маленький шанс, повысить свой ранг, имеется. Хоть и крайне сложно оказаться на верхушке, если вы стояли внизу в начале, — я ловлю его взгляд на этой фразе. — Завтра будут объявлены имена отсеявшихся. Неважно то, что вы — переходники. Кто-то покинет нашу группу, кто-то группу неофитов-лихачей. А возможно никто не уйдёт из вашей. Либо никто из них. Возможны любые варианты. В общем, вот ваши ранги. Он вешает доску на крюк и отступает в сторону, чтобы мы увидели ранги: 1. Макар 2. Пётр 3. Поз 4. Тим 5. Паша 6. Мила 7. Саня 8. Ляся 9. Шаст 10. Надя 11. Слава 12. Адам 13. Уля Я на девятом месте. Это неожиданно. Меня уже было начинает переполнять радость. Я смог. Но мой взгляд падает на ранги Нади и Славы. Мое достижение подвинуло ранги друзей. И теперь от явного видения того, что мы здесь все всё-таки соперники, скручивает живот. Но ведь я не виноват, не я придумываю эти чёртовы правила. А у Славы такой низкий ранг вовсе не потому, что он слабый. Он просто слишком добрый, и почти все поединки специально проигрывал, не желая навредить. Но ещё не всё потеряно. Как сказал Граф, возможны любые варианты исхода ранжирования. Может из наших никого не отчислят. Я смотрю на Диму. Он хмуро разглядывает доску, наклонив голову. Но, конечно, он не единственный, кто смотрит на доску. В комнате царит напряжение. — Что? — рявкает Саня, — У меня седьмой ранг? Я победил Пашу за считанные минуты, а он стоит выше меня? Я стою ниже девчонки?! — Как я уже говорил, если вы пригрываете тому, кто слабее вас, вы теряете свои очки. — равнодушно говорит Граф. А ведь я и есть тот, кому Саня проиграл с низким рангом. — Ты! — указывает на меня эрудит. — Ещё пожалеешь об этом! По сути седьмой ранг не так уж плох, золотая середина. Однако таким людям, как Пётр, Саня и Мила, нужно всегда быть выше, чувствовать власть над другими. Саня гневно выходит из зала. Я думал, что он набросился на меня прямо сейчас. И лучше бы было так. Уход же означает то, что он планирует мстить, обдумав план. Уход означает — быть начеку. Снова. Я всегда начеку, так как слово «дивергент» не выходит из головы. Ещё удивительно, но факт — Пётр промолчал. Учитывая его склонность жаловаться на то, что ему не по душе. От этого моё беспокойство лишь усиливается. Пётр не тот, кто будет рад второму месту. Этой ночью мне не удаётся заснуть. Этой ночью удивительно тихо. А в тишине я всегда начинаю думать о семье. Думаю, конечно, о маме. Раз она была лихачкой, почему выбрала Альтруизм? Возможно ли, что в лагере есть те, кто её помнит? Но даже если есть, наврядли они будут рассказывать. Фракция превыше крови. Я вздыхаю и утыкаюсь лицом в подушку. Мать попросила меня передать Ане, чтобы она исследовал симуляционную сыворотку… Но зачем? Это как-то связано с тем, что я дивергент, я в опасности? Или дело в другом? У меня миллион вопросов, на которые нет ответов. И они крутятся крутятся в голове, заменяя друг друга. Когда, зачем и почему? Из-за чего и для чего?.. Бесконечный поток вопросов, которые уже вызывают головную боль, прерывает шум с другой стороны комнаты. Какая-то возня. Из-за темноты ничего не видно. Шарканье ног и тяжёлый удар. А затем вой, от которого кровь стынет и волосы встают дыбом. Я откидываю одеяло и встаю на каменный пол босыми ногами. Всё ещё видно недостаточно хорошо, чтобы найти источник вопля, но в нескольких кроватях от меня на полу лежит тёмная груда. Новый вопль пронзает уши. — Включите свет! — кричит кто-то. Я на ощупь медленно иду на звук. Вспыхивает свет. Макар лежит на полу возле своей кровати. Он держится за лицо, а под его головой лужа крови. Между его пальцами торчит рукоятка ножа. Зрелище ужасное. Кровь стучит в висках, уши как-будто заложило. И я не знаю откуда беру силы и самообладание, чтобы подойти к парню, у которого в глаз воткнуто лезвие ножа. Уля стоит в ногах Макара и вопит. Её глаза наполнены испугом и слезами. Кажется, эти двое сблизились за это время. Кто-то зовёт на помощь, пока Макар продолжает корчится на полу, стоня от боли. Я опускаюсь у его головы, встав коленями в лужу крови. — Не двигайся, — говорю я, кладя ладони ему на плечи. Я почему-то спокоен, как-будто у меня выключили все эмоции. Парень снова дёргается, и я повторяю громче и строже, — Не двигайся. Дыши. — Мой глаз! — вопит он. — Вытащи его! Вытащи из меня, вытащи его! — Нет, — возражаю я. — Надо подождать врача. А пока просто дыши. — Мне больно. — Я знаю. Всё будет хорошо. Я пытаюсь его успокоить. Я стараюсь говорить твёрдо, как будто это не пустые слова. Но это пустые слова. Я не знаю, будет ли всё хорошо. Подозреваю, что нет. Наконец-то приходит медсестра, она велит мне отойти, и я подчиняюсь. Мои руки и колени сплошь в крови. Оглянувшись, я вижу, что не хватает только двоих. Сани. И Петра. После того как Макара забирают в медпункт, я иду в ванную комнату, прихватив с собой чистую одежду, и мою руки. Поз идёт со мной и стоит у двери, но ничего не говорит, и я рад. Говорить особо не о чем. Я тру линии на руках и скребу под ногтями, пытаясь вычистить кровь. Беру столько бумажных полотенец, сколько могу унести. Кто-то должен прибраться в спальне, и я беру это на себя. Может во мне это говорит Альтруизм? Но поскольку мне вряд ли удастся заснуть, почему бы не я? Я тянусь к дверной ручке, и Поз произносит: — Ты ведь знаешь, кто это сделал? — Да. — Мы должны об этом рассказать? — Ты правда думаешь, что лихачам есть до этого дело? — спрашиваю я. — После того, как Надю повесили на пропастью? После того, как нас заставили избивать друг друга до потери сознания? Он не отвечает. Через полчаса я стою на коленях на полу спальни и вытираю кровь. Дима выбрасывает грязные бумажные полотенца и подаёт мне новые. Уля ушла, наверное, отправилась за Макаром в больницу. Этой ночью никто особо не спит. — Наверное, это прозвучит странно, — говорит Надя, — но лучше бы у нас не было сегодня выходного. Я киваю. Я понимаю, что она имеет в виду. Занятие отвлекло бы меня, а отвлечься хочется прямо сейчас. Снова тщательно вымываю руки. После того, как вытер кровь Макара, всё равно ощущаю её на ладонях. Мы с Надей бредём куда глаза глядят. — Можно навестить его, — предлагает Надя. — Но что мы скажем: мы не очень хорошо тебя знали, но сожалеем, что тебе выкололи глаз? Не смешно. Но смешок всё равно поднимается в горле, и я уступаю, потому что сдерживать его тяжелее. Надя мгновение смотрит на меня и тоже смеется. Иногда плач или смех — единственное, что нам остаётся, и сейчас смех кажется лучшим выбором. — Извини, — говорю я. — Просто это так нелепо. Случилось нечто ужасное и я был свидетелем этого. Не представляю, как все поправить. Те, кто хочет наказать Петра, не обладают нужной властью. А те, кто обладают этой властью, не захотят этого делать. Я говорю уже серьёзнее: — Самое нелепое, что в любой другой фракции было бы отважным поступком рассказать, что случилось. Но здесь… в Лихости… смелость не пойдёт нам во благо. — Ты когда-нибудь читал манифесты фракций? — спрашивает Надя. Манифесты фракций были написаны после их образования. В школе о них упоминали, но я их не читал. — А ты читала? — хмурюсь я. Потом я вспоминаю, что Надя из эрудиции. — А! Ну конечно, ты читала. Проехали. — Вот одна из строк, которые я запомнила из манифеста Лихости: «Мы верим в будничные проявления мужества, в отвагу, которая заставляет одного человека вставать на защиту другого». Возможно, Лихость была создана с благими намерениями, с достойными идеалами и достойными целями. Но, к сожалению, она далеко от них отклонилась. И то же верно для Эрудиции, понимаю я. Давным-давно эрудиты стремились к знаниям и мастерству ради того, чтобы творить добро. Теперь они стремятся к знаниям и мастерству с жадными сердцами. Что, если остальные фракции страдают от той же болезни? Раньше я об этом не думал. И всё же покидать Бесстрашие, несмотря на её развращённость, я не собираюсь. Во-первых, бесфракционная жизнь кажется уделом смерти. А во-вторых, здесь я по-настоящему счастлив, если не считать некоторые события. Ну и в-третьих, возможно именно мы сможем возродить былую фракцию, сумеем снова стать отважными и благородными. — Пойдём в столовую, — предлагает Надя, — съедим по пирожному. — Хорошо, — улыбаюсь я. Когда мы идём к Яме, я мысленно повторяю процитированную Надей строчку, чтобы не забыть её. «Я верю в будничные проявления мужества, в отвагу, которая заставляет одного человека вставать на защиту другого». Прекрасная мысль. Позже, когда мы возвращаемся в спальню, постельное бельё Макара убрано, а ящики выдвинуты и пусты. Кровать Ули на другой стороне комнаты выглядит так же. Я спрашиваю Поза, куда они подевались, и он отвечает: — Ушли. — Даже Уля? — Она сказала, что не хочет оставаться здесь без него. Её в любом случае должны были отсеять. — Он пожимает плечами, как будто не знает, что ещё сделать. Если это так, мне понятны его чувства. По крайней мере, теперь Слава точно остаётся. Ещё ушёл Адам. Теперь Пётр первый, Поз второй, я восьмой, Надя и Слава — девятая и десятый. Нас было тринадцать. Теперь нас десять.