Часть 2
28 февраля 2022 г. в 00:54
За все те годы, что он прожил на земле, скрытность стала его вторым именем — случайные прохожие, если и цеплялись взглядом за уличного музыканта, терзающего колесную лиру, то бросали мелочь исключительно потому, что инструмент для века двадцать первого был совершенно необычным. Он с огромным удовольствием не стоял бы под палящим солнцем на узких римских улочках, но тронуться умом от одиночества не хотелось, а так — хоть какая-то иллюзия общения.
Менестреля — так его называли многочисленные гиды, таскающие уставших и пропахших потом туристов по старому городу (и ведь ни один не удосужился даже спросить его имя!) — чаще всего можно было найти или на бывшей виа Лата, или в ее окрестностях, однако ни одна живая душа даже не догадывалась, что этот длинноволосый представитель касты уличных музыкантов, которому можно было дать одновременно и лет пятнадцать, и все сорок пять меньше всего нуждался в деньгах. И ему уж явно было куда больше чем сорок пять… Четыреста… Если на дворе по-прежнему был две тысячи пятнадцатый, то ему перевалило за четыреста тридцать.
Длительная жизнь ощущалась как все больше и больше ускоряющаяся карусель — нет, это было не совсем то описание. Жизнь скорее напоминала комнату полную праксиноскопов. У каждого из них своя длина полоски, поэтому, если случайно войти в нее на короткий отрезок времени, создается иллюзия, что картина меняется, но если подождать немного подольше, то станет понятно, что люди повторяют сами себя, делают те же самые ошибки, и история повторяется снова и снова. А уж когда круг замыкается…
Если вдобавок к продолжительной жизни оказаться еще и обладателем неплохой памяти, то этот фальшивый кинотеатр становится совершенно одиозным. Как показала практика — невозможно любить несколько сотен лет кряду, богатство дает радость только когда оно средство, а не самоцель, все знания в мире просто не влезут в голову, и даже быть творцом трудно — рано или поздно исчерпаются все даже самые захудалые идеи. Он прожил уже четыре сотни лет… Эйфория от осознания своего могущества прошла к концу первого столетия, и благословение превратилось в проклятье. Однако жизнь ещё не разочаровала его настолько, чтобы с ней расстаться, потому что провидение раз за разом вытаскивало тузы из рукавов.
Молодой, амбициозный и самую малость сомневающийся в существовании бога, что в конце шестнадцатого века, да ещё и для монаха было полнейшим нонсенсом — ему было двадцать семь, когда он смог синтезировать то, что алхимики называли aurum potabile или попросту философским камнем. И, конечно же, он испробовал его свойства на себе.
Красная тинктура действительно оказалась почти магией. Одно внутривенное вливание (шрам от ланцета на предплечье за сотни лет стёрся с кожи, не оставив даже напоминания о себе) — и, если организм выживет после тяжелейшего отравления — ему обеспеченно, нет, не бессмертие, но полная остановка старения.
К сожалению, все остальное про философский камень было не более чем слухами: он не превращал металлы в золото, не спасал от болезней и молодость не возвращал.
Итану, теперь он называл себя так, в очередной раз вытащив случайное имя из шляпы, переболевшему чумой, туберкулёзом и черной оспой (последняя, что он словил в Бангладеш в семидесятых уже века двадцатого несмотря на прививку, поставленную в тысяча восемьсот седьмом, оставила на его лице рытвины, что только-только начали сходить, став похожими на следы от ветрянки) помимо многочисленных пневмоний не единожды приходилось становиться этому свидетелем. Пули, яды, кинжалы и сифилис брали получивших инъекцию тинктуры с той же эффективностью, что и простых смертных.
За годы он обратил в себе подобных человек тридцать — не более, особенно на первых порах, когда вечность в полном одиночестве его безмерно пугала. Однако, почти каждого из своих «детей» он был вынужден похоронить по той или иной причине. Единственной, в чьей судьбе у него не было уверенности, была Марлена. Они повздорили из-за какой-то мелочи на рубеже двадцатого века. Она упаковала вещи и, воспользовавшись знаниями, что он вложил ей в голову за те сорок лет, что они провели бок о бок, исчезла, растворившись в толпе. Больше он о ней не слышал и искать даже не пытался. В этом отношении старые времена, когда не было толком ни паспортов, ни границ были лучше. Сейчас завести себе новую личность было целым приключением.
В этот раз ему повезло — он прибился к странному семейству Торкио, где детей не считали по головам. Кандидо — глава этого балагана (самую малость подкупленный предложенной в качестве компенсации моральных издержек антикварной фотокамерой), проникшись его историей, «потерял» свидетельство о рождении младшего сына во время переезда из Колли в Рим и обратился за его восстановлением. Немного настойчивости, сдобренной итальянской эмоциональностью, и детей по документам стало не восемь, а девять. В любом случае: раз, два, три, а дальше просто много.
Своим соседством смертных, оказавших ему посильное содействие, Итан не обременял — жил он отдельно, снимая на честно скопленные в прошлой жизни деньги студию с подтекающими мансардными окнами. Эти все танцы проходили под маркой того, что в он не хочет собирать все пробки Рима, добираясь до школы с художественным уклоном. Уроки он не прогуливал, хотя хотелось до зубной боли, проблем с законом не имел, в работах с завидной регулярностью портачил, чтобы держатся в середнячках и не выделяться. В итоге в школе его вообще не замечали, а он, за полчаса кое-как сделав домашние задания, отправлялся с инструментом на улицы.
Мысль присоединиться к какой-нибудь компании подростков, чтобы уж совсем не выглядеть фриком (а по школе уже поползли такие слухи, потому что кто-то видел его на улицах и узнал) появилась внезапно, покружила в голове и превратилась в план действий. Итан опустился даже до того чтобы завести себе парочку аккаунтов в социальных сетях — полупустых и предназначенных исключительно для того, чтобы выполнять свою функцию. Он старался не выкладывать фото — смех смехом, но как он потом будет скрывать следы своего бессмертия? Но никому не нужен был человек с колесной лирой — его отверг даже фолк-ансамбль. Единственное место, где ему были всегда рады — было сборище ролевиков-толкинистов, но те собирались на полигонные игры так редко, что его постоянное присутствие там ничего в корне не меняло.
Тощее объявление о поиске барабанщика, оставленное девушкой по имени Виктория с неделю назад в группе на Фейсбуке, пахло отчаяньем. Он пролистнул его, как совершенно неинтересное, но ничего путного для него не было. Да и не могло быть.
Скукота… Желудок неуютно забурчал. Надо, надо было отправляться искать себе ужин. Побочным эффектом действия тинктуры оказался голод, что не могла утолить ни одна пища в мире. Итан по-прежнему чувствовал вкус и запах, его организм все также расщеплял продукты на полагающиеся аминокислоты и все остальное, и нуждался в обычной пище, но что-то требующееся для функционирования по новым законам выделить из еды он не мог. Проблема недостатка этого чего-то решалась довольно примитивно: стакан человеческой крови раз в неделю-полторы. Раньше, когда врачи использовали кровопускание как лекарство от всех болезней, проблем с добычей пропитания не было: стоило притвориться бродячим лекарем и обед был обеспечен. Двадцатый век был тяжелым, двадцать первый в связи с набирающей все большую популярность апологетикой вампиров и все шире освещаемых БДСМ-практиках (будь благословенны Энн Райс и Эрика Джеймс) казался чуть проще. Юные души, особенно девушки, зачастую приходили в неподдельный ужас, стоило ему сыграть в парочку психологических игр, имитирующих чтение мыслей, но пустить себе кровь жертвы позволяли. Если ему удавалось выудить в толпе особо сумасшедших, в комплект к пропитанию шла и неплохо проведенная ночь. Или плохо… Сексом, как и всем остальным, Итан давно уже перенасытился.
У незнакомки, что он выцепил в кишащей массе тел ночного клуба сегодня, на густых наращённых ресницах вспыхивали блёстки… Будто иней морозным днем, о чем он поспешил сообщить, пока она цедила через коктейльную трубочку какую-то алкогольную дрянь, в которой сахара было больше, чем в кондитерской соседней руки.
Той же ночью пойманная в ловушку между его телом и своими простынями из ацетатного шелка жертва кричала, извивалась как актриса из низкопробного порно, царапая его спину длинными ногтями. А после, распрямив на кровати свои дрябловатые ноги и прикурив сигарету, женщина по имени Виктория почему-то рассказала ему о муже, который ее совершенно не возбуждает. Итан лишь пожал плечами, поднимаясь с кровати и собирая вещи с пола. Свое он уже получил: четыре глотка густой безвкусной крови, полной холестерина, и теперь он мечтал убраться из чужой квартиры побыстрее.
Напоследок, получив инструкцию хлопнуть входной дверью за собой посильнее, чтобы сработал французский замок, он мазнул по той, что он видел в первый и последний раз, безучастным взглядом: безупречное каре ее слиплось от пота и превратилось в отвисшие сосульки, а кожа в свете ночника приобрела зеленоватый трупный оттенок. Рядом с ним — вечным юношей, чья-то пятидесятилетняя супруга выглядела старухой, что было куда более мерзко, чем сам факт измены. Она прожила всего полвека, и уже выдохлась. Таким-то и целая человеческая жизнь в тягость, что уж говорить о вечности.
Итан слишком сильно верил в знаки судьбы, чтобы не отмотать ленту Фейсбука и прямо в три утра, спускаясь по выщербленной лестнице, не написать другой Виктории: «Доброй ночи, синьорина де Анжелис. Ваша группа все ещё ищет барабанщика?»
Ответ прилетел всего через пару минут.
«Мы ЕЩЁ ищем барабанщика. /Тяжело вздыхающий смайлик/ Есть демки? SoundCloud там или ещё где-то.»
Записи у Итана были, одна даже болталась на YouTube. К счастью, он не успел выложить в сеть ничего лишнего. Ссылка на видео отправилась девушке ответным сообщением. Та молчала почти час прежде чем написать: «Я переговорю с остальными членами группы и напишу, когда будет можно прийти на прослушивание».
Итан, жаривший себе утренние вафли с беконом и мёдом одновременно, на это закатил глаза. Если бы эта группа действительно могла позволить себе устраивать прослушивание, то они бы не искали барабанщика таким методом, но нужно же было оставить подросткам немного самоуважения.
«Хорошо. Буду ждать сообщения.»