Красная тинктура

      Итан всегда любил порядок вне зависимости от того, какую форму тот принимал: системы мироустройства, симметрии, золотого сечения, ровных стопочек в шкафу или рутины. Но с годами, не найдя тот ни в религии, ни в алхимии, ни в науке, ни в искусстве, ни даже в опиумном чаду, он понял лишь одну вещь: если хочешь порядок, то придется создавать его самостоятельно, как какую-нибудь икебану. Икебана под названием «Не тронуться в вечности» оказалась довольно минималистичной. Она состояла из строгого режима (пробуждение и подъём по часам, отход ко сну — тоже, хотя иногда он позволял себе вольности), устоявшихся вкусовых пристрастий, одинаковой одежды, что он зачастую покупал мелким оптом, и носил десятилетия, не следя за модой, и отсутствия серьёзных эмоциональных связей со смертными. Когда каждый следующий день похож на предыдущий, как брат-близнец, то можно притвориться, что их не так уж и много за спиной. В отсутствии значимых событий казалось, что год равен месяцу, месяц — неделе, а неделя — лишь двадцати четырем часам.       А потом не иначе как дьявол нашептал Итану, что объявление Виктории стоит внимания. Теперь день ощущался за десять, а дневник пух с неприличной скоростью. Раньше рядом с очередной датой были лишь скупые строчки, сводящиеся к главным новостям, что лишь изредка перемежались с записями вроде: «На улице где-то в два часа пополуночи выпускники орали не шибко в унисон «Seven nation army». Никто из них не помнил всех слов, за исключением того куплета про Уичито. Сбросил на них несколько пустых бутылей из-под лимонада.»       Итан перекинул механический календарь на завтрашний день, и обмакнув стальное перо в фиолетовые чернила, принялся скрупулёзно записывать всё, что произошло за последние сутки.       «…Ездил сегодня к Фрэн в пригород (она пригласила) и едва успел на последний обратный поезд. Мы распили почти три бутылки красного сухого, так что в голове от вина немного шумит. А, может, от воспоминаний. Странное чувство: я помню её ещё розовощекой девчонкой, что сидела у меня на коленях, а теперь у нее уже глубокие характерные складки по обеим сторонам провалившегося…»       В дверь студии что-то ударилось с глухим звуком, от неожиданности рука Итана дрогнула, и вместо слова «рта» на странице появилась основательная клякса.       — Итан, пожалуйста, открой. Я видел с улицы — у тебя горит свет, — ещё один удар, по всей видимости, плашмя ладонью, — Итан, пожалуйста.       Третий час ночи — если оставить гостя снаружи, то он перебудит всех соседей. С учётом донельзя склонной к сплетничеству синьоры Риццоли, живущей на третьем этаже, любая секунда промедления опасна. Один Бог знает, какая история с ее легкой подачи уйдет в фольклор, благо простор факт явившегося после полуночи визитера и кричащего под дверью на манер блудного кота, чтобы его пустили, предоставлял огромный.       — Иду! — Итан сгреб со стола свой дневник, бросил его в первый попавшийся ящик секретера — времени возвращать его к остальным блокнотам в потайное отделение не было — и босиком пошлепал открывать.       На лестничной клетке обнаружился Дамиано. От него разило протухшей водой и дешевым табаком, но хотя бы не алкоголем, и этот «парфюм» напрочь перебил едва уловимый запах многих поколений котов, которым пропиталась парадная. Если бы сейчас Рим накрыло бы раскатом грома, то ничего бы не изменилось, если бы начался апокалипсис, то ничего бы не изменилось, они бы все так же стояли по обе стороны рамы дверного короба и смотрели друг на друга. Итан — ошарашенно, Дамиано — смущенно.       — Прости… я не должен был приходить. Ноги сами меня принесли сюда, — выдал тот по итогам затянувшегося молчания.       — Не надо, не извиняйся.       Запоздало Итан вспомнил, что стоит в одних пижамных штанах, что держались на его бедрах даже не на честном слове, а исключительно на самоуверенности их владельца, но попытка поддернуть их повыше не принесла никакого результата: те снова скользнули вниз и, кажется, опустились еще ниже.       — Давай ты зайдешь, переоденешься, я заварю тебе чай, и потом ты расскажешь, что с тобой стряслось.       Дамиано со злости пнул ни в чем не повинный дверной косяк и тут же от боли принялся судорожно хватать воздух ртом.       — Да ни хрена со мной не произошло, просто мои предки резко решили развестись!       Что и следовало ожидать, у любого странного поведения есть причины. Итан едва удержался от того чтобы закатить глаза. Не из-за развода, из-за того, что Дамиано внезапно стал вести себя как обиженный трехлетка.       — Сухая одежда, чай, потом разговор. Иначе существует большая вероятность, что с таким трудом устроенное выступление в среду придется отменить из-за того, что у кого-то будет болеть горло.       — У меня нет сухой одежды.       — Я дам тебе свою. Где ты вообще умудрился так промокнуть, неужели пытался утопиться в Тибре?       То, что причиной был не дождь, было очевидно — дождя не было не меньше недели, так что оставались только более экзотические варианты. Итан закрыл за гостем дверь и повесил ключи обратно на крючок, прикидывая, что можно дать Дамиано, чтобы тот не получил воспаление легких. Полосатый свитер, низ от фланелевой пижамы и теплые шерстяные носки, — достать вещи со своих мест было делом нескольких перестановок коробок.       — Я… я рухнул в чашу фонтана.       Когда Итан повернулся к Дамиано лицом, тот балансировал на одной ноге, пытаясь стянуть с себя прилипшие к телу джинсы. Брюки с громким чавканьем оторвались от кожи и приземлились в мокрую кучу на полу, которую ещё предстояло развесить для просушки, благо веревок в студии было предостаточно.       — Не буду спрашивать как. Погоди, я не сразу сообразил, что трусы тоже надо.       — А надо?       На свет из еще одной коробки был явлен сверток мандаринового цвета.       — Показываю. Ярлык на месте, — Итан демонстративно подцепил бирку и оторвал ее — пришитую на нитку — от боксеров.       Дополнительно завернутый в плед и дующий на чай Дамиано спустя почти час все же сумел пересказать всю хронологию своих похождений от начала вечера, ознаменовавшегося разрушением всего его мироустройства, до того момента, когда он обнаружил себя подсвечивающим клавиатуру кодового замка экраном телефона и пытающимся вспомнить последовательность цифр.       — У меня такое чувство, что это из-за того… что это из-за музыки. Я с этими репетициями, с этим конкурсом настолько забил на тренировки, что меня уже посадили на скамью запасных. Ты бы видел лицо мамы, когда я сказал, что меня убрали из основного состава, ей плевать на то, что я был хорош лишь до того, как все в команде вымахали под два метра.       — Твоей вины в этом нет. Ты понял ситуацию, расставил приоритеты и выбрал группу, но это твоя жизнь, а развод — их. С тем же успехом ты можешь взять на себя вину за то, что в сериале кто-то поссорился.       — Ну я не настолько псих! — хмыкнул Дамиано, — Но почему мое мнение никто из родителей не спросил?       — А твое мнение, по-хорошему, их и не должно волновать, Дамиано. Они взрослые люди, если они решили расстаться — значит на это есть причины, о которых ты, возможно, и не знаешь. Твои родители не обязаны тебе ничего объяснять, и упаси боже, оправдываться перед тобой, — Итан отставил свою чашку, — тебе остается лишь смириться и постараться не подливать масла в огонь.       — Но я не хочу, чтобы они разводились!       — Это понятно. И то, что ты злишься — нормально, в конце концов, твой главный оплот безопасности рухнул. А вот то, что ты, хлопнув дверью, сбежал из дома, прошел пешком не меньше пятнадцати километров, добыл где-то паршивые сигареты и все время не брал трубку — очень похоже на дешевые манипуляции. Допустим, ты шантажом добьёшься своего. Но будут ли твои родители счастливы, если ты силой будешь удерживать их вместе?       Дамиано задумчиво зажевал губу и даже прикрыл глаза. Итан на автомате постучал пальцем по чужому колену.       — Вот именно. То, что твои родители рассказали о разводе, а не принялись придумывать истории про больных родственников, требующих постоянного ухода, или что-то ещё, уже значит, что они с тобой считаются и верят, что ты поймёшь. А теперь, будь добр, оправдай их доверие: возьми свой телефон и позвони домой. Скажи, что останешься у меня на пару дней, чтобы сохранить нейтралитет.       — Итан?       — Я серьёзно. Позвони.       Дамиано порывисто дернулся, вставая со своего стула, что с грохотом рухнул на пол. Итан успел только неуклюже всплеснуть руками, как вокруг его шеи сомкнулись крепкие объятья, на которые он своего согласия не давал, как и на то, чтобы его уткнули носом в его собственный свитер, который уже запах как-то по-другому. Стирать и стирать с кондиционером, когда все закончится.       — Ты же младше меня, — пробубнили ему в макушку, — какого черта ты ведёшь себя так, будто тебе дохреналион лет, и ты все знаешь.       — У меня старая душа, изначально досталась с пробегом, — попытался отшутиться Итан. Но Дамиано был прав, он слишком часто пользовался знаниями и опытом, что физически не могли принадлежать пятнадцатилетнему подростку, просто потому, что ему нравилось быть чужим якорем.       Итан выпустил из себя глухой стон. Кажется, он опять наступил на те же грабли, что были с Франческой, что были с ее отцом, и что были с многими другими людьми, что раз за разом отщипывали от его сердца по кусочку, отказываясь от вечности по доброй воле, старея и уходя за черту. Он привязался к этому бешеному трио. Дамиано тут же разжал свою хватку.       — Прости, сворачивать тебе шею в планах не было.       — Я на это рассчитываю.       Пытаясь занять руки, Итан смахнул бумажной салфеткой крошки наломанного печенья на опустевшее блюдце и принялся собирать чашки и остальной скарб со стола. Наверно, это была трусость с его стороны, но сейчас ему больше всего хотелось остаться наедине с собственными мыслями, и едва ли для этого в студии было место лучше раковины, куда никто здравомыслящий за ним не последовал бы. В добавок, незатейливая игра «хозяйка при деле» должна была помочь Дамиано собраться с духом и набрать нужный номер. По телефону тот говорил долго, но как-то односложно, до ушей Итана, нарочито активно полоскавшего хрупкий фарфор под струями ледяной до боли в суставах воды, так и вовсе доносились лишь обрывки фраз. Только после того как диалог закончился, он позволил себе завернуть кран и выйти из-за ширмы. Дамиано, весь ссутулившийся, стоял у окна, прислонившись лбом к наклонной раме, плечи его мелко подрагивали, казалось, что он вот-вот расплачется, но слезы решили не приходить.       — О, боже, это оказалось сложнее, чем я думал.       — Ну, что ж, добро пожаловать во взрослую жизнь, — не удержался от шпильки Итан.       — А ты-то когда умудрился?       Почему-то вспоминался не клочок серого неба, что был виден со дна колодца, не келья монастыря, и даже не улицы Флоренции во время чумы, а случившиеся гораздо позже окопы Первой мировой.       — По лету пятнадцатого.       — И что же такое случилось?       — Как-нибудь в другой раз расскажу, — рвущийся наружу зевок почти поглотил последние буквы.       Дамиано как-то даже стыдливо опустил глаза в пол.       — Сходишь со мной завтра за вещами? Я боюсь, что иначе сорвусь и наговорю кучу гадостей.       — Схожу, — согласился Итан, хотя наведываться в чужой дом ему небезосновательно совершенно не хотелось. Судя по обрывочным сведениям, мама Дамиано относилась к тому типу итальянских женщин, от которого он всегда старался держаться подальше. Во-первых, после себя те обычно оставляют лишь выжженные пустыни, во-вторых для них есть лишь два мнения: их и неправильное, из чего вытекает в-третьих: женщины вроде Розы, как и цветок, подаривший ей имя, обладают острыми шипами, которыми пользуются и при необходимости, и без нее, а их попытки задеть за живое, вызванные зачастую лишь желанием ощутить хоть какой-то иллюзорный контроль над ситуацией, всегда вызывают глухое раздражение. В свою очередь, как человек воспитанный, Итан не имел ни малейшего желания вступать в конфликты, а особенно — в конфликты с представительницами прекрасного пола.       И всё же он пошел с Дамиано, хотя искренне не понимал: какой от него будет прок. Не собирался же тот упаковывать дюжину чемоданов и шляпную коробку на неделю или полторы! Но наблюдая поверх экрана телефона, как кое-кто носится по дому и, даже не складывая, сваливает вещи в раскрытую пасть спортивной сумки, Итан понял, что самостоятельность внезапно образовавшегося друга он переоценил.       — И как твои родители относятся к этому? — решив, что тихий мальчик, подпирающий стену, — это лёгкая добыча, Роза спикировала на него коршуном.       — Нормально относятся.       — Это вообще как?       — Как к неизбежному.       — Неизбежному? То есть, ты просто поставил их перед фактом, что это не однократная ночёвка. Не стыдно?       Итан сильнее вцепился в мобильный, пытаясь сделать вид, что содержание раскрытой статьи для него куда интереснее текущего диалога. Мама Дамиано явно пыталась вывести его на открытую конфронтацию, а потом… Итан мог поклясться на чем угодно, что план — осознанный или нет — был в том, чтобы ткнуть Дамиано носом, что его новые друзья-музыканты невоспитанная и плохая компания, и следом запретить ему этот недо-переезд.       — Нет.       — Вообще не стыдно?       — Нет. Меня учили не отворачивается от тех, кому нужна помощь.       — Это несколько про другое, тебе так не кажется?       — Нет.       Несмотря на то, что игра была шита белыми нитками, Итан почувствовал, как к горлу подступает злость. «Односложные ответы, не давать ей зацепиться, » — напомнил он себе, хотя хотелось многое высказать.       — То есть твои родители считают, что дети, приглашающие в дом чужого человека на непонятное время — это нормально? — в голосе женщины уже прорезались истеричные нотки.       — Дамиано не чужой.       Роза нервно захлопнула рот — глаза её стали круглыми и почти стеклянными от усиленных попыток понять, что это значит, — и с трудом сглотнула.       — А ты говоришь, что я бестолковый и без тебя сгину, — Дамиано, решивший сбавить градус обстановки, пробрался мимо матери и сбросил в сумку полотенце и зубную щетку, прежде чем вжикнуть молнией, — Видишь, за мной присмотрят! Вроде все взял.       Он совершенно по-собственнически привлек Итана к себе и забросил сумку на плечо. Женщина еще больше вытаращила глаза, и очень медленно, не выпуская их из поля зрения, отступила назад, позволяя им покинуть квартиру.       — Ты бы меня ещё в засос поцеловал! — фыркнул Дамиано, когда они оказались на улице. Виснуть на Итане он не перестал, но теперь это казалось естественным, а не показушно-бунтарским, как еще минуту назад.       — А ты бы хотел?       — Готов голову отдать на отсечение, что мама за нами из окна смотрит.       Обернувшись, Дамиано с самодовольной улыбкой помахал рукой на прощание, а потом играя в какую-то свою игру, чмокнул спутника в щеку. Штора на третьем этаже дернулась. Роза точно наблюдала за ними.       — А если серьезно, что будет, если твои родители узнают?       — Они привыкли и не к такому. Я с ними на разных орбитах нахожусь и лишь изредка пересекаюсь, но они, как хорошие родители, прекрасно понимают, что у меня есть своя территория и своя зона ответственности, и она куда шире, чем принесенные из школы оценки.       Очередная порция вранья. И сколько же еще придется скармливать?       — Это ты сейчас пытаешься сказать, что у меня плохая мама?       — Я пытаюсь сказать, что время летит слишком быстро, — выдохнул Итан. Его мысли на секунду метнулись одновременно и назад, и вперед во времени. Седые волосы, россыпь пигментных пятен, каньоны морщин и сухой, похожий на порошок какао смех — картина с привкусом солодки предстала перед глазами с неприличной легкостью. Он же не собрался? Собрался, еще как собрался, и плевать, что Дамиано еще даже жизни не нюхал.       — Что у тебя с лицом?       — Что с лицом?       Итан склонил голову на бок и вытер нос, предполагая, что он в чем-то перепачкался.       — У тебя сейчас была такая моська, будто ты на похоронах. И не просто как массовка, а как главный скорбящий. Это пугает.       — Ты очень пугливый, Дамиано.       Итан в равной мере с сожалением и облегчением понял, что момент был безвозвратно утерян. «Может, позже, » — сказал он мысленно себе, пока под косыми лучами утреннего солнца они вдвоем с Дамиано шли по пустой улочке до автобусной остановки, — «Определённо, позже.».