Красная тинктура

      — И куда мы идем?       — К одной из моих … — Итан сделал какую-то многозначительную паузу, — знакомых.       — Знакомых или… — Дамиано выразительно поиграл бровями и даже ткнул языком в щеку, — знакомых?       — Знакомых.       Дамиано разочарованно кивнул. Кто бы сомневался, что Итан придаст смысл даже бесцельному шатанию по субботнему Риму. Оставалось только надеяться, что они сейчас не идут в гости к Марлене. Несмотря на то, что эта таинственная незнакомка, определённо, значила для Итана очень и очень многое — не будешь же ставить портрет совершено чужого человека рядом со спальным местом, на воображаемую прикроватную тумбочку, — сталкиваться с ней нос к носу у Дамиано не было никакого желания, банально из-за совершенно нерационального страха, что Марлена эта окажется такой же как ее наружность — почти идеальной. Хотя едва ли. Ночная сцена до сих пор стояла у Дамиано перед глазами, и едва ли когда-нибудь в жизни он ее забудет. Во-первых, он перепугался до чертиков, во-вторых, кажется, это был единственный раз, когда на лице Итана проступили настоящие эмоции.       Проснулся Дамиано еще тогда, когда тот закурил. Резкий, горьковатый запах сигарет буквально вторгся в и без того не сильно крепкий сон в виде пожара, заставившего распахнуть глаза, жадно хватая ртом воздух. Там за ширмой, в основной части студии что-то происходило. Итан строго следил за количеством сигарет, которые выкуривал в течение дня: их было три. Одну утром, одну перед сном, и одну — когда в середине дня нужно было что-то крепко обдумать. То, что тот решил скоротать время за четвертой значило куда больше, чем просто игра в поддавки с пагубной привычкой. Дамиано перевернулся на другой бок — лицом к картине и принялся прислушиваться. Итан докурил, погасил свет. Дамиано закрыл глаза и постарался выровнять дыхание, не хотелось быть дополнительной причиной для чужих переживаний, и без этого накосячил прямо с утра. Праведник и педант еще три месяца будет себя корить за прогулянный пяток уроков.       Из-под опущенных ресниц было видно, как Итан завернул за угол, возвращаясь, его босые пятки стучали по дощатому полу, хотя их звук и был смягчен краями опять сползших пижамных штанов, и замер в узком проходе, что-то тяжело взвешивая в руке. Зная, что его лицо находится в тени, Дамиано приоткрыл глаза пошире. Нож. Итан принес огромный нож и теперь сверлил якобы спящего гостя взглядом не меньше половины минуты, нет, не сверлил, Итан словно сравнивал его и женщину с портрета, а потом отвернулся и провел костяшками пальцев по нарисованному лицу, будто извиняясь. Дамиано только и успел схватить Итана за лодыжку, дернуть на себя, когда тот занес руку.       — Не смей!       Нож со звоном рухнул на пол — никто не пострадал только чудом.       — Не смей портить картину! — охрипшим голосом повторил Дамиано, усаживаясь по-турецки, раз уж его пробуждение перестало быть тайной, включил фонарик на телефоне и направил луч в сторону Итана, который скривился от яркого света.       — Какого ты не спишь? — прошипели вместо благодарности.       — Останавливаю тебя от необдуманных поступков. Что там на тебя нашло?       — Ничего.       — Это не ничего.       С присущим ему упрямством Итан вскинул подбородок, складывая руки на груди. Опять эта молчанка. Дамиано в тишине пяткой подтянул длинный нож к себе и вслепую запихнул тот под свою подушку — от греха подальше. Угрюмая скала продолжала стоически держать рот на замке, только левое веко у Итана дергалось в приступе нервного тика.       — Ты можешь мне доверять… — попытался зайти с другой стороны Дамиано, но получил совершенно неожиданную реакцию: Итан в том же невыносимом безмолвии рухнул на колени, будто подстреленный, и сгреб его в объятья. Крепкие руки, сомкнувшиеся на спине, однако, не душили, просто держали без малейшего шанса на побег, словно заключили в каменный замок, или крепость, или башню Рапунцель. Как будто ему было куда сбегать!       — Я знаю, — пробормотал Итан и зачем-то прижался губами к плечу. Через футболку почти и не чувствовалось, но от прикосновения, явно не имевшего под собой никакого подтекста, все равно прошибло электричеством. Минут через десять тяжелого, постепенно выравнивающегося дыхания в стык шеи с телом, Дамиано, ощущавший себя пойманным в ловушку венериной мухоловки чужих рук понял, что Итан заснул прямо так — в самой неудобной из возможных поз. Как показала практика, даже сон некоторых людей был парадоксальным: с одной стороны, Итан спал очень чутко и просыпался на каждый подозрительный шорох, с другой — рядом с ним сейчас можно было хоть канкан с чечеткой и стриптизом танцевать, — Дамиано тронул того за плечо, но в ответ получил лишь слабый стон.       — Итан?       — S'il te plait, dors bien mon coeur, — не размыкая глаз.       Дамиано закатил свои. Какое тут спи спокойно! Во-первых, Итан так ничего не рассказал, во-вторых, заговорил во сне на чистейшем французском, в знании даже поверхностном которого он доселе не был уличен, в-третьих, то, что он сказал помимо пожелания сладких снов! Предупреждение о Марианской впадине все меньше казалось гиперболой. В-четвёртых, усилия, направленные выкручивание ужом из объятий, не принесли никакого результата, наоборот, попытки улечься самому и уложить эту коалу-переростка привели к тому, что оказались они в более чем двусмысленной позе. Итан, казалось, впервые за долгое время почувствовал себя в безопасности и отрубился так, что до утра не проснется, а ему что делать? Как там говорится: закрыть глаза, раздвинуть ноги и думать об Англии? Вот точно не про Англию думать. Дамиано кое-как нащупал одеяло и накрыл их обоих, весна весной, но ночи все ещё были прохладными. Итан и его вещи так вообще стабильно пахли осенью и увяданием — горечью табака, едкостью скипидара и химическим бризом красного флакона с кораблём на этикетке. От этого «парфюма» из-за близости источника хотелось кашлять, чужие волосы лезли в рот, тяжёлое тело могильной плитой придавливало к матрасу… Он только глаза прикроет, чтобы не изучать скошенный потолок и будет лежать смирно всю ночь. К своему удивлению, Дамиано почти мгновенно уснул крепче, чем когда-либо.       Утро началось со звука похожего на выстрел. Итана рядом не было, портрета тоже. Еще один «выстрел» — больше напоминало степлер. Дамиано скинул одеяло и вскочил, морщась от боли в затекшей шее.       — Итан?       — И тебе доброе утро! Прости, если разбудил. Я забыл насколько громкой может быть эта штука.       «Этой штукой» действительно был степлер — мебельный. А Итан, все-таки снявший портрет Марлены (тот теперь лежал на полу лицевой стороной вниз) с подрамника, теперь крепил к тому свежий загрунтованный холст, будто ни в чем не бывало.       — Который час?       — Где-то половина одиннадцатого.       Сейчас на часах была половина первого, и они шли неизвестно куда. В римских улочках, похожих на лабиринт, Итан ориентировался как заправский гид — без навигатора и мобильных карт — и только, ненавязчиво указывая дорогу, сворачивал то на одну, то на другую. Дамиано потерялся еще после шестой смены направления и мысленно молил Бога о том, чтобы проводник внезапно не обрел способности к трансгрессии, и не оставил его непонятно где…       — Сюда, — Итан свернул во двор и толкнул от себя черную дверь. В уши ударило волной звука, но разобрать что-то в какофонии было совершенно невозможно.       Прислушавшись, Дамиано понял, что источников звука было несколько: один орал голосом Энтони Кидиса, второй был новостным каналом, третий напоминал рацию, настроенную на полицейскую волну, все это плюс людские разговоры отражалось эхом от стен и потолка, превращаясь в единый гул, похожий на рев водопада. Итан притащил их в ночлежку для бездомных — запах немытых тел и нагромождения двухъярусных кроватей в комнатах, просматривающиеся через открытые двери по обе стороны плохо освещённого коридора не оставляли никаких сомнений.       — Он со мной, — не терпящим возражений тоном сообщил Итан, когда замявшегося на входе Дамиано попытались остановить.       — Елена на кухне.       Елена. Не Марлена. Дамиано, стараясь не отставать, хвостом потащился за Итаном, ориентирующимся здесь как в своих пяти пальцах. Когда они тенями выросли на пороге подсобного помещения, женщина неопределённого возраста как раз орудовала огромным половником, и, стоя на цыпочках, помешивала еще не разбавленный суп в кастрюле, что, не преувеличивая, была размером с медный котел злобной ведьмы, не хватало только башмаков, торчащих из нее, а вот запах был жутким, будто в варево запихнули целый школьный класс после урока физкультуры.       — Вам сюда нельзя! — не поворачиваясь к гостям, прокричала она, силясь не запустить в суп парочку своих волос, шапочка-сеточка, конечно, несколько спасала, но ее буйно помешанные кудри все равно выпадали из-под ее края.       — Уверена?       — О, боже!       — Всего лишь я, — Итан прислонился спиной к обшарпанному косяку.       — Так, это варево никуда не сбежит, — Елена стянула с волос сетку, скомкав, запихнула ее в задний карман джинсового комбинезона и развернулась к ним лицом. По мнению Дамиано, выглядела женщина странно в этой своей мешковатой одежде с огромным чернильным пятном на майке, которое при всем желании нельзя было выдать за смелую абстракцию, с вьющими проволокой невнятного цвета волосами, которые она, работая, закрутила в небрежный (даже слишком небрежный) пучок и закрепила на затылке чем придется, при ближайшем рассмотрении обнаружилось, та запихнула в голову целый набор простых карандашей. Елена при каждом шаге, как священная корова, звенела сережками из гальванизированных физалисов в одном ухе и аксиального среза апельсина, покрытого лаком, и яркого бисера в другом, гремела браслетами, что перекинула с запястья на вощенный шнурок на шее, чтоб не пришпарить себя об открытый огонь газовых горелок плиты и не зацепиться ими, не дай бог, за что-нибудь. Дамиано пришел к выводу, что подруга Итана имеет прямое отношение к художественной богеме еще до того, как самого Итана, а следом и его за компанию принудительно расцеловали не по сезону сильно обветренными губами.       — Ты был прав, таких красивых еще поискать надо. Но ко мне то зачем притащил?       Дамиано почувствовал, как уши у него загорелись. Итан обсуждал его с кем-то, и вроде как отвешивал своеобразные комплименты, но все равно было как-то неприятно.       — За благословением.       — Это с каких пор, мой дорогой, тебе нужно мое благословение, чтобы уложить… — Елена вытряхнула из медного портсигара подозрительного вида самокрутку и предложила содержимое и остальным, но Итан молча отказался, а Дамиано решил последовать его примеру, — А, другое благословение! Наброски принес или на пальцах будешь объяснять?       — Принес!       Итан полез в рюкзак за своим блокнотом, тем самым, что всегда под замком.       — А чего твой друг такой зажатый? Стоит, мебель изображает… Позировать то как будешь, мальчик?       Елена со звоном закинула голову наверх, как дракон, выпуская табачный дым носом.       — Как-нибудь справлюсь, — не разжимая зубов пробормотал Дамиано. С одной стороны, Итан в кое-то веки решил показать что-то из своей жизни за пределами репетиционной студии и это радовало: наконец-то стеклянный аквариум треснул, а с другой — эта подруга, годящаяся в матери, раздражала донельзя. Итан ещё так ненавязчиво устроился у нее под боком, позволяя закинуть на себя руку с тлеющей сигаретой, пока листал страницы.       — Я хотел вот этот вариант, ты его должна помнить.       — Угу, скучная, как позавчерашняя овсянка, классическая аллегория. Но композиция интересная.       — Думал, что…— Итан что-то ткнул пальцем в развороте, а потом перевернул свои записи верх тормашками.       — Серьезно?       — Сейчас то вижу, что глупость несусветная.       — В теории можно… — Елена в полтора крупных размашистых шага преодолела расстояние до третьего в кухне и нахально подцепила лицо Дамиано за подбородок, — проблема только в том, что мы оба: и я и он, по фактуре похожи.       — А можно меня не трогать?       — Боишься меня? — рассмеялась женщина, но руки тут же убрала и даже отступила назад.       — Нет. Просто чувствую себя не то куском мяса в витрине, не то рабом на невольничьем рынке.       — Какие сравнения!       — Тебя действительно сегодня немного чересчур, — кивнул Итан.       — Это из-за таблеток…       — Опять забыла?       — Нет, снижаю дозу, а то в голове одна сахарная вата. Но серьезно, Эдгар, я тебя знаю, ты можешь куда лучше, чем гетеронормативная шахматная партия между сатаной и богом. Между мной и им даже напряжения нет, только… дискомфорт.       — Эдгар? — не удержавшись, спросил Дамиано.       — Он не в курсе, да? — Елена как-то даже голову склонила заговорщицки.       Итан отрицательно замотал головой.       — И я искренне надеюсь, что ты ему не расскажешь.       — Не расскажу? Да я теперь обязана! — женщина уселась прямо на кухонную тумбу и сбросила одну из туфель, чтобы подтянуть ногу к себе, — Когда я еще брала частных учеников, у меня действовало одно правило — один трехчасовой урок в неделю плюс домашние задания. Так этот идиот полгода морочил мне голову пока не прокололся на мелочи. Я была уверена, что ко мне в разные дни ходят братья-близнецы. Второго звали Эдгар.       — В мою защиту, я считал, что это достаточно умный ход.       — Это и был умный ход. Только из всех людей, что прошли через мои руки — тебе мои уроки нужны были меньше всего, — Елена подмигнула Итану.       — Итан, она это серьезно?       — Совершенно.       Дамиано закинул голову в приступе беззвучного хохота, но болезненно ударился затылком о стену. Эта история надолго теперь будет обитать в его голове. Двух Итанов мир точно бы не выдержал.       — У… а если тот набросок с марта?       — Какой? — Итан принялся листать.       Елена подняла руки кверху, скрещивая запястья.       — Не было такого.       — Можно? — блокнот оказался у женщины в руках еще до того, как его владелец успел осмысленно кивнуть, только страницы замелькали, — Этот. Вот почему я должна помнить твои эскизы?       Разворот, что Елена показала, был полон некрупных зарисовок: из мира живых в мир бумажный на одну и ту же страницу были перенесены три пожилые азиатки, болтающие над тарелкой с рогаликами и картонными стаканчиками, юноша с длинным хвостом, дремлющий над книгой в автобусе, женщина лет сорока с небольшим ноутбуком, которая все никак не могла пристроиться и постоянно меняла позу, обретя шесть рук и восемь ног. Рисунки проступали словно нехотя, и Дамиано прекрасно понимал почему — зарисовки людей, какие бы сложные и необычные лица не являл мир, отличались от завершенной картины, они отличались даже от законченного этюда. Как говорил Эдуард Мане (Итан слушал аудиокнигу по искусству без наушников, он вот не виноват, что его мозг запомнил!) — в мире нет ничего более сложного, чем расположить на холсте одну фигуру, сделать ее живой и реальной и в то же время, сосредоточить на ней все внимание…       И словно для контраста на соседней был набросок совершенно другого уровня, рядом с которым остальные казались жалкой пародией, и вдобавок были откровенно слабыми: плохо растушеванные волосы, полное отсутствие экспрессии, они даже не казались целыми, распадаясь на широкие острые линии.       — Это когда ты успел? — только и успел крякнуть Дамиано. Всю вторую страницу занимал его собственный портрет, нарисованный не простым карандашом, а одной из тех заправляемых перьевых ручек, существование которых ставило под сомнение весь человеческий прогресс по изобретению вещей, что не будут протекать и оставлять кляксы. Напоминало тританопическую гравюру, потому что от количества добавленного в чернила шиммера рисунок переливался от розоватого к серовато-синему. Права на ошибку в такой технике не было — линии без тона не терпели ошибки в формах, не терпели ошибок в светотени, и это значило, что те должны были проступить и резать глаза даже неискушенному зрителю, но черты лица были пойманы точно, — Крипота какая!       — Я же не фотографировал.       — От этого еще жутче. Фотку сделать — нажать спуск и убежать, а ты сидел и рисовал меня спящим!       — Не сидел. Я по памяти.       — Если ты так выпрашиваешь комплимент, то не выйдет. Ты, конечно, талантливый ублюдок, но мне иногда кажется, что человеческого в тебе едва на чайную ложку наскребется!       — Скажу по большому секрету, Дамиано, — Елена развела руками, а ее голос сел на октаву ниже, — нам обоим не повезло встретить на своем пути четырехсотлетнего вампира. А теперь брысь! Рассольник на всю ночлежку сам себя не приготовит. Я, конечно, волонтер и мне тут никто не платит, но работа есть работа.       Так значит это варево было рассольником. Непонятное слово объясняло и призвук места отличного от Рима, этакий призрак акцента, но не настоящий акцент. Дамиано искренне сомневался, что этот суп с вермишелью, рисом, куриными потрохами и солеными огурцами мог спасти лавровый лист, полпачки которого женщина высыпала в свое зелье, прежде чем переместиться ко второй кастрюле, в которой слабо побулькивало такое же невнятное, как и суп, рагу, непонятно из чего сделанное и по цвету напоминающее детскую неожиданность, которое спасали лишь чеснок и тонна черного перца — их запах вырвался из-под приподнятой крышки.       Секрет хорошего питания, конечно, не в том, чтобы потратить как можно больше денег. Простая и недорогая еда вполне может и должна быть вкусной, но в таких стесненных условиях можно приготовить лишь то, что можно употребить и не отбросить при этом коньки. Они находились не в мишленовском ресторане и даже не в школе с грозным родительским комитетом, где любой повар с легкостью мог махнуть рукой в сторону разделочной доски и сказать, что вся еда готовится из свежих продуктов, а овощи при этом должны быть выращены с соблюдением органических стандартов.       — Эль?       — Я буду в студии весь вторник. Приходи хоть ночью, посмотришь живьем на позднего Шлобаха, мне принесли на восстановление.       — Эль?       — Мое мнение: нарисуй его спящим с полупрозрачным пыльным воздухом и получишь не только высший балл, но и путевку во Флоренцию. А теперь обнимашки и проваливайте!       С Итаном почти двухметровая женщина расправилась быстро, только клюнула в макушку, а вот Дамиано сжала с силой, которую от нее нельзя было ожидать.       — Ты Эдгару нравишься, вижу, что взаимно, — прошептала Елена ему на ухо, — но не поддавайся искушению, не гневи Бога.       Дамиано уже мысленно послал ее в пешее эротическое вместе с ханжескими предрассудками и собирался сделать это вслух, когда та, стиснув его еще сильнее, добавила: «Он и тебе предложит бессмертие».       А потом отпустила, натянув улыбку, годящуюся для рекламы зубной пасты — такую не сделать никакими брекетами, только выиграть в генетической лотерее. Серьезность голоса Елены до боли контрастировала с глупостями, что она говорила, но вспомнив упомянутые как-то вскользь таблетки Дамиано решил, что то была замешана или ментальная проблема, или еще одна шутка, корни которой крылись в очередной дурной выходке Итана. Надо же: претворялся близнецами, чтобы заниматься дважды в неделю! Это было настолько в духе их барабанщика, что сомнению не подлежало.       — Мне показалось или я ей не понравился? — поинтересовался Дамиано, когда они вывалились из здания наружу.       — Елене вообще нравятся все люди, но иногда она пытается спасти даже тех, кого спасать не надо.       — Будешь слушаться ее совета и нарисуешь меня как одну из тех французских девчонок?       — Дамиано, цитировать мне «Титаник» не есть хорошая идея.       — Бука.       — Какой есть, — философски отмахнулся Итан. Дамиано почти ждал, что ему скажут что-то вроде: «Ты меня не за это любишь!» чтобы можно было начать несерьезную перепалку, но повода ему не дали.