Красная тинктура

      Дамиано понял, что вечер воскресенья пошел по какому-то отличному от ожидаемого сценария, когда порог культурного центра, в котором должен быть проходить полуфинал конкурса школьных групп, пересекла Елена. Посетителей внутрь еще не пускали, потому что во всю шел саундчек, но та как-то просочилась внутрь, принеся с собой густой запах сандаловых духов и уайт-спирита. В маленьком клубе мгновенно стало теплее и светлее, будто прибыла не совершенно случайная женщина, но в помещение принесли целое солнце, или атомный реактор.       — Ух, ну и охраны тут, — выпалила она вместо приветствия, провожая взглядом одинокого мужчину, удостоверившегося, что все свои действительно свои, и возвращавшегося обратно к двери, — Больше было только на концерте 30 Seconds To Mars в одиннадцатом.       — Как ты здесь оказалась? — поинтересовался Итан, оттирая от своей щеки помадный след, которым Елена уже успела его пометить, прежде чем под какофонию медных украшений тряхнуть головой.       — Не придумали ещё что-то, что может остановить настоящую группи старой закалки. Пробралась к Джареду Лето, проберусь и к вам четверым.       — К Джареду Лето? Серьезно? — для того, чтобы очаровать Викторию много не требовалось, та уже загорелась неподдельной симпатией к женщине. Да и было с чего проникаться, Елена и на кухне приюта для бездомных была яркой, а выбравшись из замызганной одежды и причесавшись, вообще совершила перевоплощение по образу и подобию Золушки, став не моделью, но каким-то живым воплощением песни LMFAO. Школьники — члены других групп — исподтишка смотрели на них пятерых с какой-то… завистью? Хотя это скорее было гормональное слюнопускание: грудь у активно жестикулирующей женщины почти вываливалась из глубокого декольте полупрозрачной блузки.       — Угу. Но я плохой образец для подражания…а-аа.       — Виктория. Томас. Дамиано ты уже знаешь, — поймав паузу, по очереди представил присутствующих Итан, — Елена.       — Мне вот интересно почему Дамиано удостоился чести быть представленным заранее, — надула губы Виктория, но ее голос на самом деле был шутливым, а не обиженным. На сцене за их спинами на одной ноте загудела чья-то гитара, воткнутая в усилитель.       — Так уж получилось, — пожал плечами Итан, и Елена, как барометр почуяв неладное, поспешила сменить тему.       — Как вообще настрой?       — Внутри все стучит, — хором ответили ей Томас и Виктория. Дамиано жестом показал: «ни то ни се», а Итан окинул снисходительным взглядом остальные группы.       — Луна на нашей стороне, а сегодня полнолуние. Я вот уверен, что мы пройдем в финал.       — Я тоже в это верю. Не может быть иначе. Видела ваши записи, сделанные на коленке — если не вы, то кто?       — Да кто угодно, — в общем-то справедливо отметил Дамиано, продолжая просверливать в Елене дырку взглядом. Та снова по-хозяйски забросила на плечо Итана свою жилистую руку, на которой с момента их последней встречи появилась вязь мехенди, а тот даже не сопротивлялся, позволяя ей накручивать на указательный палец выпавшую из неплотно завязанного хвоста прядь. Казалось, эта женщина смотрит на их невзрачного барабанщика через какие-то очки, потому что яркие иглы вежливого любопытства, заточенные дружелюбием и нарочитым и даже в какой-то мере нездоровым оптимизмом, в ее глазах тут же смягчались, стоило Итану попасть в поле зрения. Но самое главное — между ними двумя не было той странной неловкости, что всегда возникала, когда не Итан инициировал объятья или любой иной физический контакт, будто у этих двоих была какая-то особая связь.       Ревновали короли, королевы и их фавориты. Страдали этой проказой знаменитые музыканты и их поклонники, поэты испытывали жгучие муки ревности, если их музы одаривали кого-то еще своим вниманием, а вот Дамиано, твердо уверенный в том, что эта особенность ему не свойственна, полагал, что клокочущее у него в груди новое и болезненное чувство было благородным негодованием. Итан не любит объятья — не надо его силой тянуть к себе! Но рука Итана спокойно лежала на бедре его специфической знакомой, а сам он не показывал признаки дискомфорта.       — Как кто угодно? — притворно возмутилась Елена, — Мне не нравится этот кислый настрой. Ну, неужели никто из вас не хочет поджечь Рим, да так чтобы ещё недельку полыхало?       Итану пришлось вступиться и заодно успокоить напуганных молодых корифеев рока, а то Томас уже делал маленькие шажки назад, утаскивая вместе с собой и Викторию за край розовой футболки.       — Отыграем, как сможем, а там посмотрим. Эль, ты покурить со мной пойдешь, а то, боюсь, потом времени не будет?       — Я только что курила, — женщина прищурилась, осознав намек, — Хотя, пошли. Одной больше, одной меньше, мне уже поздно спасать подорванное здоровье.       — Я, конечно, понимаю, что за кинки шеймить нельзя, но выскажусь, — убедившись, что курящие отчалили из зоны слышимости, начал Томас, — ни фига себе. Подружка Итана ему в матери годится. Буквально.       — Не подружка. Я спрашивал… — отозвался Дамиано, в тайне желая, чтобы все было настолько просто, как полагал Томас. Право слово, было бы лучше, если бы существовала только эта Елена, а то он уже битую неделю наблюдал промискуитет, будто списанный с учебника по сексологии. Итан каждый четверг уходил куда-то и возвращался лишь глубокой ночью то с россыпью засосов, то с полосами царапин…       В последний раз так и вовсе пострадал от своей любвеобильности по полной программе: Дамиано лично обрабатывал кровоточащие следы, до которых тот не смог дотянуться, бацитрациновой мазью. Кожа на спине у Итана казалась темнее, чем на лице, и, за исключением подсыхающих свежих корочек, напоминала не то шелк, не то бархат, а ещё она была какой-то излишне плотной и одновременно мягкой, будто глина, свежая и податливая, отвергающей саму мысль, что она может носить на себе шрамы. Не то чтобы у Дамиано был обширный опыт ощупывания кож на чужих спинах, но почему-то эта казалась какой-то не такой, словно ценно-антикварной. Провести с нажимом, смазать чужие следы хотелось нещадно: Итан ничем не провинился, чтобы получить болезненные росчерки, которые ещё пару дней будут заставлять его чуть ровнее сидеть, держать осанку.       — Не хочу нагнетать, но у тебя какое-то уплотнение. Вот здесь, — Дамиано всё-таки поддался искушению и надавил пальцем между трогательно дернувшихся лопаток.       — Это шрам. От кнута.       — От кнута?!       — Это давно было. Сам дурак, сам виноват.       Дамиано почти онемел от несправедливости таких самообвинений. При всём желании Итан не мог так извернуться, чтобы самостоятельно нанести себе рану, оставившую вечное напоминание о том, что она имела место быть, значит кто-то стегнул или даже стегал его.       — Итан?       — Не надо. Жалость — последнее чувство, которое я хотел бы, чтоб ты ко мне испытывал.       Итан передёрнул плечами, как от сквозняка и, не дожидаясь, пока лекарство впитается, натянул футболку обратно. Дамиано свёл брови к переносице. Каждый раз, когда он каким-то образом пытался влезть в его прошлое, узнать получше, чтобы понять этого человека, он натыкался на стеклянную стену. Итан будто был зеркалом Гезелла, сам он все видел и слышал, но внутрь него было невозможно заглянуть, казалось даже, что тот всегда словно пропускал все через голову: подумает, решит, что здесь надо улыбнуться, здесь — кивнуть. Поначалу Дамиано даже предполагал, что их барабанщик из детей дождя, но быстро отмел эту мысль. Если долго и уперто рассматривать Итана, параллельно провоцируя, можно понять, что у того огромный самоконтроль, из-за которого он кажется приторможенным, и ничего более.       И все же Дамиано как ни силился — не понимал кого именно им нашла Виктория. Елена оказалась лишь вершиной айсберга. За учительницей живописи, ведущей себя так, будто они с бывшим учеником трахались на всех оказавшихся доступными горизонтальных и вертикальных поверхностях, пришла почти мифическая Агата, смотрящая на мир через фиалковые линзы и явно на минималках косплеящая Йеннифэр из Венгерберга — глава школьного книжного клуба, членом которого являлся их барабанщик, чуть позже подтянулась Синнёве — похожая на призрак бледная шведка, приехавшая в Рим по обмену, и говорившая на ломанном итальянском вперемешку с английским, следом — пугающие своим видом сестры Аннета и Одетта, которые, как Итан объяснил, являлись зеркальными близнецами, которые бесстыдно эксплуатировали эту свою особенность и активно снимались для журналов в качестве моделей. Ядро клуба толкинистов-ролевиков прибыло почти в полном составе, потеряв по дороге лишь Гэндальфа.       — Джованни не придет, он утром с мотоцикла рухнул… — сообщил какой-то юноша, который параллельно проделывал отточенные магические пассы секретного рукопожатия вместо приветствия, — все бедро в крови, но отделался испугом.       — И слава богу! Палома, мы здесь! — Итан вскинул руку, привлекая внимание, и к ним устремилась девушка в платье-сетке.       Как показал вечер — знакомых у их барабанщика было предостаточно, несмотря на то, что он производил впечатление самого интровертистого интроверта, и хороших знакомых, раз они все пришли сегодня сюда в свой выходной оказать посильную поддержку. С учетом всех приглашенных оставшимися членами группы, по результатам беглых и не особо точных подсчетов по головам — их «фанбаза» превышала в полтора раза оную у остальных групп вместе взятых. Они могли потренькать на спущенных струнах, промазать криком мимо каждой ноты и выпустить чешущуюся от блох собаку играть на ударных, и все равно победить, потому что половина оценок выставлялась зрительским голосованием. Чертов Итан. Он все спланировал! По едва заметной ухмылке было видно, что это и был его коварный план. Поднимаясь на сцену, Дамиано привыкший быть в центре женского внимания, чувствовал себя уязвленным, когда большая часть девчачьего визга, сопровождавшая их выход, предназначалась Итану. И на волне этой завистливой злобы хотелось показать всем остальным, что это их фанаты, а не группа поддержки из богемной тусовки их барабанщика…       Выступление выпало из памяти напрочь. Вот они держат паузу, давая толпе успокоиться, вот он закрывает глаза и делает глубокий вздох, пока идет отсчет для первой песни, и вот уже кланяются. Дамиано даже под страхом смерти не смог бы сказать, как именно он пел, и почему у него заложены уши, почему мастодонты индустрии, затеявшие это все мероприятие для того чтобы почесать себе эго, удивленно перешептываются, сидя за своими сдвинутыми в один большой столами, и почему у других музыкантов такие кислые лица. От падения с лестницы высотой в три ступени во время спуска на негнущихся ногах обратно в зал Дамиано спас Итан, положивший свою руку ему на пояс и притянувший к себе.       — Ты как? — шепотом.       — Нечем дышать.       — Вывести тебя наружу?       — Нет, пожалуй. Надо сесть.       Томас и Виктория прыгали вокруг них двоих, как кролики из рекламы батареек Duracell, кричали что-то, но, будто гладкий обмылок, вырвавшийся из рук и пропавший в мутной воде, смысл слов ускользал от Дамиано. Голова ушла в отключку, ему оставалось только по интонациям догадываться, что происходит нечто важное, и позволять тащить себя куда-то. Этим куда-то оказался туалет, где Итан усадил его на тумбу между раковинами и, намочив парочку оторванных от рулона бумажных полотенец холодной водой, принялся обтирать его лицо. Стало легче, сознанию постепенно возвращалась ясность.       -… ты очень талантливый, Дамиано, но давай ты не будешь врубать режим «Фредди Меркьюри на Live Aid» ради зала размером… я не знаю сколько тут вместимость по правилам, но не думаю, что сегодня тут больше сотни.       От Итана поверх табака тонко пахло горько-сладким, чем-то вроде печеного яблока с корицей, и Дамиано, невзирая на серьезность отповеди, помимо воли почувствовал себя пятилетним счастливым оболтусом, пробирающимся на кухню за пенками от варенья: они пройдут в финал, как минимум ещё один раз им придется подняться на сцену, их группа как минимум должна будет просуществовать до осени. И совершенно внезапно ему захотелось поделиться этим счастьем принадлежности с Итаном. «А что, если поцеловать его? Прямо сейчас?» — ужаснуться своим мыслям Дамиано не успел, потому что дверь мужского туалета распахнулась, являя Елену.       — А вот и сладкая парочка, — женщина оценила мизансцену, где Итан стоял между чужих разведенных коленей, стрельнула глазами, полными понимания, но продолжила, даже не смутившись, — Эдгар, я хотела спросить, когда все тут закончится, ты домой или тусить?       — А есть план?       — Я думала завалиться в «Железного папочку», да набраться в хлам. Если повезёт, то кого-то подцепить.       — Ты ведь понимаешь, что если я буду поблизости, то твои шансы уменьшатся вдвое?       — Или увеличатся втрое.       Итан расхохотался в полный голос. Смех его короткий, отрывистый, деревянный, умер почти мгновенно, оставив после себя лишь соленую влагу в уголках глаз.       — Господи, как я буду скучать по тебе, когда ты умрешь.       — Carpe Diem, в таком случае!       Елена и Итан точно не встречались в привычном понимании, но каким-то образом Дамиано внезапно понял, что ему не показалось, что секс в отношениях этих двоих не то был когда-то, не то все ещё присутствовал. А ещё присутствовал секс и с кем-то ещё — не могли же они просто так намекать друг другу на кого-то третьего, разделенного на двоих? Или могли?       Итан точно выверенным броском швырнул мокрую бумагу в урну.       — Прости, Эль. Не сегодня. Дами слишком сильно выложился, мне надо будет отвести его домой и отпоить ромашкой. Спроси Вик и Тома, они, кажется, будут рады сбросить энергию и побесоёбить.       — Ладно. Уверен?       — Да, вполне.       — Подвезти надо?       — Нет.       — Эдгар?       Итан склонил голову. Они оба: и он, и Елена молчали не меньше минуты, смотря друг другу в лицо, будто даже общаясь телепатически, а потом женщина развернулась на каблуках, проиграв беззвучную битву. Весь ее — удаляющейся — вид говорил: «Делай что хочешь, я умываю руки!»       — Ничего не говори.       — Я и не собирался, — словно в подтверждение слов Дамиано постучал пятками о тумбу, на которой сидел. Итана было совершенно невозможно было понять — оставалось лишь принимать со всеми его закидонами, — Но, может, стоило пойти?       — Я тебя в таком состоянии одного не оставлю. Ты едва в обморок не рухнул. И, вообще, у нас одна связка ключей на двоих.       — Ты что-то задумал.       Итан кивнул.       — Надо будет сделать тебе дубликат.       — Я… — Дамиано осекся. За все те недели, что они прожили с Итаном бок о бок, тот ни разу не съездил домой, и никто из его родни не пришел на выступление сегодня. То, что в браваде было названо доверием, больше походило на то, что родителям Итана было плевать на даже не третьего по счету ребенка. Их не интересовали его оценки, не интересовали его друзья, чем он живет и дышит. Перед Дамиано сейчас стоял пятнадцатилетний отщепенец, который схватился намертво за учительницу с сомнительными моральными устоями, который пытался копировать эту Елену, потому что она внезапно оказалась единственным взрослым в его мире, что повернулся лицом, раскрыл объятья, чтобы утешить и поддержать, и сказал: «Ты можешь, я в тебя верю!». Все остальное не имело значение. — Иди сюда.       Итан осторожно приблизился на остававшиеся между ними полшага и тут же попался в ловушку. Дамиано в считанные секунды обвился вокруг него, как виноград вокруг опоры, как грозящая убить однажды своими объятьями омела вокруг дерева, и замер, слушая сдавленное дыхание и с трудом пробивавшиеся через стены глухие басы, что сотрясали пол и стены.       — Идем… — выдал Итан наконец, когда объятия затянулись уже на неприличное время, — Если мы будем стоять так еще дольше, кто-нибудь решит, что здесь творятся непотребства.       «Все что попросишь… Только не исчезай, » — едва ли Итан умел читать мысли… Но идея последовать за ним хоть в ад, к удивлению, не пугала. Пугало Дамиано то, что он к ней пришел легко, как в ритме вальса.