Красная тинктура

       «Никогда не ищи встречи со своими кумирами — будешь жестоко разочарован» — Дамиано не помнил откуда эта фраза взялась в глубинах его памяти, но чья-то мудрость оказалась вполне правдивой. Если на камеру наставники еще пытались играть какое-то дружелюбие, то, когда звучало «Стоп. Снято!» с их лиц сходили даже натянутые улыбки. Федез так вообще исчезал в неизвестном направлении и считал выше своего достоинства общаться со своими подопечными, так что Мануэль еще был не самым плохим вариантом, хотя неприязни своей не скрывал. Дамиано все пытался понять, что именно в их четверке вызывает у него почти рвотные позывы, но долгое время какая-то витающая в воздухе мысль постоянно ускользала.        Он пытался всматриваться, анализировать, искал причины в себе, но как с творчеством импрессионистов, оказалось, нужно было всего лишь сделать парочку шагов назад и увидеть картину целиком. Большой звезде не нравилось то, что они имеют потенциальную энергию, которую было почему-то совершенно невозможно оценить, в то время как тот растратил уже почти всю свою кинетическую, не нравилась их свобода на грани похуизма по отношению к чужому высокоценному мнению, но больше всего ему не нравились их отношения между собой — слишком непонятные… слишком близкие.        Это стало очевидно тогда, когда у Мануэля скривилось лицо, словно у него разболелись все зубы разом, стоило Итану из-за своих барабанов в его присутствии выдать никого больше не смутившую фразу: «Дамиа, любовь моя, перестань паясничать, мы человека задерживаем!».        И, конечно же, этому старому хрычу в отместку понадобилось и проехаться по желанию, если они проскочат и этот тур живых выступлений, организовать танец на шесте, как будто и без его комментариев это не ощущалось как что-то, что делать совершенно точно не следовало, и начать дурной, никому не нужный разговор по душам. Яркую полосу, оставленную бритвенным лезвием на бедре, костюмеры заметили, сделали свои выводы, и, ясное дело, доложили куда надо. Все-таки конкурс — это стресс, и ему явно повредит если кто-то из участников вскроет вены в процессе.        И теперь Мануэль, имея в своем распоряжении эту информацию и полученные от кого-то еще знания, что одного из его подопечных регулярно рвет, пытался паршиво симулировать отеческую заботу. Настолько паршиво, что Дамиано из-за какой-то призрачной схожести того с Итаном и с хронического недотраха начало мерещиться, что старый пидор собирается уложить свою грязную лапу ему на колено. Тот словно случайно пододвигался все ближе и ближе, благо в репетиционной комнате они были одни, и что-то говорил о том, что, если требуется помощь — нельзя держать это в себе, а нужно обращаться к другим. От такой наглости, будь у Дамиано шерсть — та точно бы встала на загривке.        — Я-то точно в порядке, — прошипел он, в попытке сбежать уже усаживаясь на подлокотник, — лучше бы выяснили что за извращуга у Вик трусы с батареи ворует. Четыре пары пропало! Мы ей, конечно, выдали парочку из своих запасов, но можно ее хотя бы в магазин из лофта отпустить?        Наглая попытка перевести стрелки, на удивление сработала. Мануэль свои поползновения прекратил, удивленно распахнув глаза и закашлявшись.        — Вот это я бы тоже хотел с тобой обсудить, как с самым ответственным в этой группе.        Дамиано бы с лёгкостью поспорил бы на этот счет, потому что в масштабе их группы самым большим трудоголиком был Итан, больше всего это надо было Виктории, а Томми все давалось с такой лёгкостью, что создавалось впечатление, будто он единственный, кто понимает, что нужно делать. Ему же оставалось быть клоуном и вселять в остальных желание делать все по-своему.        — Что именно?        — То, что вы топчитесь на личных границах друг друга. Сейчас это весело, вот эти ваши все пошлые шуточки и заигрывания с гейством… Потом, когда доберетесь до настоящей славы, кто-нибудь выложит мутное трехсотлетней давности видео вас обжимающихся где-то, как вы это делаете — и ничто не убедит общественность в том, что вы нормальные…        — Синьор Аньелли, я попрошу Вас очень вежливо: отъебитесь от нашего гнезда. Мы сами разберемся.        — От чего?        — От гнезда, — отмахнулся Дамиано, если уж тот не ловил отсылку — есть гугл, пускай лезет в него и изучает классику научной фантастики. Ну так что насчет шеста? Такого же точно не было.        — И седины у меня тоже до вас четверых не было. Вы ведь понимаете, что есть граница? Что вы несовершеннолетние.        — У меня есть аргумент. Два. Федерация пилонного спорта существует с восьмого года, а с двенадцатого проводятся чемпионаты мира. И мне есть восемнадцать.        — Я понял, — Аньелли поднялся со своего места, убирая лезущие в рот волосы с лица, — вы подготовились, а раз вы готовы, то проще переупрямить продюсеров, чем это восьмирукое чудовище по имени Манескин.        — Монескин, — на полном автомате поправил его Дамиано, — и что насчет Вик? Если нельзя выйти ей, то можно кого-то хоть попросить принести пару трусов?        — Вот, об этом я и говорю, никакого стыда! Когда же вас наконец исключат?        — Этого не будет.        «Этого не будет!» — Дамиано твердил как мантру, когда за полчаса до выступления заметил, что у Итана трясутся руки и он обхватил правой ладонью левую кисть, чтобы скрыть свое состояние. Почему нельзя было сказать хотя бы до выезда из лофта?        — Идём.        — Куда?        — Идём, — не терпящим возражений тоном повторил Дамиано, и, уже склонившись к Итану, шёпотом спросил, — швейцарский нож с собой?        — А? Да. В кармане.        Томас, доселе флегматично поедавший маршмеллоу, устроив свои ноги на подлокотнике низкого диванчика дёргано вскинулся, заметив их перешептывания…        — Заколебали. Вы можете удержать себя в штанах десять минут?        Дамиано из вредности показал ему средний палец, параллельно прикидывая удастся ли спрятаться в подсобке или придется опять топать до туалета. Связываться с чуланом, пропахшим чистящими средствами, он все же не рискнул.        — Объясни мне, пожалуйста, мой дражайший вампиреныш, почему из нас двоих я себя чувствую четырехсотлетним, спутавшимся со вчерашним подростком? Почему я должен следить за твоим состоянием?        Итан в ответ обиженно надул губы и выдернул свой локоть из цепкой хватки, но попыток сбежать не предпринял.        — Я не хочу, чтобы тебе стало плохо.        — А теперь послушай, как вижу картину я… Тебе станет дурно, ты упадешь в обморок, они не смогут привести тебя в чувство и отправят в больницу. А в больнице произойдет одно из двух: или ты умрешь, или врачи, прогнав тебя через все доступные тесты, поймут твою природу — и тогда привет жизнь кролика из лаборатории. Если станет плохо мне — это решаемо, в крайнем случае, всадишь мне вторую дозу, если станет плохо тебе — это конец света! Поэтому доставай этот свой нож и делай что должно.        — Дамиа…        — Заткнись, — прошипел Дамиано, со злостью захлопнув за ними дверь, и принялся сдирать с себя шорты и спускать нижнее белье, чтобы пальцем показать линию прямо над лобком, — Режь здесь. Сюда они не полезут.        Итан вытаращил глаза будто опознал под маскировкой опасное существо из потустороннего мира. Он точно увидел что-то такое, что сам Дамиано о себе не ведал. И не хотел. Его устраивала его жизнь до появления вампира в его тесном, пресном нормальном мирке. У него были перспективы стать профессиональным баскетболистом среднего пошиба. У него была семья. У него были друзья. У него была новая девчонка каждые неделю или две. У него была нормальная жизнь нормального парня…        За два года он потерял все это. Его выперли из команды. Его родители развелись, в процессе разругавшись так, что теперь отказывались находиться в одной комнате. У него не осталось друзей кроме безумной троицы, помешанной на музыке, и пускай он все еще по инерции общался с теми людьми, что еще недавно называл своими корешами — своими он их больше не чувствовал. Единственное, что можно было назвать сексом в его жизни за последние месяцы — сумасшедший опыт шибари, в своем отношении к которому Дамиано все никак не мог определиться. А виноват был во всем Итан! Приютил его в своем логове!        Сначала, когда их ненормальная история только начала раскачиваться, обзаводиться девушкой, проживая в студии на птичьих правах гостя, было неудобно — привести ее банально было некуда. К осени Дамиано успокоился по этому поводу и решил позволить себе обнаглеть и изначально предупреждать, что к себе он в гости звать не будет. Это сразу уменьшило количество желающих иметь с ним дело вдвое если не втрое.        Дамиано честно пытался сделать хоть что-то с полным отсутствием у себя личной жизни, но спустя несколько неудачных попыток понял, что и сам стал переборчив, будто по меньшей мере являлся всамделишним принцем. Внезапно образовавшийся типаж напоминал кого-то очень конкретного: смуглая кожа, черные волосы, темные глаза. Но все как-то не клеилось. Девушки посылали его, рассеянно угукающего невпопад на их рассказы и считавшего минуты до того как можно будет рвануть на репетицию, чтобы вновь увидеть как под бой барабанов происходит превращение затюканного задрота в демона из самого жаркого места в аду, на хуй задолго до того как ему удавалось уложить их в постель. А потом, незадолго до поездки в Данию Итан стал приходить во снах.        И если бы просто снился — сны почти поголовно были неуместно эротическими, заставляя Дамиано вопрошать что за ненормальный радужный морок на него наслали. Он чувствовал себя на месте барышни из низкопробного дамского романа. Ему снились его губы, что томительно-медленно поцелуями спускались от шеи вниз. Ему снились его вечно холодные руки, скользящие по внутренним сторонам бедер, слегка шероховатая поверхность загрубелых пальцев. Снился и жар его дыхания у самого уха и их сплетенные ноги. А ещё ему снились путы и наручники, мешавшие дотронуться. Итан влез везде, где только мог, даже под кожу. Дамиано в какой-то момент с ужасом понял, что у него ничего не осталось: лишь Итан и группа. Группа и Итан…        — Это очень болезненное место, — произнес тот удивлённым тоном.        — У нас есть выбор? Потому что слить выступление я не дам.        — Ты очень нервный.        — Спасибо, блядь, что обратил внимание… Если ты не заметил, то я за тебя переживаю, а ты не можешь сделать единственную вещь, которая от тебя требуется: позаботиться о том, чтобы я не лез из-за твоего поведения в петлю!        — Я тебя не понимаю.        Дамиано закатил глаза. Конечно же Итан не понимал. Люди в его жизни менялись постоянно и слово забота он из своего словаря вычеркнул.        — Режь. У нас мало времени.        Итан покорно опустился на колени. Поза определенно ему шла, будто оттеняла вечное спокойствие, но смотреть на него у Дамиано долго не вышло, после щелчка, означавшего открытие перочинного ножа, он зажмурился в ожидании боли, подпитывающей собой дикое ненормальное возбуждение. Отрицать, что вопреки логике, он уже какое-то довольно продолжительное время хотел исключительно Итана было равносильно отрицанию того, что нужно дышать. Но он хотел Итана целиком со всеми его тайнами и вывертами сознания, а не выклянчивать у него подачку в обмен на кровь. Это было бы нечестно, неправильно… но, что хуже всего, Итан считал такой расклад нормальным и себя не предлагал, словно после раскрытия карт и бешеного поцелуя испугался чего-то.        — Не надо… — почти всхлипнул Дамиано, почувствовав, как Итан лезет к нему в трусы. Руки, находившиеся в опасной близости от каменного стояка, пропали.        — Дамиа?        — Просто не надо.        Дамиано надавил пальцем на порез — кровь не сочилась, хотя рана еще пульсировала тянущим чувством, — и принялся одеваться под нечитаемым взглядом Итана, усевшегося в позе йога на кафельном полу.        — Что?        — Я тебя не понимаю.        — Очень жаль, — молнию удалось застегнуть с большим трудом, — может потом допрет.        Мстительно повторяя за Итаном его же поведение практически двухнедельной давности, Дамиано бросил его в туалете — думать о своем поведении. Выступление он почти не запомнил, только неудачность своего приземления с шеста. На ногах, не сбившись с ноты и не сломав тонкий как шило каблук, он удержался чудом, а потом, за кулисами почти повис на Томасе, не способный даже нормально идти.        — Только бы я не сломал опять лодыжку, — вынес он неутешительный вердикт, уже в гримерке стянув сапог с начавшей стремительно опухать ноги. Боль отдавала аж в коленку, но все же казалась какой-то другой, отличной от уже знакомой. И пока Томас и Виктория кудахтали над ним, пытаясь понять хватит ли холодного компресса или сейчас придется поднять на уши и закулисных работников, Итан позволял себе лишь тенью маячить где-то у зеркала.        — А когда наши стрижи успели посраться? — первым делом спросила Вик, когда они вместе с Томом отправились искать лед, обезболивающие и парамедика, что должен был нести свое дежурство где-то на улице.        — Где-то перед самым выступлением пока тебя красили. Уходили вместе, а потом Дамиано вернулся один с таким видом, будто ему промеж ног дали.        — Тогда не мудрено, что он убился, хотя на репетиции все было как по маслу.        — У меня уже несколько месяцев такое чувство, что у них что-то глобальное происходит. Я бы решил, что там аборт замешан, но мы не в той вселенной.        — А я говорила, что они убьют группу своими потрахушками. Нам придется искать или барабанщика, или солиста, или обоих.        — Слушай, я тебе этого не говорил, но они ещё летом точно не… — Томас взмахнул руками, пытаясь показать слово «отношения», вышло что угодно, но не оно, но Вик понимающе кивнула, — Поэтому чисто в порядке бреда. А может они того…как раз кто кого решить не могут? И хочется, и колется, и дрочка надоела.        — А? Ааа… — Вик фыркнула, — Истеричка точно снизу.        — А мне кажется, что Итан скорее уступит.        — Хочешь пойти спросить?        — Я не суицидник.        — Тони, скажи мне по секрету, где вот такие парни, как ты, водятся? Милые, тактичные, заботливые… талант можно не отсыпать, сама заработаю на хлеб и на масло, живем в эру феминизма, а то мне то геи, то идиоты попадаются.        — Штучный экземпляр… — попытался отсмеяться Томас, давя горечь, появившуюся на языке. Виктория его не замечала. Друг да, вечный оруженосец или даже правая рука короля-основателя группы — да. Ни на что другое он претендовать, очевидно, не мог. С этим следовало смириться, и, если не убить в себе, то запереть в самом глубоком подвале эту влюбленность, и начать двигаться дальше, — кто успел того и рыбка.        — А кто-то успел? — спросила Вик, и, не дав даже открыть рот, сама себе ответила, — Ну да, я еще та дурында, ты бы рассказал. Ничего, вырвемся из аквариума, и я лично найду тебе кого-нибудь.        — Не надо…        — Надо! Ты у нас последняя нетисканная ромашка. Рокеру не положено быть нетисканной ромашкой!        — Вик!        — Что ты мне викаешь? Говорю тебе по праву старшей сестры: когда мы выиграем этот конкурс и поедем в тур, группи точно будут! Грех не пользоваться возможностями!        — Если они будут выглядеть как Елена, я, пожалуй, воздержусь, а то…– Томас принялся имитировать проигрыш из Лолы.        — Эль — это мамонт, не надо на нее весь мир равнять. Пришли.        Виктория толкнула от себя дверь чёрного хода и помахала флегматично курившему у машины скорой помощи мужчине рукой.        — Эй… Нужно, чтобы вы взглянули.        Фельдшер швырнул бычок на землю и, придавив его подошвой, поспешил в здание, чтобы, едва бросив взгляд на опухшую ногу, подтвердить слова Дамиано о необходимости рентгена. Тремя часами позднее тот отзвонился, сообщая, что отделался легким испугом и ушибом пятки и уже едет обратно в лофт.        — Я так понимаю, будем просить у Мануэля заменить песню, чтоб я мог сидеть! — уложив свою забинтованную ногу на кровать, с каким-то совершенно неуместным оптимизмом сообщил Дамиано, когда они все воссоединились в своем убежище.        — Балладу?        — Или акустику.        — Он нас живём сожрёт, — подал голос впервые за четыре недели взобравшийся на верхотуру и окуклившийся в коконе из одеяла Итан, — из-за авторских прав на исполнение. Списки давно согласованы.        — Вот, — поддакнула ему Виктория, — где предлагаете взять песню, на которую ни у кого нет прав?        — Не верю, что это говорю, — вмешался Томас, — но мы можем влезть в старый джаз, который уже вылетел в общественное достояние, впихнуть туда жесткий проигрыш и сделать вид, что мы вот такие прошаренные.        — Интересней тогда будет взять что-то из шанти…        — Шанти? — Виктория вскинула голову, пытаясь понять шутит ли Итан или нет.        — Песни моряков.        — А не проще ли выдать что-то свое?        Ее взгляд переметнулся вниз, к Дамиано, родившемуся очередную бредовую идею на грани самоубийства.        — А чего ты там голову заодно себе не проверил? У нас три песни. Chosen они уже видели, Recovery старый хрыч назвал невнятным фанком, а Introduction, откровенно говоря, звучит ровно так, как она была создана: слепленой на коленке в последнюю минуту.        — Итан… — Дамиано ударил кулаком в днище кровати у себя над головой, — я знаю, что ты тихим сапом фоткаешь мою тетрадь для стихов, оставшуюся в Риме. Разворот, где ты дорисовал на полях нарциссы и наверно то, что начинается с «There’s water in my lungs» в общий чат, силь ву пле. Эти две наиболее близки к состоянию дописанности.        — Ты же на меня обижен, — Итан свесился с края от чего его коса теперь болталась из стороны в сторону в воздухе, искушая всех за нее дернуть.        — Обижен. Но будем взрослыми людьми: музыка отдельно, а личные разборки отдельно. Иначе Виктория сделает из нас обоих Кенов.        К утру, когда пришел явно вздрюченный всеми большими боссами наставник, у них уже была песня, собранная за бессонную ночь на отключенных от усилителей гитарах и тихом постукивании по всем поверхностям комнаты — ее просто нужно было перенести на нормальный уровень громкости, но им сказали делать Beggin и никакие возражения даже не стали слушать.