Красная тинктура

      «…Cause the ocean in me longs the sands of your shore,       All the calm you can give and a little bit more».       Итан закатил глаза. Вот заело… Стоило только отпустить мысли в свободное плавание и попытаться расслабиться, чтобы заснуть, как в голове начинали крутиться строчки из песни, которую они теперь репетировали, когда от выданной им наставником начинала пухнуть голова, а у Дамиано еще в добавок и язык завязывался в узел от бесконечных повторений.       Баллада с кодовым названием «Вода в лёгких», к которой Томас пока безуспешно пытался приделать крутой соляк, стерев уже все пальцы в кровь, вроде даже была неплохой, несмотря на сырость, иначе бы не гудела в синапсах головного мозга с громкостью высоковольтной ЛЭП в жаркий безветренный полдень. Однако именно это ещё больше заставляло нервничать, потому что качество назначенного сверху кавера выходило так себе. Особенно на контрасте с прошлыми выступлениями. Соглашаясь на безумную авантюру участия в Икс-факторе, Итан мелочно рассчитывал, что их группу выкинут из гонки на втором, максимум на третьем круге. Этого не произошло, и чем меньше оставалось людей в лофте, тем выше были их шансы на победу.       Сейчас же не способный из-за травмы к своим обычным передвижениям Дамиано, от пения которого зависела большая часть успеха, терял не столько концентрацию, сколько расположение духа, и разве что мимо нот не мазал, норовя свалиться с высокого табурета, на который он был высажен, и доломать себя. Он злился и бурлил, слово внутри него действительно был штормовой океан, о котором шла речь в тексте, успокаиваясь лишь будучи скованным ледяной коркой сна на обезболивающих.       Итан честно уже которую ночь пытался уйти спать туда, где ему спать полагалось — на верхний ярус, чтобы Дамиано мог нормально пристроиться на узкой койке и не беспокоить зафиксированную эластичным бинтом ногу, но тот вцеплялся в него руками, ногами и даже хвостом своих беспорядочно отрастающих волос и укладывал с собой, позабыв про свою непонятную обиду практически мгновенно. Горячий от очередного приступа лихорадки — теперь он измученно сопел, а его мятые кудри по-хозяйски раскинулись у Итана на груди…       В реальность происходящего верилось с трудом. Какова была вероятность того, что звёзды сойдутся так, что человек, которому возникнет желание открыться, не просто не сочтёт сумасшедшим, но рискнёт жизнью? Итан давно решил для себя, что та граничила с невозможностью. Но Дамиано и невозможность внезапно стали синонимами в тот самый момент, когда юноша, пахнущий Аксом и безбашенностью, хлопнув дверью, в один из давних уже вечеров влетел в маленькую студию.       Положив руку ему на голову, Итан провел кончиками пальцев по щеке и, в итоге разрешив себе воспользоваться ситуацией, поцеловал в макушку. Хотелось куда большего, чем ворованное украдкой, но Дамиано вел себя как ходячий парадокс или, что более точно, как кокетка эпохи галантного века — то подманивал ближе, то отталкивал и разве что веером по рукам не бил. Лез с поцелуями и тут же отшучивался и язвил.       Итан тяжело вдохнул и вдруг почувствовал, как Дамиано сжал его в объятьях чуть сильнее, завозился. Он открыл глаза, и голос его был таким заспанным…       — Уже утро? — Не дожидаясь ответа, Дамиано выудил из-под подушек свой телефон, соседствовавший там с ножом и вторым мобильным. Яркая синева зажегшегося экрана резанула по глазам, — Четыре восемнадцать. Чего тебе не спится?       — Не знаю…       — Я знаю. Раздевайся! — Итан даже возмущенно пискнуть не успел как чужие ладони нырнули ему под одежду и заскользили по животу вверх, пытаясь содрать футболку, — ты бы еще в свитере лег. Здесь как в сауне и в то, что ты мерзнешь я не поверю. Прошлой зимой в студии спасенный мною от брата цикламен едва не скончался от холода, а ты ходил в майке. Так что объясни мне, почему сейчас, когда здесь от жары сдохнуть можно, в тебе внезапно проснулось стеснение?       Боясь за судьбу импровизированной пижамы — с Дамиано вполне сдалось бы и разорвать ту просто от усердия и уверенности в своей правоте — Итан изогнулся и поднял руки. Ворот мазнул по носу, и следом футболка исчезла в неизвестном направлении. Следующий раз та должна была обнаружиться надетой уже на Дамиано — тот в последнее время повадился воровать вещи и носить их, даже не стирая, будто пытался пропитаться не принадлежащим ему запахом. Не то чтобы Итан был против исчезновения своих вещей, тем более те оставались в полной целостности и сохранности, но искренне не понимал подают ли ему таким образом замысловатые сигналы или это все просто… просто удобство и халатность.       — Чего ты добиваешься? — все же поинтересовался он.       — Я? Я… я, черт раздери, не имею ни малейшего понятия, что мне нужно ещё сделать, чтобы на каждый мой шаг к тебе ты перестал делать два с половиной назад, — в темноте после всполоха света было ничего не разглядеть, но что-то в порывистом шепоте Дамиано заставило все внутренности прийти в движение и собраться в крепкие объятия в ожидании шторма, что должен был прийти с океана, а тот все продолжал и продолжал говорить, — Хочешь секса — давай займёмся сексом, только нормально, а не в виде твоей сомнительной подачки за то, что я бы сделал в любом случае. Хочешь я напишу тебе новую «Божественную комедию»? Не уверен, что смогу с первой попытки, и даже с десятой, но я сделаю это, века за два поднаторею. Итан? Чего ты хочешь?       Итан понял, что весь длинный монолог, к нему обращённый, он совершенно не дышал лишь тогда, когда воздух на вдохе пламенем обжёг лёгкие.       — Дамиа… — желание почти взяло верх над разумом, и Итан изо всех сил вцепился в то, что первое подвернулось под руку, то оказалось чужое плечо. Повисшая пауза, ознаменовавшая внутреннюю борьбу, была колючей и тревожной. Надо было рубить резко — какой бы страшной болью потом это не обернется, — Ничего. Я давно уже ничего не хочу…       На долю секунды Итану показалось что Дамиано поразил инфаркт или что-то из той же оперы, потому что он издал какой-то нечеловеческий хрипящий звук, а потом и вовсе с болезненным шипением откатился к самой стене, по максимуму увеличивая расстояние. Без его объятий мгновенно стало зябко и одиноко.       — Хорошо, — с холодной обречённостью произнес Дамиано, — Значит, поцелуй мне приснился. И все остальное я тоже сам себе надумал. Влез в твою студию, требовал внимания, решил было, что… Хотя, знаешь, не важно. Поиграли в бостонский брак и хватит. Завтра отскребу себя от кровати и подкачу… да к той же Камилле.       Итан безуспешно попытался придать своему голосу максимальное равнодушие.       — Это будет правильным решением.       — Конечно, правильным, — в словах Дамиано внезапно обнаружилось столько яда, что им можно было запросто отравить весь Милан и на половину Рима еще бы осталось, — А за Камиллой будет какая-нибудь Сандра, за ней — Бьянка, Лия, Орнелла и непременно Дженарро, с телом, как у статуи из музея, и с патлами как у Стивена Тайлера, за которые будет очень удобно хвататься, чтобы поцеловать. Запускаешь руку в волосы на затылке, сгребаешь сколько можно ухватить, впечатываешься ртом в рот до звона зубов и не отпускаешь до тех пор, пока в легких есть хоть грамм кислорода. Зачем ограничивать себя, если можно столько всего понадкусывать? И никто ничего не будет вякать ни про репетиции до трёх ночи и ночёвки на чужих диванах, ни про то, что нож после джема надо мыть, а не облизывать. Никаких проблем, никаких, упаси боже, эмоций, лишь механический животный секс.       Дамиано издал страдальческий грудной стон, а затем еще один, тонкий и почти бесплотный, скорее даже тяжёлый вздох.       — Прекрати, — Итан издал такой же, когда попытавшись встать, обнаружил, что под покровом темноты одну из его кос схватили, намотали на кулак и отпускать не собирались.       — О, нет… ты будешь слушать. Потому что все, что теперь случится со мной, будет на твоей совести. Если тебя всё устраивало, то нахуя я тебе понадобился? Зачем надо было заманивать меня в свои сети?       — Никуда я тебя не заманивал.       — «Дамиано, ты очень красивый», «Дамиа, ты не будешь против попозировать мне едва одетым?», «Дами, не хочешь что-то из шибари попробовать?», — до неприличия точно копируя обычные интонации Дамиано принялся передразнивать, — А все эти французские вбросы, не дошедшие разве что до «T'as envie de me baiser?» Хотя нет, и это тоже было. Чего молчишь? Или этого всего не было?       Итан прикрыл глаза от чувства, что внутри все взрывается под давлением слов, грозящих превратить в руины все то немногое, что ещё осталось от его сердца.       — Права была Марлена, — сорвалось с губ ещё до того, как он понял, что говорит, — во мне не осталось ничего человеческого. Лишь бессердечие, да цинизм с эгоманией.       — Мар-кто? — недоуменно переспросил Дамиано, не сразу понимая, о ком именно идёт речь, — Блядь. Эта та, с портрета?       — Да.       — Я ещё не читал.       — И не сможешь. После того, что произошло я пытался забыть эту женщину настолько активно, что уничтожил все свидетельства ее пребывания в моей жизни. В том числе и дневники за те почти полвека, что мы провели бок о бок. Только на портрет рука не поднялась. Сентиментальность взыграла. Я закончил его буквально за пару дней до того как всё произошло.       Итан осёкся, услышав от Дамиано скептический фырк.       — Вообще-то поднялась, я чудом вовремя проснулся и успел тебя остановить. Расскажешь вкратце, что за история? Вы поцапались, а потом она умерла?       — Не знаю. Последний раз я видел ее в тысяча восемьсот девяносто восьмом. Она швырялась в меня всем, что попадалось под руку, и обвиняла меня в том, что я черствый мужлан.       — И что ты натворил?       — Отказался ехать с ней в Этрету.       — То есть она не погибла?       — Лишь бросила меня с моими картинами в Париже, проклиная тот день, когда мы познакомились. Возможно, все ещё по свету где-то и болтается.       — Ещё раз повторю вопрос: что ты натворил? Эт-чего-то там это повод.       Итан молчал с добрую минуту, пытаясь заставить себя говорить. Дамиано выбрал, как это часто с ним бывало, самый неподходящий момент для откровений, но врать ему было нельзя — он вполне мог и осуществить свою угрозу отправиться блядовать, будто мартовский кот. И все же он не делал этого. Кажется, даже на свидания не ходил уже очень давно — не то чтобы Итан спрашивал, но Дамиано в перерывах между школой и репетициями в основном возился со своими бесконечно меняющимися стопками каталогов и пробниками тающих на жаре помад, комковатых рассыпчатых пудр да пахнущих дешевой парикмахерской духов. Их запах перебил даже скипидар и олифу, парами которых за многие поколения обитающих в ней художников студия пропиталась насквозь.       — Выбрал не того человека.       — И теперь и во мне ты тоже сомневаешься.       — Я знаю, что время убивает все, каждую эмоцию превращает в ничто, размазанное по стеклу мироздания, что в итоге надоем тебе, как и кому-то другому … — начал было Итан, но его беззастенчиво перебили.       — Заебал! — Дамиано резко привстал, опершись на руку, и теперь смотрел на него, все еще не способного из-за пойманных в плен волос пошевелиться, сверху вниз, — Я, быть может, наивный идиот, которому и двадцати нет, и ты сейчас меня своим опытом просто задавишь, но ты не для того победил смерть, чтобы не жить. День — значит день, месяц — значит месяц, если пара тысяч лет — пусть так оно и будет. Не отнимай у себя, что ты можешь иметь, до срока, потому что я, следуя за голосом картавой сирены, зашел слишком далеко, чтобы просто вернуться назад. То, что нас уже соединяет сильнее, чем все обещания, чем все возможные в жизнях других людей связи… я не смогу пойти к другим людям. Путь или к тебе, или в одиночество.       — Я дам тебе формулу тинктуры.       — Подкатись поближе, — Итан немного сдвинулся по простыне, но Дамиано этого показалось недостаточно, — Еще. Еще. А теперь поцелуй меня и положа руку на сердце поклянись, что внутри тебя ничего не отзывается, что там пустыня, в которой ничего не оживет, даже если ее полить дождем из моих слез.       Пытаясь уйти от совершенно невозможной просьбы Итан по памяти прижался губами к размытой черной кляксе у Дамиано на запястье. От воды чернильный стриж снова поплыл, но Итан был почти уверен, что завтра его снова попросят обновить рисунок. Дамиано явственно вынашивал идею добавить его третьим в коллекцию татуировок к крыльям и провокационной надписи, которую он не постеснялся продемонстрировать в прямом эфире на всю Италию.       — Принесу лист бумаги и ручку, кажется, к кому-то пришла муза.       — Итан, блядь… — Дамиано со всей силы дернул косу, заставляя с шипением отказаться от плана побега, — мне нужен ответ.       — Отпусти! — Итан с трудом сумел выпутать свои волосы из цепкой хватки. Лица Дамиано он все ещё не видел, но знал наверняка, что тот жуёт губы в ожидании. Кончики пальцев притронулись к обнаженной коже на груди, скользнули по шее к затылку, вплетаясь в пряди. Дамиано от такой невинной ласки замер, застыл каменным изваянием, будто взглянул в глаза Медузе Горгоне, и, когда Итан поцеловал его в приоткрытый рот, долго (тревожное мгновение) не отвечал, но потом расслабился, и даже закинул здоровую ногу на бедро, притянул ближе. И всё же, несмотря на попытки обоих сторон выплавиться друг в друга, поцелуй вышел чистым, немного робким и трепетным, но бесконечно волнующим.       — Мне нужно больше времени… — прошептал Итан, прижимаясь своим лбом к чужому горящему, — Пожалуйста, дай мне его.       Дамиано ничего ему не ответил, но слова и не требовались: в том, как именно он сжал лежавшую у него на щеке ладонь было куда больше смысла, чем в любом из возможных в мире предложений.       Надрыв, с которым звучала следующим вечером Beggin, вызвал в зале стоячую овацию. К этому можно было привыкнуть. Придерживая все еще неустойчивого, но не подававшего виду на камеру Дамиано за талию Итан решил, что может и была права Марлена, когда говорила, что он упивается властью над человеческими душами. Такая власть ему и вправду была по душе.