Красная тинктура

      У Дамиано иногда создавалось стойкое впечатление, что ни Марта, взявшая их под крыло и ставшая их менеджером, ни Фабрицио, что обещал помощь с приведением материала в законченный вид, не имели на самом деле ни малейшего представления, что с ними нужно делать. Эпоха становления рок-групп, даже тех же Maroon 5, что уж говорить про Three Days Grace или Aerosmith была когда-то совершенно давно, они вылезали на сцену совершенно в другом мире, когда не было даже толком интернета, что уж говорить про социальные сети, а половина компьютерных звуковых эффектов и вовсе не существовала. Тех звезд раскручивали совершенно иначе, чем современных исполнителей, современные же были реперами или различными клонами Тейлор Свифт и Джастина Бибера. В добавок, на итальянском музыкальном рынке они — четвёрка балбесов — и вовсе выглядели настоящими белыми мамонтами, ибо Италия никогда толком по року и не фанатела. И все же они были тут — в Гарласко –, тасуя как пасьянс почти три десятка песен и пытаясь составить из них что-то осмысленное.       Если бы года три назад кто-то сказал Дамиано, что в девятнадцать, дни перед этой поездкой, как жуткий ботаник-задрот, он будет проводить в библиотеке Виктора Эммануила II и читать, читать и еще раз читать, современные и не очень стихи пачками, пытаясь выработать насмотренность, а, значит, и выправить свои — откровенно подростковые — от банальных и глупых штампов, то он бы посмеялся, посмеялся бы и предположению, что он когда-нибудь будет раздвигать ноги перед мужиком, не будучи до этого угашенным каким-нибудь пойлом или не ощущая холод приставленного к голове дула пистолета. Но теперь жизнь смеялась над ним, и он смеялся вместе с ней, чувствуя себя не шутом, но счастливым. Он уходил к открытию читального зала, приходил домой после заката и падал в объятья Итана, позволяя тому сцеловывать улыбку со своих губ.       Это напоминало сон, и к концу недели ударной «домашней» работы, Дамиано начал путать где он сам и его мысли, а где чье-то, что он подглядел на страницах, так что Итан отобрал у него все свои книги и билет в библиотеку тоже и держал его в изоляции от всех источников текста своим, как выяснилось, излюбленным способом — поймав в сладкую ловушку между собой и матрасом. Пожалуй, только профессионализм татуировщика позволил тому сделать вид, что засосы, в избытке расцветшие на коже, не существуют. Это не мешало ему бросать на них двоих хитрые взгляды, но Дамиано было плевать: он хотел, чтобы Итан держал его за руку, и он брал, что хотел.       Перечитывая в поезде четверостишья и законченные отрывки, Дамиано мог смело сказать, что основной концепцией нагромождения одних слов на другие оказалась «пляска смерти» — сюжет, появлению которого в своих стихах, учитывая события последних месяцев, Дамиано даже не удивился. Эрос и Танатос — стремление к сексу и к смерти, соответственно, как он выяснил, погребя себя под книгами, в любовной лирике не только его авторства, были неотделимы друг от друга настолько, что становилось жутковато. Да и он слишком хорошо помнил, как выдавливал из себя множество строк, сначала отрицая, а потом подавляя свое влечение к Итану и подменяя его образ чем-то максимально размытым, как писал другие, думая о том, что неплохо было бы скрутить жгут из простыни и повеситься, потому что его тело буквально разрывалось на клочья от боли, вызванной тинктурой, и как третьи приходили к нему пачками после оргазмов, когда как назло едва были силы слезть с кровати и на дрожащих ногах доползти до брошенного посреди отельного номера чемодана, чтоб найти тетрадь.       Но по предложению Итана, который с бесконечной аккуратностью вел свои дневники и записывал в них даже случайные мысли, назвать альбом «танцем жизни» они вчетвером решили ещё в январе. Итан утверждал, что Дамиано сам когда-то сказал это словосочетание в пылу ссоры, но тот совершенно не помнил этого. Виктория и Томас на их диалоги лишь синхронно закатывали глаза и требовали хотя бы немного перестать быть такими невыносимыми.       Лишь теперь они объявили это официальное название команде — всем тем взрослым, что должны были им ассистировать в создании будущего шедевра, но на деле исключительно вставляли палки в колеса и активно пытались впихнуть в каждый из пока ещё демо-треков тонну автотюна еще тогда, когда они записывали первую песню. В кармане у Дамиано лежал листок с целой речью, точнее с тезисами, о различиях в семантике между этими двумя словами на случай, если придется отстаивать свои идеи. Танец — это плавность, красота, упорядоченность, то, что подчиняется определенным правилам, то, что завораживает наблюдателя и заставляет его смотреть. Пляска же напротив — это оргия, экстаз, бесконтрольный, зачастую отнимающий все силы акт, после которого в старых сказках даже замертво падают. Там было почти две страницы размышлений, но записи не понадобились, не понадобилось вообще ничего, кроме упертой настойчивости.       Названия же песен — тех, что они довели до ума процентов на девяносто — пока были написаны красной помадой на стекле, разделявшем микшер от комнаты записи, с левой стороны, а текущий треклист альбома — справа. На часах была половина второго и Дамиано, усевшийся на полу по-турецки, проигнорировав все кресла в комнате гипнотизировал списки взглядом, в то время как все остальные члены группы спали. Томас был прав — это не походило на цельный альбом, у них было и то, и это, и немного вот того, и щепотка этого и даже песня, где почему-то вылез Бела Лугоши, хотя в первых черновиках был Легоши… Было очень сложно объяснить откуда и куда шли мысли. Марта так и вовсе брякнула в качестве шутки страшную мысль, что он упер чьи-то стихи, потому что в них нигде не упоминался ни телефон, ни интернет, ни даже телевизор, лишь в одном месте хрипящее стационарное радио да матрас на полу, как в наркопритоне. Тогда уже взбеленился Итан.       Дамиано никогда не думал, что тихое шипение может вызывать первобытный ужас, но его он всегда находил чем удивить. Марта, когда Итан подал голос в защиту стихов, отпрянула так, что чуть со стула не упала. Настойчиво растирая грудь, откуда у нее чуть сердце не выпрыгнуло, и хапая воздух ртом, как камбала, менеджер явно про себя пожелала их барабанщику скорой живодерни с подсолкой, поджарки заживо на медленном огне и много чего другого, а тот всего лишь предложил ей пожить неделю в тех условиях, в которых они с Дамиано обитали не первый год — в неотапливаемой и по официальным документам не предназначенной для проживания студии, а для начала хотя бы сварить суп на дорожной плитке.       — Ты чего? — сонный голос Томаса, выросшего в дверях, как какая-то навь, заставил подпрыгнуть и чертыхнуться. Дамиано обернулся.       — Думаю. Не могу спать. А ты?       — За водой встал, — Томас отсалютовал ему полупустым стаканом, — увидел свет и решил, что мы забыли выключить, оказалось, что нет.       — Давно стоишь?       — Достаточно, чтобы понять, что ты близок к отчаянью. Ты ведь в курсе, что у нас время до середины июля?       — Да.       — И? У нас двадцать восемь песен, уже, и осталось еще три недели, — он приземлился на край продавленного кресла, — Неужели ты думаешь, что мы не наберем одиннадцать-двенадцать по итогам?       — Я написал это не за месяц… Это, — Дамиано осекся, пряча лицо в ладонях и тяжело выдыхая.       — Это твоя душа за последние пару лет, вывернутая самой мягкой и уязвимой частью наружу. Мы с Вик, конечно, молчим в тряпочку, но это видно, и видно не только нам, но и любому, кто копнет нас чуть глубже, чем услышит песню в ротации на радио.       — Хуже всего — мне как будто больше и сказать нечего. Сижу тут как пустая бутылка у стены, что с весны забыли. Внутри только пыль, да лампы свет.       Томас попытавшийся отпить из стакана, задавился так, что у него носом пошла вода. Он закашлялся и долго не мог остановиться, но от предложения постучать по спине жестами отказался.       — Порядок? — спросил Дамиано, когда тот все же смог нормально вздохнуть несколько раз к ряду.       — Угу… Всем бы такое «нечего сказать». Ты или себя не слышишь, или осознаешь свои способности только у Итана под боком. Если второе — иди к Итану. Вы, быть может, не Элтон Джон с Берни Топином, но… — Томас предупредительно поднял указательный палец не давая влезть в его монолог, — если это работает — грешно отказываться.       Отказываться пришлось… Утром тату-салон вспомнил о фотографиях, а к вечеру, получившие неоспоримое доказательство, что они видели то, что видели, папарацци слили в сеть целую стопку мутных, но в то же время не оставляющих никаких сомнений в том, кто на фото кадров. Марта разве что огнем не плевалась. Звенели даже стекла, а соловьи, повадившиеся сидеть на проводах, ведущих от уличного столба к дому, и слушать, внезапно испарились.       — Вы о чем, блядь, думали? — орала она так, будто в сети не множилось в геометрической прогрессии количество копий поцелуя в щеку, а туда угодило что-то из тех отельных снимков, вымоченных в кофе. Дамиано нервно сглотнул — говорить Марте про их существование сейчас было равносильно самоубийству.       — Каким образом наша личная жизнь входит в зону твоей заботы? — Итан до боли сейчас вцепился Дамиано в подрагивающую от нервного напряжения коленку, но боль эта на удивление хорошо отрезвляла.       — Тем образом, что от того как вы четверо… Вас двоих тоже касается, — Марта ткнула пальцем в притаившихся по углам блондинистых членов группы, — выглядите в глазах общественности напрямую зависят продажи альбома, что сейчас на носу. И поверьте, лучше сейчас вмешаюсь я, чем лейбл отзовет у Вас контракт. Вы этого хотите? Вернуться играть на улицы за чаевые от туристов?       — Я скорее брошу все и уеду в Финляндию собирать клубнику, чем позволю превратить нас в повод для эпизода ток-шоу, — процедил сквозь зубы Дамиано. Он прекрасно знал, что сбежать на север с Итаном ему ни сейчас, ни в обозримом будущем не позволят. Они слишком глубоко увязли в этом янтаре.       — Вот и хорошо, что мы друг друга понимаем, — как ни в чем не бывало развела руками Марта, — Я поставлю вопросы о личной жизни в стоп-лист для интервью, а вы двое прекращаете как-либо отсвечивать, как вы любите. Никаких блюзовых вечеров, языческих ночных купаний с кострами, колес обозрения или что вы там надумаете… За закрытыми дверями можете хоть до посинения друг друга любить, но на публике я хочу видеть между вами двумя минимум сорок сантиметров дистанции. Надеюсь, вы оба достаточно взрослые, чтобы понимать, что это в свое время сгубило Джорджа Майкла и едва не отправило в небытие Дэвида Боуи и Элтона Джона, а у вас за спинами только Икс-фактор и полкруга по прокуренным клубам.       Марта еще долго говорила, уйдя в полную глухоту, но одна ее фраза засела у Дамиано в голове намертво: «Когда вам по статусу будет усыновлять близнецов из Африки — тогда и обсудим выход из шкафа. Не раньше.»       Зная, что такие выходки могли безболезненно позволить себе лишь Мадонна, да Бред Питт с Анжелиной Джоли — ее слова могли быть переведены как «никогда». Или… Дамиано перевел взгляд с жующего щеку Итана сначала на свернувшегося креветкой Томаса, а потом на посеревшую Викторию… Виктория кивнула — они пока были не в том положении, чтобы диктовать свои правила.