Красная тинктура

      Идея вернуться в Лондон и пожить там не пару дней, но пару месяцев, как и подавляющее большинство идей, двигавших их группу куда-то вверх по карьерной лестнице, принадлежала Итану, как ему принадлежала идея податься на межшкольный конкурс групп, как предложение исполнить Chosen на отборочных Икс-фактора вместо заготовленного кавера и как множество других куда более мелких решений, поэтому Виктория даже не думала ему перечить. Тем более Лондон означал свободу.       В родном Риме их начали узнавать, не часто, но это случалось, и по признанию Дамиано ничто в новой жизни не бесило его так сильно, как необходимость постоянно в публичных местах держать дистанцию с Итаном. Они, конечно, оба чхать хотели на указания Марты и регулярно ходили куда-то исключительно вдвоем. Фанаты в местах для пенсионеров вроде вечера, где классику играют на флейте и арфе, или ночного органного концерта, или церковной службы с хоровым пением в какой-то далекой ортодоксальной (хорошо хоть не сектантов) коммуне, куда добираться следовало на трех автобусах, искать их не догадывались, но то была зыбкая защита от потенциального слива. Если папарацци выловили парочку Твикс у тату-салона, значит, могли выловить и где-то еще, а спалиться с их любвеобильностью и сексоголизмом было делом одной ошибки.       Виктория, всецело поддержавшая идею поездки на Туманный Альбион, прекрасно могла понять, что это такое — хотеть притронуться и не иметь возможности. Томас в последнее время и вовсе доводил ее до белого каления, то и дело словно невзначай бросая имена тех парней, с которыми он общался. Самое дикое — его потенциально куда более опасный «послужной список» Марту не интересовал совершенно. Это было нечестно! Если запихивать в шкаф геев, то всех троих с половиной. И закрыть на ключ.       Общая идея временной передислокации была проста, как сосиски в желе. Они возвращаются в Рим, видят своих родных впервые за пару месяцев и отдыхают, потом пакуют чемоданы и летят обратно, чтобы набраться опыта и идей в европейской столице музыки. Им даже удалось выбить у лейбла оплату жилища в Камдене, где повернешь налево и увидишь окна квартиры Эми Уайнхаус, а повернешь направо — встанешь в очередь на концерт в Electric Ballroom. Только они четверо (пятое колесо — Лео — осознал себя пятым колесом и свалил через неделю, отсняв материал для влога), никаких фанатов, даже залетных, никакого перетаскивания инструментов и комбиков с одной квартиры в другую, ничего что могло бы помешать творить.       Если бы в ее мозгу не творился кавардак, то Виктория наверняка сообразила бы раньше, что ничем хорошим пребывание под одной крышей не обернется. Как говориться, хочешь с кем-то поссориться — пригласи его пожить с собой. Гарласко они выдержали на мечте о настоящем альбоме и контроле со стороны взрослых, в туре только и успевали взбивать масло лапками, как лягушки из притчи, но Лондон обнажил все то плохое, что в каждом из них было, начиная от полнейшей бытовой инвалидности Томаса, не способного ни разобрать вещи для стиральной машинки, ни пожарить банальные горячие бутерброды, не уделав при этом всю кухню, до того факта, что Итан и Дамиано практикуют БДСМ. Виктория не хотела знать таких вещей про своих друзей, но те буквально отбрили ее, пытавшуюся следующим же за раскладыванием вещей дождливым вечером увязаться с ними «куда-нибудь, куда вы там идете», тем фактом что собираются в Антихриста. Вернулись они оттуда в седьмом часу утра, а потом еще неделю Дамиано садился как-то странно боком, а Итан шипел, стоило его хлопнуть по спине.       «С этим двумя явно каши не сваришь! А Томас уплывает, как только заметит симпатичную задницу!» — довольно быстро пришла к неутешительному выводу Виктория. Пришлось искать себе компанию… Компания, ясное дело, оказалась околобогемной. Парочка моделей, актер второго плана, художница-аваргандистка. Та, впрочем, сбежала от них после того как Итан со всей присущей ему педантичностью объяснил ей почему ее работы пошлы и банальны, а потом и вовсе стер ее самооценку в порошок.       — Как будто ты можешь лучше! — вспылила Дебра в ответ на вполне конструктивную критику.       — Могу… — холодно ответил ей Итан. Такого оскорбления та, мнящая себя по меньшей мере вторым Ван Гогом, не снесла, затребовав художественную дуэль. Три часа, один сюжет, голосование случайными прохожими на улице до тех пор, пока перевес не составит десять человек. Тема одиночество. Не подсматривать работы друг друга в процессе создания, ни с кем не разговаривать. На том и порешили. Присутствующая на стихийно образовавшейся вписке компания в основном ставила на профессионала. Виктория же, в отличие от совершенно уверенного в своем парне Дамиано, поддержала Итана исключительно из упрямства и солидарности к своему товарищу по группе. Томас в образовавшемся тотализаторе отказался участвовать.       Дуэлянтам выдали материалы, рассадили их по разные углы гостиной спиной друг к другу, дождались пока оба пристроятся на своих стульях, а дальше отпустили таймер. У Дебры явно была какая-то своя заготовка — стоило часам пикнуть, она тут же принялась размечать композицию. Итан же откинулся назад и закрыл глаза, провалившись куда-то в себя.       — Не подсказывать! — шикнул Ангус, в чьей квартире происходил это весь спор, когда заметил, что Дамиано словно по какому-то наитию ровно через тринадцать минут встал со своего места, и пересел на пол, устроившись у Итана в ногах, будто пес, чтобы положить голову ему на колени.       Только после этого на белом листе принтерной бумаги появилась первая карандашная точка. За ней вторая и третья. И пока соперница Итана, высунув кончик языка, вырисовывала гряду однотипных серых многоэтажек и черное пальто на идущей по зимней безлюдной улице девушке, тот пошел совершенно другим путем, черпая яркие и жизнеутверждающие желтый с зеленым с палитры и растирая краску по листу углом губки для мытья посуды. Совершенно абстрактные пятна отказывались складываться во что-то осмысленное и лишь в последнюю отведенную пятнадцатиминутку внезапно обрели человеческие формы. И глаза, и лица, смотрящие из самых странных мест.       Итан, у которого в этом его лицее были вечные семерки по живописи, уделал круглую отличницу Лондонского университета искусств на голову, если не на две. Это было видно еще при беглом сличении получившихся картин, но Дебра уперлась рогом, затребовав все же обговоренный суд толпой. Первый же десяток случайных прохожих, выловленных на ночных Лондонских улицах, и не пославших шумную компанию матом, вполне ясно на вопрос: «Какая картина больше про одиночество?» тыкнул пальцами в желто-зеленую, от которой буквально разило какой-то обреченностью и совсем немного болезнью.       Не справившаяся со своим уязвленным эго особа больше на совместных тусовках не появлялась. Ангус же, напротив стал как будто ближе, несмотря на основательный языковой барьер.       — Слушай, а эти ваши за какую команду? — совершенно внезапно выдал он в один из тех концертно-барных вечеров, плавно перетекающих в утро. Виктория мысленно чертыхнулась. Неужели эти идиоты себя чем-то выдали? У них, конечно, давно было обговорено, что кто бы что не спрашивал — все будут всё отрицать, но что можно было отрицать, если даже сейчас на танцполе один голодным котом обтирался о другого, едва покачивавшегося в такт музыке?       — Дамиано за Рому болеет, — Виктория попыталась сыграть дуру, — Итан, кажется, вообще никаким спортом кроме тенниса не интересуется.       — Ладно, перефразирую… — явно чувствуя себя неловко, сказал Ангус, — Чью компанию они предпочитают?       — Задротов.       — Я о другом. У них есть девушки?       Желание придушить кое-кого подушкой усилилось стократно.       — Не последние пару лет.       — То есть в теории я могу подвалить к Итану и не получить в морду?       — Хочешь покончить жизнь самоубийством?       — Да не особо.       — Тогда похорони эту мысль поглубже. От Итана в морду ты не получишь, но зато услышишь лекцию токсичной маскулинности, гендерных нормах и о гендерной экспрессии, а также об отсутствии связи между ею и сексуальной ориентацией. Он выест тебе мозг чайной ложечкой. А потом придет Дамиано, прознавший, что обидели его детеныша, и выебет твою уже пустую черепную коробку.       — Значит, мне не показалось…       — Показалось, — отрезала Виктория. Итан, активно «нюхающий» висок Дамиано, явно не помогал спасать их от разоблачения, — Ты путаешь итальянскую тактильность с флиртом. А этим двоим вообще ничего не стоит берега попутать.       — Но я уверен, что они оба со мной флиртовали.       — Это с них сбудется. У них любимый спорт — дергание за усы и косички. Как коты с птичками играют… кстати, о птичках. Я что-то Тома из вида потеряла.       — Его утащили.       — Кто?       — Блейк и Эш.       — Понятно… — процедила сквозь зубы Виктория. Ни того, ни другого, она в лицо не знала. Но надеялась, что Томасу хватит везения, а кое-кому порядочности. Еще круг по бару, предупредительно хлопнуть по задницам разбушевавшихся стрижей и можно было отчаливать в берлогу.       Итан с Дамиано решили встречать рассвет на Темзе (не то как безнадежные романтики, не то как бомжи), так что домой Виктория вернулась одна. Одна цапнула кружку ночного кофе, чтоб с утра не накрыло похмелье, и одна полоскалась в душе вместе с потом смывая с себя полученный только что очередной заряд негативных эмоций. Причина ее злости прибыла аккурат к тому моменту, когда волосы были высушены феном. Томас действовал максимально тихо, не гремел ключами, не хлопал дверьми, даже дорогу себе подсвечивал экраном телефона, но это его не спасло.       — Явился, — включая свет в комнате, и припадая плечом к дверному косяку, глухо выдохнула Виктория.       — Привет. Разбудил?       — Не ложилась. Я с вами тремя к тридцати седую голову заработаю или выпилюсь в двадцать семь.       — Что случилось?       — Ты случился, — обрывисто бросила она, и Томас тут нервно запустил пятерню в свою отросшую челку, сгребая волосы назад.       — Я опять забыл выключить газ? — попытался он угадать причину недовольства.       — Скорее включить голову. Ты вообще помнишь, что нам Марта говорила?       — Кровь из носу привезти материал хотя бы на половину альбома, лучше на целый. Я работаю над своей частью.       — Ой, не коси под чурку с двумя глазами! — всплеснула Виктория руками, — Какого черта ты опять поперся непонятно куда непонятно с кем?       — Да я не далеко, ребята мне просто работу токбокса показывали. Его запихиваешь вот сюда…       Широко раскрыв рот, Томас попытался что-то показать руками. Выходило только неприличное. Виктория закатила глаза. Парни всегда остаются парнями, даже когда происходит всякая ересь. Особенно, когда происходит всякая ересь.       — Теперь это так называется.       — Вик, я тебя не понимаю.       Она бы повелась на эти невинные глаза будто с картины художницы, о которой еще фильм Тим Бертон снял, но Томаса Виктория знала, как облупленного. Он был пофигистом, но не дураком.       — Тогда скажу прямым текстом, — в пустом коридоре, вырвавшийся рык гулко отразился от стен, — Ты или перестаешь трахать все что движется, или я звоню менеджеру и жалуюсь на тебя.       — А на что жалуешься? Я-то, в отличие от тебя, не рискую забеременеть и сорвать нам все сроки.       — Я хоть знать буду, что ребенок мой, а вот когда тебе лет через восемь предъявят два десятка белобрысых детей с требованием признания отцовства, то или придется все рассказать, или извернуться таким змейсом, что наш гуттаперчевый Дамиано будет рядом выглядеть бревном.       — А что тебе мои потенциальные дети? — Томас тоже перешел почти на крик, — Вот когда угораздит, тогда и думать буду.       — Тогда уже поздно будет.       — Думаешь, я не потяну алименты?       — Я не потяну тебя, уходящего из нашей семьи на четверых!       — А это ты потянешь?       Виктория успела лишь взвизгнуть, когда поняла, что Томас, сделав шаг вперед, обхватывает ее лицо ладонями и целует так крепко, как будто… неравнодушен! А губы у него были… как черная смородина, переспелая, подернутая сизой дымкой и хмельная. Ей даже показалось, что она чувствует этот привкус, легкий, неуловимый за горечью табака. Вкус смородины оказался вкусом крови из прокушенной ранки.       — Ты что совсем озверел?       Едва придя в себя, Виктория со всей силы пихнулась, отталкивая. Томас попятился было, но в узком коридоре деться было некуда, и он врезался в стену, головой снеся висящую картину. Та со звоном разбитого стекла рухнула на пол.       — Надо убрать… — он попытался просочиться мимо разъяренной подруги, пользуясь предлогом, но злость придала Виктории почти нечеловеческую силу — она хватанула его поперек туловища и снова почти впечатала в стену.       — Куда, блядь! Что это было?       — Извиняться не буду. И обещать, что больше не повторится тоже.       — А с хера тебе — гею — вообще меня целовать прибило?       — Гею? — Томас залился болезненным смехом, — с чего ты это взяла вообще?       — С твоего послужного списка из одних парней!       — Каких парней?       — Пойти по именам? О, я каждое припомню! Алекс!       — Девушка!       — А Стеф?       — Стефания.       — Мишель!       — Ну не издевайся! Где в жизни, а не в любовном романе, ты видела мужика с именем Мишель?       — Ну как минимум Андре точно был парнем! — продолжала давить Виктория, — Я лично видела, как ты его снял, или он тебя. Метра два ростом, косая сажень в плечах.       — Стрижка под ежика и одежда из мужского отдела из Кассандры парня тоже не делали, — поймав бушующую подругу за запястья, Томас обнял Викторию, и, не дав ей вырываться, перешел почти на шепот, — Винченцо, я гетеро до мозга костей и по тебе со своих четырнадцати сохну. Какие парни?       Виктория вскинула голову и уставилась на него испытующим взглядом. Струсит или нет?       — Докажи! — прошипела она, — Вот я. Вот ты. Докажи, блядь!