Красная тинктура

       «Trouble in paradise» — Дамиано дважды отчеркнул заголовок и принялся переписывать набело строки стихов для новой песни, которую наверняка опять забракуют еще до стадии демо-записи. Откидной столик ночного междугороднего автобуса, везущего их с Итаном из Рима в Венецию, тихо поскрипывал, явно не будучи предназначенным для того, чтобы его использовали в качестве письменного. В салоне давно уже выключили свет, и все пассажиры спали — лишь он один извращался под тусклой лампочкой, грозясь посадить себе и без того не ястребиное зрение. Писал то, о чем думал, о чем хотел говорить, но язык сворачивался в узел.       В их раю действительно начались проблемы, и Дамиано все последние месяцы жил в смутном ожидании беды. После злополучного лондонского концерта, когда охранник притащил букет «от Марлены», Итана будто подменили. Он то становился злым, огрызался на невиннейшие шутки, то ластился, словно не мог насытиться прикосновениями, прижимался всем телом, обнимал, почти вдавливая в себя, и отказывался отлипать даже тогда, когда Виктория или кто-то иной взывали к рассудку. В добавок у Итана появилась навязчивая идея — найти эту сучку, несмотря на то, что у них даже не было уверенности, что человек принесший каллы к служебному входу был ею.       Записей с камер наблюдения не было — ибо по мнению владельцев клуба хранить часы видео дорого и бессмысленно, а охранник сначала говоривший, что букет передала женщина лет двадцати семи в черном длинном пальто, с крестами в ушах и короткой стрижкой, после нескольких наводящих вопросов вдруг решил, что то был все же щуплый мужчина. Дамиано был вполне уверен, что ему бы удалось убедить Итана, что все события были чей-то преступно глупой шуткой, но кольцо, присланное вместе с цветами, лишило малейшей возможности усомниться в том, что Марлена была каким-то мистическим образом в этом всем замешана. Кривой ободок из зубного золота точно был ее — Итан сразу же опознал свой давний подарок.       После длинных переговоров и между собой, и с Викторией и Томасом, и с лейблом они вернулись в Англию, по официальной версии для того, чтобы найти вдохновение на новый альбом, а по факту — искать иголку в стоге сена. Единственное, что радовало в двухмесячных почти каникулах, здесь их никто не знал, и они могли быть самими собой. Это значило, что можно было виснуть на Итане, трогать Итана и со всей страстью любви первой (и как Дамиано в тайне надеялся — любви последней) целовать его, когда вздумается. К примеру, это хотелось сделать до зуда в груди, когда тот с минимальными усилиями смешал слишком уж перехваленную всеми этими закостенелыми профессорами выскочку Дебру с грязью, да не просто, но и выиграв им попутно две сотни фунтов.       Дамиано, когда десятый прохожий — женщина, выгуливавшая флегматичного толстого бигля, — махнула в сторону нужного листа, ни на секунду не задумываясь, схватил Итана за отвороты кожаного пальто, дернул на себя и … целовались они под громкий свист своих товарищей неприлично долго.       И тем жутче было наблюдать, как Итан после окончания пари попытался выкинуть рисунок в ближайший же мусорный контейнер. Отбирать тот пришлось почти с боем. Дамиано, возмущенный таким отношением к труду, призвал все свое самообладание, чтобы дотянуть до возвращения в квартиру и отхода ко сну, который состоялся аж в половину восьмого утра. На счастье, зимнее тусклое солнце не стремилось вылезать из-под своего серого одеяла облаков, и Лондонский день ещё не вступил в свои права.       — Это бездарная мазня, — пожал Итан плечами, когда Дамиано, поспешно разматывавший провод, все же спросил его почему он хотел выкинуть свою работу, и лишь сильнее принялся взбивать подушки и перетряхивать одеяла. Но спускать ситуацию на тормозах никто не собирался.       — Я бы не сказал, что это могла нарисовать бездарность, — протянул Дамиано, а заметив, что Итан не просто усиленно делал вид, что собирается спать, но и отвел глаза, чуть покраснев шеей, принялся давить сильнее — кое-как воткнул штекер в розетку, бросил электрогрелку в изножье кровати и рухнул рядом с ней, переходя на нарочито хриплый шепот, — Колись, под именем какого знаменитого импрессиониста мне стоит искать твои работы. Ты же жил в Париже, когда все это творилось, ни за что не поверю, что ты ни разу не был в тех гостиных.       — Париж последней трети девятнадцатого века был особым местом, — пробормотал Итан, — Не нужно было много, чтобы стать знаменитым художником. Нужно было просто вращаться в нужных кругах, и, если у тебя была хотя бы капля таланта — твои картины в веке двадцать первом продаются с аукциона за миллионы долларов.        — Итан, ты съезжаешь с темы.       — Я никогда не искал славы.       Дамиано перевернулся на спину и свесил голову с матраса, смотря на Итана снизу-вверх, всем своим видом показывая, что чем быстрее он получит ответы, тем быстрее они перейдут к сексу. Итан лишь для приличия выдержал трехсекундную паузу и сдался.       — Огюст Фабре…       Дамиано отрицательно замотал головой. Это имя ему было совершенно незнакомым.       … и Ирвинг Мальдини.       — Блядь… Серьезно? — попытавшийся перекатиться еще раз Дамиано едва не рухнул с тахты, — Ирвинг Мальдини?       Итан удивленно вскинул брови, и его недоумение можно было легко понять: про художника, который подавал огромные надежды, но исчез с лица земли, не оставив после себя никакого материального наследия — лишь упоминания в письмах и несколько набросков — не говорили на уроках в школе, его не отмечали как веху в телевизионных передачах о раннем импрессионизме, да и подкастеры с блогерами за исключением любителей конспирологических теорий его обходили стороной. Дамиано специально искал, выудив из памяти это имя, данное ему, очевидно, уникально подкованным в своей работе владельцем антикварного магазина, уже после того как он узнал и про тинктуру, и про Марлену. Файлов, что он сохранил, запрятав в дальнюю папку на ноутбуке вложенную в архив с порно (уж промеж видео, где тренера футбольной команды эта же команда пускает по кругу, и записей вебинаров по шибари никто не станет искать научные статьи с ResearchGate!) вполне бы хватило на чью-нибудь дипломную работу по истории искусств. Но одно дело было предполагать, что Ирвинг Мальдини — это Итан, и совершенно другое — получить из его уст официальное подтверждение.       — Что-то не так? — как обычно, приняв чужие душевные метания на свой счет, Итан склонил голову на бок. Дамиано поманил его к себе рукой и, все еще лежа поперек кровати, принялся расстёгивать чужой ремень.       — Все отлично, просто в очередной раз убеждаюсь, что мне достался уникальный человек, и я должен Фортуне огромное подношение.       Но куда большее подношение он должен был поднести богине удачи за то, что Марлену в Лондоне они не нашли. Дамиано казалось, что они побывали в каждом притоне столицы Туманного Альбиона, показывая местным завсегдатаям и барменам ее портрет, а на вопросы почему они ищут незнакомку — рассказывая одну и ту же слезливую историю про случайную попутчицу, у которой они даже имени не спросили. Сложно было представить себе, как стали бы разворачиваться события, если б Марлена нашлась…       Итан уронил голову Дамиано на плечо, вырывая из сети воспоминаний, но тревожные мысли все ещё побулькивали на границе сознания. И новостная лента, усыпанная словно оспинами сообщениями о пробравшейся из Китая в солнечную Италию вирусной заразе, тоже спокойствия не добавляла. Бояться вроде было нечего, но все равно было тревожно. Поцеловав Итана в макушку и придержав его голову второй рукой, Дамиано ткнул тугой выключатель обратной стороной ручки. Последний пятачок света потух вместе со щелчком. Автобус скользил по темному шоссе, будто груженый бомбардировщик в бреющем полете. Встречных машин в столь поздний час было мало, и только фуры пользовались возможностью беспрепятственного проезда, да светлячки дорожных фонарей танцевали свой собственный танец, то сбиваясь в кучи, когда они въезжали в какой-нибудь населенный пункт, то почти исчезая.       Засмотревшись на очередную гирлянду огней, Дамиано незаметно для себя провалился в сон. Проснулся он от того, что его энергично трясли за плечо, при этом предусмотрительно закрывая ладонью рот, чтобы предотвратить громкие звуки. Перепуганный, но готовый сражаться хоть со всеми чертями ада, Дамиано заехал пытавшемуся растолкать его Итану по шее, а, осознав свой промах, поспешно принялся извиняться.       — Все хорошо, — отмахнулся тот, — Мы приехали. Бери свои вещи и пойдем.       Дамиано послушно закинул себе на плечо рюкзак, уже снятый с багажной полки Итаном, и проследовал за ним на выход. Площадь у вокзала Тронкетто, представлявшего собой скорее лишь крытую парковку, казалась покрытой патиной миниатюрой, заточенной в свинцовую шкатулку с крышкой в виде хмурого неба и вспученным дном неспокойной лагуны. День выдался промозглым, от воды поднимался легкий туман, и из-за этого город словно окутала вуаль из пыльной паутины.       И хотя сейчас ветер с залива вел себя довольно прилично, тот факт, что в ноябре Венеция почти захлебнулась, основательно проредил обычные в предкарнавальное время толпы туристов. Это чувствовалось. Дамиано помнил, как их со школой возили сюда. Людей в те дни — в нижайший сезон — было и то в разы больше. Видимо, нынче все боялись то ли повтора, то ли отсыревших стен. Итана, отстоявшего билеты в моменты паники, такая мелочь, как сырость не останавливала, да и потоп, по всей видимости, тоже бы не остановил. Венецианцы отлично выживали и в косплеящем Атлантиду городе. Чем же он хуже?       Дамиано побаивался, что его опять потащат по тем же, что и пару лет назад, скучным музеям смотреть на шедевры Тициана, Веронезе, Каналетто, Тьеполо и Тинторетто, из зала в зал, гуськом за простуженным нудным экскурсоводом, что бубнит свой заученный текст, автоматически тыча длинной указкой куда-то себе за спину и время от времени будто бы случайно стукая ею же хихикающих из-за обнаженных фигур на картинах подростков по голове. А если без экскурсовода, то с хрипящим в ухо аудиогидом, в котором никогда нет возможности проскочить неинтересное. Но в итоге за всю неделю они не были ни в одном из туристических мест. Итан, скинувший с себя маску и ставший самим собой, водил их по таким подпольям, которые, должно быть, и местные старожилы не знали: крошечным художественным галереям, где в тот же день можно было снять картину со стены и унести с собой за умеренную плату, барам, расположенным вдали от проторенных туристических троп, церквям, где не были растянуты потертые бархатные жгуты — загородки, и к чьим осыпающимся фрескам безнаказанно можно было прикоснуться рукой.       В такую Венецию, как Итан и обещал, действительно можно было влюбиться. Она казалась парящим над водой таинственным городом из фентези-романа — только подожди немного и из-за угла вывернет настоящий вампир. Ах, да! Дамиано ухмыльнулся своим мыслям, и вдруг заметил, что они с Итаном единственные живые существа на площади Сан-Марко. Главная зона притяжения туристов — тут должны были кишеть толпы людей со всех концов света, включая терракотовые армии китайцев в длинных пуховиках, но сейчас не было даже голубей — те где-то схоронились, от чего странное, сюрреалистичное ощущение только усиливалось.       Не позволяя себе думать нехорошее, Дамиано продолжал неторопливо идти вперед, изредка задевая выбирающего маршрут Итана плечом. Они подошли к базилике, но заходить внутрь не стали, а свернули направо к воде, чтобы остановиться на самом берегу. Дамиано закинул голову наверх.       Свет рано заходившего солнца придавал всему пейзажу желтоватый налет старины, в то время как зеленые и голубые тона исчезали, становясь серыми, и лишь тусклая гладь воды посверкивала мертвенным металлическим блеском. Зимняя сырость проникала под одежду, под куртку, под свитер, даже под джинсы и в носки, заставляя кутаться, зябко засовывать руки глубоко в карманы и переступать с ноги на ногу, чтобы согреться.       — Как акварели Тернера, — почему-то вполголоса восхищенно поделился своими мыслями Итан. Дамиано в ответ мог исключительно пожать плечами, потому что имя ему ни о чем не говорило.       Итан втянул воздух носом, как ищейка, для него это был отличный повод начать очередной беглый экскурс в историю живописи. Уникальный желтый, кармин в картинах, которые нынче уже безвозвратно поблекли — факты сыпались с его заверенных, зализанных и накусанных губ, будто град летним полднем, не собирающийся пожалеть тех, кого застал без зонта и укрытия. А Дамиано этого града не боялся. Он стоял и слушал, поджимая пальцы на ногах и перекатываясь с пятки на носок и обратно, чтоб окончательно не задубеть на ледяном ветру.       Мимо них в сторону Большого Канала медленно проплыла пустая гондола с укутанным донельзя гондольером, который даже не стал пытаться зазвать их к себе, посчитав, видимо, не достаточно платежеспособными.       — …Построенная на столбах, вбитых в морское дно сотни лет назад, Венеция медленно — миллиметра по два в год — уходит под воду. Говорят, к концу столетия здесь уже будет невозможно жить.       Дамиано нервно сглотнул… То, что было обычными присказками для того, чтобы заставить туристов раскошелиться, в их временной перспективе резко становилось реальностью. Будет день — и не будет вот того великолепного, но обшарпанного дворца, его интерьеры растащат по музейным запасникам и квартирам, будет день — и не будет никого привычного. Будет день и ему не придется воровато оглядываться по сторонам каждый раз, когда он решит украсть с губ любимого мужчины поцелуй.       — Все еще думаешь, что нам не надо уезжать сейчас? — спросил Итан, не выпуская из капкана своих объятий, — Карнавал отменили. Мы прошли город насквозь и видели от силы человек двадцать. Дамиа, будь разумен.       Дамиано замотал головой.       — Я… Я не хочу уезжать. Здесь слишком хорошо.       Где-то краем разума он прекрасно понимал, что дело не в Венеции — вместо нее мог быть какой угодно другой город, Париж, Киото или даже Леонора —, а в том какую иллюзию свободы давало пребывание здесь. Пустые улочки, лишенные привычной жизни, черные омуты каналов, в которых, казалось, можно совершенно безнаказанно спрятать парочку трупов, светлячки фонарей, покачивающих на ветру, в чьем поскрипывании, прислушавшись, впору было услышать шепот таких же безнадежно влюбленных, но что жили столетия назад.       — Это, конечно, не Лондон в восемьсот пятьдесят четвертом, но, если и в самом деле объявят карантин… Лучше быть дома.       — Мне казалось, что я твой дом.       — Я прагматик. Отель на пару месяцев влетит в круглую сумму. А, ты, Дамиано, романтик. Возможно последний.       — А разве романтики делают так?       Смеясь, Дамиано дернул собачку на ширинке Итана. Тот поспешил застегнуться, но стоило убрать руки — Дамиано повторил свое хулиганство. Завязалась шутливая потасовка, по итогам которой нападавший обнаружил себя прижатым к одному из столбов причала, с распахнутой курткой и наливающимся кровью засосом на кадыке.       — Ты скрываешь это за нарочитой сексуальной озабоченностью и прочей мишурой, — облизываясь, прошептал Итан, — Но тебя беречь надо и как музейный экспонат под бронебойное стекло запихнуть.       — Под стекло, говоришь? На всеобщее обозрение? Как думаешь сколько нам впаяют, если я сейчас опущусь вниз и…       — Даже не думай. Давай в отель, а там уж делай все, что хочешь.       — Прямо-таки все?       Итан дернул плечом и отступил на шаг. В переложении на человеческий это было что-то: «Попробуй меня удивить!». Всю дорогу до гостиницы Дамиано прокручивал в уме варианты, но выбирая между тем, что хотелось и тем, что было можно было придумать ради экстраваганщины, он предпочитал первое.