Красная тинктура

      Итан. Итан читал. Итан читал роман. Итан читал роман в черной обложке. Итан читал эротический роман в черной обложке. На такого Итана Дамиано смотрел бы вечно, но проблема была в том, что это было совершенно невозможно. Во-первых, Итан всегда знал, когда он смотрит, и Дамиано знал, что Итан знает, что он смотрит, и Итан тоже знал, что Дамиано знает, что он знает, что Дамиано смотрит, и дальше по бесконечной спирали. Во-вторых, Дамиано бессовестно ревновал Итана к его книгам, абсолютно иррационально, по-детски глупо, но уж слишком хорошо он был знаком с тем, как эти пальцы ощущались, а страницы точно не могли оценить ту трепетную нежность, с которой их трогали! И в-третьих, занятия не было. Детектив, который от скуки был скачан на телефон исключительно из-за интересного названия, был совершенным образчиком ширпотребной беллетристики — внимания хватило лишь на двадцать первых экранов за время которых гости особняка обнаружили труп пожилого джентльмена и приехала полиция, а потом Дамиано заглянул в конец книги и разочарованно заскулил. Ну да, убийца — соседка, которая была бывшей женой этого мужчины, которую тот не признал. Столько лет же прошло.       Тема времени теперь вообще воспринималась по-другому. Дамиано чувствовал это всеми своими жилами, хотя прошло сколько? Несколько лет? Разницу между собой и своими вроде как ровесниками он уже замечал — те дубели и деревенели телами, а одна из знакомых чуть постарше уже начала колоть себе ботокс — чтобы точно не появились первые морщины. Оставалось загадкой как именно ощущал себя четыреста тридцати пятилетний Итан, чьи ровесники в большинстве своем сгнили уже даже вместе с гробами, в то время как он сидел здесь, в этой квартире, тихо прихлебывал остывающий чай из антикварного фарфора, а теперь еще и уши свои трогал.       — Итан…       Итан поднял глаза. Дамиано расплылся в улыбке чеширского кота.       — Ты в курсе, что у тебя стоит?       — В курсе.       — И?       Итан горестно выдохнул, уже зная к чему приведет этот разговор — почитать ему опять не дадут.       — Меня пугает твой уровень либидо… Он граничит с нимфоманией.       — Сатириазисом, — Дамиано с трудом выковырял из памяти заумное слово, специально добытое из литературы, чтобы было чем крыть карту, если Итан опять пойдет с козырей, — нимфомания у женщин.       — В твоем случае именно нимфомания.       И игры в слова были лишь верхушкой айсберга. Дамиано почувствовал, как кровь приливает к лицу — нет, он никогда не сможет переиграть Итана во внедрении двусмысленностей в предложения, где их отродясь не было и не могло быть. Итан был живым, плывущим по течению, но живым… и куда более живым, чем еще совсем недавно. Он медленно и верно расцветал как один из тех кактусов, что выпускают стрелки с бутонами лишь раз в столетие, хотя внешне это почти не было заметно, а лондонские «заморозки» здорово застопорили процесс. Дамиано не хотел зазнаваться, но это было крайне сложным занятием, когда тебе изо дня в день повторяют, что это исключительно твоя заслуга. Повторяют сбивчивым шепотом между бесконечными «люблю», похожим на молитву человека, потерявшего в жизни все, кроме веры, когда целуют в висок, целуют в лоб и целуют в губы. Повторяют без малейшего повода, просто потому что пришло в голову, зная, что вернут и поцелуй, и признание, да еще сверху сыпанут чего-нибудь приятного.       — Тебе бы пользоваться в свое удовольствие, — Дамиано толкнул языком щёку и стек вниз по креслу, призывно раздвигая бёдра шире, но Итан лишь мазнул по нему взглядом и отгородился книгой, демонстративно громко перелистнув страницу.       — Пользоваться чужой неспособностью контролировать свое тело — это аморально.       — Аморально, говоришь… а кто утром просил меня не кусать подушку? Дами, ах, пожалуйста, Дами, я хочу, ох, тебя слышать, Дами.       Нарочито громко, как в дешёвом порно. Дамиано схватил себя за промежность одной рукой, а пальцы второй запустил в нечёсаную копну волос, пытаясь повторить то самое натяжение, но угол поймать не получалось.       — Дами… — Вот он. Вот он этот тон: «Я дам тебе все, что попросишь, только позволь мне любить тебя,» — Чего ты добиваешься?       — Разве не понятно?       Моргал Итан как недовольный филин — сначала опустил правое веко, поднял, потом проделал то же самое с левым. Дурацкая привычка, оставшаяся со времен корсарства, когда закрытые на мгновения оба глаза могли стоить жизни. Дамиано внутренне сжался, если Итан начинал исполнять подобные, напоминающие о настоящем его возрасте фокусы, то от него можно было ожидать чего угодно. Дамиано был согласен на все, только не на вкрадчивое: «Не передергивай!», потому что это бы означало, что давить дальше нельзя. Даже дыхание задержал.       — Ты же хотел что-то отполировать.       — Чтобы отполировать песню мне нужен Томми и его волшебные пальцы. А они пока заняты попытками выяснить сколько оргазмов подряд можно вытянуть из тела Виктории.       — Это зависит от ее чувствительности. От десяти-двенадцати до тридцати, прежде чем боль перекроет удовольствие.       — Зная Вик, она заставит дать ей полсотни через боль. А Тони еще пару дней не сможет взять гитару в руки, потому что мышцы у него в ладонях будет сводить.       Дамиано подобрался и приготовился к прыжку. Итан уже был в шаге от того, чтобы положить книгу на кофейный столик, — его запястье дернулось характерным жестом, но пока решение еще не было принято.       — И поэтому ты пристаешь ко мне?       — Нет, конечно. Я пристаю к тебе, потому что соскучился.       Тяжелый вздох.       — Дамиано, мы буквально заперты в одной квартире на неопределенный срок.       — Сказали же, что карантин в Ломбардии до третьего апреля, чем ты новости слушал?       — Испанка.       — При чем тут испанка?       Итан склонил голову на бок…       — Ты же не думаешь, что все так плохо?       — Эпидемии накрывают мир приблизительно раз в столетие. Чума, холера, испанка, я делал ставку на эболу, но обошлось. Думаю, что это оно.       — Ну тебя, Итан, я даже трахаться перехотел.       Дамиано уселся прямо на пол, притираясь боком к чужому колену. На макушку тут же опустилась тяжелая широкая ладонь, зарылась в волосы и потянула за пряди, заставляя откинуть голову. В лоб пришелся влажный поцелуй по касательной — поза не слишком к этому располагала.       — Очень хорошо, потому что у меня в планах заняться с тобой любовью. Но чуть позже. Дашь мне главу дочитать?       — Да, конечно.       Если Итан использовал именно эту формулировку «заняться любовью» — то было завуалированным обещанием, что кто-то еще сутки не сможет свести ноги вместе и встать с кровати. Это было вполне в его привычках: растянуть прелюдию на несколько часов, что любое легчайшее движение воздуха начинало вызывать короткое замыкание в мозгу, разложить на простынях в скучной миссионерской, подоткнуть под бедра подушку, поцеловать в щеку, и еще столько же времени пытать тягучим ритмом, не давая даже толком добраться до вершины. Обычно никто из них и не добирался, а если и добирался, то оргазм получался жидким и почти мучительным, принося с собой лишь разочарование от того, что все закончилось. «Занятия любовью» были другим типом секса — не закручивающейся напряженностью, что требовала немедленного выхода, но удовольствием от самой близости, от бесконечного тепла чужого присутствия, от прикосновений рук, что обвивались вокруг, будто виноградная лоза вокруг ограды, от тяжести веса, что прибивала к земле, от ощущения заполненности, от обладания… Подёрнутые пеленой обожания глаза напротив и тихие срывающиеся с губ стоны были лишь дополнением ко всему этому.       Зрачки Итана быстро скользили, считывая слова: медленное движение вдоль строчки слева-направо, сопровождающееся несколькими возвратами, резкий прыжок к краю страницы назад, но чуть ниже. Дамиано смотрел снизу вверх, уложив затылок на чужое бедро, не мог не смотреть, слишком уж красивым было сосредоточенное лицо: между бровей пролегла глубокая морщинка. Похоже книга действительно была увлекательной, но все уже началось — едва ощутимым томлением, невесомым прикосновением к волосам — руку Итан так и не убрал, и теперь подушечки его пальцев медленно, будто рассеянно, массировали кожу… Сидеть бы так вечность.       — Идем, — тихий голос вырвал Дамиано из марева созерцательной пустоты в голове.       — Куда?       — В спальню. Здесь не очень удобно, ты так не думаешь?       Книгу-любовницу Итан тоже потянул за собой, положил на угол прикроватной тумбы. Побарабанил пальцами по светодиодной лампе, сменяя режим на теплый, чуть розоватый свет, повторил то же самое со второй лампой по другую сторону кровати. Приобретение этого образца художественной ковки едва не рассорило их в пух и прах когда-то, но теперь воспоминание о том споре вызывало лишь добрые усмешки у них обоих: Дамиано настаивал, что раз они проводят в кровати почти половину жизни (по восемь часов, а то и больше, уходило на сон и еще часа по три на все остальное), то нужно озаботиться нормальным предметом мебели, а аскет-Итан пытался убедить его, что если их раньше устраивал матрас на полу, то нечего что-либо менять и вообще ничто не выдержит их кхм…упражнений. Выдержала и прекрасно существовала.       — Что ты задумал? — спросил развалившийся поперек любовного ложа Дамиано, заметив, что Итан, уже закрывший шторы, хотя окно и выходило на глухую стену, принялся снимать подвесные кашпо, чтобы освободить кольца. Заскребла зеркальная дверца шкафа-купе. Иногда Дамиано скучал по той — первой — студии, где они со стыдливой неловкостью познавали друг друга, по вавилонским башням однотипных коробок, что та студия в себе хранила, по текущим окнам и по ощущению, что находишься в музее. По запаху скипидара и олифы он не скучал, Итан притащил его и в новое жилище, хотя с их темпом жизни рисовал все реже. На самом деле он притащил всего себя и весь свой многовековой багаж, но теперь тот не был упакован так, чтобы переехать можно было меньше, чем за несколько часов. Шаг для человека, столетия прожившего в ожидании стука палача в дверь, был огромным и страшным.       — Узнаешь.       Из огромного пука веревок, педантично скрученных кольцами и перевязанных атласными лентами строго согласно системе: цвет означал жесткость, а оттенок — длину; Итан вытаскивал те, на которых были белые и кремовые. Значит, шибари… И что-то очень сложное, раз прежде чем лечь рядом и потянуться за поцелуем, он достал все отрезы и любовно разложил их в изножье на покрывале.       — Напомни мне слова.       — Я тебе доверяю.       Еще один поцелуй, уже в линию челюсти.       — Это не вопрос доверия, это вопрос безопасности.       — Парфюмер, если что-то не так. Вавилон — прекратить все.       — Спасибо.       Итан медленно встал, увлек и Дамиано за собой, бережно выпутал его из слоев одежды: спустил брюки с бельем, запустил ладони под свитер, огладил живот под ним, стянул через голову, приводя в еще больший беспорядок воронье гнездо пушащихся волос.       — Я люблю тебя… — острое лезвие слов будто надавило где-то, где человеческий костюм прилегал не столь плотно, вспороло его. «Скинуть кожу» в такие моменты всегда ощущалось почти буквальным, слишком уж в чувствительным становилось тело. Дамиано сдул с носа капризную прядь, не решаясь трогать ее руками. Словно почувствовав его состояние, Итан приостановился, посмотрел ему прямо в лицо ласково и успокаивающе и повторил, — я… люблю… тебя.       Полоска ткани закрыла глаза, умеренно туго оказалась завязана на затылке.       — Сфотографируешь, когда закончишь?       — Непременно.       Два маленьких шага назад. Три с половиной влево. Дамиано, бережно придерживая за локоть, подвели точно под одно из колец на потолке — Вик, когда впервые увидела непонятно зачем подвешенные горшки с тощими сциндапсусами в обвязке из макраме ничего не поняла, а когда поняла месяц спустя — неделю разговаривала с цветоводами-извращенцами (это она произносила с особенной стебно-дружелюбной завистливой интонацией) исключительно по работе. Томас сообразил сразу, о чем сообщила его красная шея, но предпочел, как всегда, держать свои соображения при себе.       Касание в районе поясницы — все хорошо, я здесь. Тихий шелест. А потом Дамиано почувствовал, как вместо руки до его спины дотронулась сложенная веревка, несколько раз пересчитала позвонки. Исчезла. Левое плечо. Исчезла. Правое бедро. Итан прижался всем телом сзади, обнял, шумно выдохнул в затылок. Скрутка плетью повисла вдоль живота.       — Я, пожалуй, вытащу пирсинг. Не хочу зацепить обвязкой и сделать тебе больно.       — Только убери подальше, а то как в тот раз, когда в отеле по всему номеру с фонариком искали, будет.       — Так нашли же, — прыснул Итан, отдавая верёвку Дамиано в руки. Он потер ее между пальцев. Самая мягкая в их арсенале, но самая ненавистная. Если в дело шли она и ее сестры — Итан задумал что-то сложное и кропотливое, а, значит, это процедура не на пять минут работы. Да и его просьба наводила на те же мысли. Пальцы потянули за штангу, помяли плоть вокруг, поддели нагретый металл, неторопливо открутили шарик, достали из прокола украшение, до искр перед глазами цапнули ногтями, пропали. Шаги, звук открытия ящика тумбы, шуршание, звук закрытия, снова шаги. Клеймо ладони на солнечном сплетении. Прикосновение губ к щеке. Итан вернулся на исходную, отобрал назад будущие путы.       — Руки, пожалуйста.       Дамиано автоматически поднял их, как птицы распахивают крылья перед полётом. Тугой виток обернулся вокруг середины груди, врезался в кожу — Итан сознательно двигал натянутой, сложенной вдвое верёвкой из стороны в сторону, давая почувствовать плетение. Быстрый узел на спине, сдвинул выше. Второй оборот, тот же ожог трением, петля, узел, опущено ниже. Третий — снова прямо по соскам. В этот раз без узла, просто подразнить.       Из-за повязки и контраста мягких прикосновений пальцев и жёстких — хлопка, создавалась иллюзия, будто веревки жили своей собственной жизнью, а Итан тут вовсе был не причем. Это они сами скользили по обнаженной коже, затягивалась в петли и узлы, заставляли тело принимать желаемую форму, а горячие руки лишь указывали им что делать, да изредка поддерживали и направляли, но больше ласкали и поглаживали. Очередной отрез обернулся вокруг левого запястья кольцами змеи, сдавил в своих объятьях. Левую руку подняли вверх и завели назад через плечо.       — Прогнись, — горячий шёпот обжёг ухо, подушечки надавили на лопатки, показывая, где именно требуется изгиб, — Да, вот так, спасибо. Не больно?       — Порядок.       Что-то было не так… Дамиано отчетливо чувствовал, что на одной стороне тела узлов накручено больше, чем на другой и не похоже, что что-то забыто — у Итана была даже привычка перевязывать неровные, потому что ему не нравилась небрежность. Вторую руку тем временем опутала целая рыболовная сеть. В этом был какой-то тайный умысел. Итан и вдруг пренебрег своей любимой симметрией? Однако думать связно не получалось — расположение всех элементов и каждого в частности было таково, чтобы за каждое неосторожное движение следовало наказание — одни цепляли кожу в паху, другие проходили в опасной близости от подмышек, третьи просто нещадно тянули обратно.       Правую ногу согнули в колене, прислонили пятку к ягодице, зафиксировали плотным витком и еще парочкой дополнительных вокруг бедра. Теперь самому себе Дамиано напоминал цаплю… Итан поцеловал его в шею, все еще придерживая за талию — баланс держать в такой позе удавалось с трудом, все время хотелось завалиться на бок, а потом отпустил. Осталась лишь шершавая ласка веревки. Ничего не происходило, в темноте не было слышно даже чужого дыхания, но каким-то сверхъестественным образом Дамиано знал, что Итан все еще здесь, что он смотрит, даже не мигая. Время поплыло. В комнате не было часов, чтобы полагаться на их тихое тиканье, считать не получалось — все силы уходили на то, чтобы удержать равновесие, а биологические часы в таких случаях безбожно подводили. Первой сдалась одна из мышц на внутренней части бедра — принялась дрожать, а потом Дамиано понял, что падает. Раздался скрип и вместо боли от жёсткого падения он почувствовал, что взымает вверх. Легкий приступ паники сменился ощущением свободного полета.       — Гребаный боже…       Напрягшееся в самых неожиданных местах тело медленно покачивалось в воздухе. Итан подвязал к кольцу последнюю веревку — ту, что теперь держала правую руку на весу, — и снял повязку. Приглушенный свет в первую минуту после полной темноты казался невыносимо ярким, но Дамиано было плевать на резь в глазах. Обнаженный по пояс (когда разделся?) Итан стоял прямо перед ним и придерживал шаткую причудливую конструкцию — результат своего паучества — правой рукой, напряженный рельеф мускулов выделялся под кожей — такое зрелище упускать было попросту грешным.       — Все хорошо?       Несмотря на сохранившуюся природную гибкость, было самую малость неудобно, но в целом этим дискомфортом можно было и пренебречь, зная о том, что последует за ним, так что Дамиано уверено кивнул.       — Если я правильно рассчитал, то из-за смещённого центра тяжести попытки подтянуть к себе правую руку или левую ногу будут вызывать вращение.       — А как же твоя любовь к симметрии?       — Не беспокойся. Мое чувство высокого вполне удовлетворено тем, что я вижу.       — А что насчёт низменных чувств?       Вместо ответа Итан отпустил верёвку, мир качнулся и медленно поплыл перед глазами. Дамиано едва слышно застонал, пытаясь удержаться на месте, но даже высота подвеса была рассчитана до миллиметра: он чувствовал пол пальцами ноги, свободной от пут, но перенести на них вес и тем самым прекратить движение вокруг оси было невозможно. Итан позволил совершиться полному крайне медленному обороту прежде чем остановить эту безумную карусель, и притянул к себе за волосы на удивление бережным движением, заставляя выгнуть шею еще сильнее. Кончики пальцев исследовали кожу, будто он жаждал впитать в себя как можно больше, даже если это просто контур скул.       — К черту бездушные фотографии, я хочу нарисовать тебя таким.       — Эстет… — закатил глаза Дамиано. Спорить было бесполезно. Если Итан хочет взяться за карандаш — он возьмется, а его оставит висеть до тех пор, пока продолжительность сессии не приблизится к опасной отметке.       — Но в другой раз, — закончил предложение Итан, снова отпустивший Дамиано в свободный полет, и полез в карманы. Вытащил из их глубин зажигалку, несколько раз чиркнул колесиком, проверяя работоспособность.       — А как же правило, что в спальне не курим?       — Я курить и не собираюсь.       Над пластиковым корпусом опять появился язычок пламени. Итан вплотную приблизил его к своему языку, лизнул огонь и тут же его потушил. Еще один щелчок. Поднесенный к коже жар был далеким, а ощущался и вовсе как холод — по всему телу Дамиано пробежала волна мурашек, а все волосы, безжалостно выдранные накануне, если бы оставались на своих местах, непременно бы встали дыбом. Итан и его планирование на десять шагов вперед. Выждал момент, когда будет можно, когда будет безопасно. Наверняка иначе пахло бы паленым.       Завиток теплой спирали у пупка, — достаточно далеко от всех веревок, чтобы не повредить их. Итан опустился на колени. Еще один мазок огня, в этот раз вдоль внутренней стороны ноги от середины бедра сверху вниз — слитый в одно равномерное движение.       — Итан… — предупреждающе-тревожно сорвалось с губ Дамиано за секунду до того, как пламя потухло у самой лодыжки.       — Я помню про ступни, но не буду отрицать, что мне иногда хочется хотя бы подъем поцеловать.       — Попробуй, — сдавленно выдохнул Дамиано, наполовину свободной рукой пытаясь убрать длинные волосы с лица, но оказалось, что дотянуться он не мог. Зато прекрасно мог чувствовать, как Итан гладил большим пальцем тонкую кожу под коленом.       — Поцеловать?       — Нет, вот это вот зажигалкой.       — Мне надо будет взять тебя за щиколотку, чтобы ты не мог дернуться. Лучше даже ниже.       — Я остановлю, если будет слишком.       Рука соскользнула вниз. Щелчок вне поля зрения. Огонь в опасной близи от самой ценной части тела. Щелчок. Итан, целующий в губы портрет на бедре оказался прекрасным отвлекающим фактором, поэтому жалящий поцелуй пламени в свод стопы остался почти незамеченным. Только пальцы поджались. Щелчок. Штрих жара вдоль подошвы. Слишком много, он не выдержит даже ещё один, чтобы сделать Итану приятно. Щелчок. Обманул: вместо зажигалки у ног — касание языка к вытатуированным крыльям, запертым в клетке веревок.       — Мне кажется, что тебе хватит.       — Итааа, — вторая гласная превратилась в бессвязный звук, потому что Итан принялся трогать, по-хозяйски собственнически мять, закусив зажигалку, чтобы освободить обе руки. Не скрывая похоти, он оставлял на коже красные следы — предвестники синяков на не столько послушном, сколько не способным даже уйти от этого всего, теле, — даже умудрился ущипнуть за бок. Улыбка Итана, когда он на контрасте крайне аккуратно заправил волосы Дамиано за уши, из-за постороннего предмета, зажатого между зубов, вышла кривой и комичной, но все равно теплой. Самое честное зеркало чужого лица вернуло и ее, и оценивающий взгляд, даже наклон головы вернуло.       Итан видел в нем все — и этот раз от его внимания тоже ничего не ускользало, ни учащенное дыхание вздымающейся груди, ни начинающийся трепет возбуждения. Итан рассмеялся, коснулся подбородка и, стоило Дамиано сложить губы трубочкой и потянуться, легонько оттолкнул его от себя другой рукой. Веревки скрипнули. Ещё один круг. Горячие объятия. Скольжение вниз мимо всех веревок.       Весь мыслительный процесс был у Итана на лице: подцепить каплю смазки на самом кончике, но не дать ничего больше, поднести к чужому рту, дать попробовать. Он так долго решал, что делать дальше, что Дамиано вобрал его удачно замершие пальцы в рот и старательно облизал, царапнул костяшки кромкой зубов. Показушно облизался, когда, стараясь сдерживать себя, Итан забрал свою ладонь, но поймать чужую меланхолию и уничтожить ту в зачатке это не помогло.       — Ты мне слишком много позволяешь.       — Мне, быть может, хочется, чтобы ты позволял себе ещё больше.       — Я боюсь, что пересеку границу и…       — Итан!       Дамиано трепыхнулся в путах, веревки впились в кожу. Он уже не единожды слышал эти вариации, но все равно из раза в раз нервничал и паниковал. А ещё его продолжала мучить бессильная злоба на Марлену за то, что Итан вот так теперь сомневается в себе, в отношениях, но хоть, слава богу, не в своём праве на чувства и на взаимность.       — Серьезно, я похож на забитого рохлю?       — Нет.       — Тогда дай мне всю глубину и всех демонов этого жутко древнего ущелья.       Итан провел пальцами по чужим губам, мягко освобождая нижнюю из плена зубов, что Дамиано в нее вонзил, чтобы не стонать, пока барахтался в воздухе в бесплотных попытках выбраться и обнять. Щелчок зажигалки. Рыжая танцовщица вернулась и снова закружилась под ей одну известную музыку. Итан раскрыл над ней, как зонтик, свою ладонь и держал ту слишком долго, чтобы тепло не стало болью.       — Это последний раз. Я хочу, чтобы ты меня остановил.       Первый виток уже знакомого чувства: от свода рёбер вниз по животу, был приятен, второй заставил кровь бежать быстрее — Дамиано засипел, но то был благодарный полустон. Третий круг — нейтрально. Четвертый — немного горячо. Пятый. Шестой.       — Вавилон.       Итан, швырнувший зажигалку в неизвестном направлении, замер как суицидник, что летит с высоты крыши вниз в ожидании того мгновения, когда линейка асфальта ударит его со всей дури. В голове звенело, а сердце колотилось так отчаянно, что темнело в глазах. Дамиано втянул воздух прежде чем почти приказать: «Поцелуй меня!»       Движение навстречу вышло быстрым, почти неуловимым для глаз, будто вместе с ним освободилась и часть эмоций, что сплетенным клубком пружинистой колючей проволоки давили и резали грудь изнутри. Два противоположных мира столкнулись друг с другом, силясь слиться в один через игольное ушко гостеприимно распахнутых навстречу друг другу ртов. Жесткий, почти болезненный поцелуй, больше похожий укус, речь уже не шла про то, чтобы осторожно приоткрыть губы, пить чужое дыхание, нет, они сталкивались зубами, цеплялись носами. Солено-медный привкус крови. Итан оторвался первым, прямо так с приклеившейся к лицу неуместной улыбкой, ткнулся носом в щеку и счастливо засмеялся.       — Я люблю тебя, — шепотом, будто поверяя самую большую тайну, — Господи, как же я люблю тебя.       — Это взаимно, вынужден заметить.       Дамиано тронул языком пульсирующую в такт с барабанным боем в ушах ранку, слизывая алую каплю.       — Ты, кажется, хотел фотографии, — смутившись, напомнил Итан, — надо найти камеру.       Без его тепла рядом Дамиано мгновенно почувствовал себя осиротевшим. Можно было обойтись и без камеры — они всегда могли повторить, да и снимки обычно не несли в себе особой эстетической ценности, почему-то несмотря на то, что Итан отлично рисовал и вполне сносно знал, как заставить оптику работать на себя, у него в такие моменты все принималось валиться из рук. Из тридцати шести кадров, что давала кассета, хорошо, если удавался один. Фокус уплывал, горизонт оказывался заваленным, света то не хватало, то было чересчур много. Несколько раз они и вовсе теряли все отснятое, потому что забывали перемотать пленку. Но когда что-то действительно выходило, чёрно-белые изображения можно было рассматривать часами.       Дамиано питал особенную слабость к одному конкретному, и, пожалуй, наиболее невинному в их обширной, несмотря на все перипетии создания коллекции, разложенной в конверты по месяцам и подписанной даже датами. Клочок бумаги размером четыре на шесть дюймов, что был исключительно любим, был свидетельством первого раза, когда Итан позволил себе отдать бразды контроля, и представлял собой фото его, обмотанного ёлочной гирляндой, полностью одетого и даже не связанного, но с импровизированным ошейником из провода с мелкими, переливавшимися всеми цветами радуги светодиодными лампочками. Закрыв глаза и покопавшись в памяти, Дамиано мог с точностью сказать какая из них была синей, какая — красной, а какая — зеленой, в тот момент, когда он смеха ради спустил затвор фотоаппарата. Итан лежал на полу, поверженный в шутливой потасовке, раскинул руки в стороны, словно позволяя себя задушить. Черное гало его распущенных, разметавшихся во все стороны волос выглядело как потухший и разбитый нимб ангела, совершенно не жалеющего о своем сладострастном падении. Опухшие от поцелуев влажные губы образовывали удивлённое «о», но глаза, несмотря на покорность общей позы, излучали затаенную силу. Струну-поводок, натянутую между собой и кулаком, лишь частично попавшим кадр, Итан даже не думал трогать, только чуть прогибался в спине навстречу, чтоб облегчить давление на кадык.       — Глаза на меня.       Дамиано показал объективу, направленному сейчас на него, средний палец и зажмурился — иных возможностей напакостничать у него не было.       — Дамиано?       — Итан, брось. Я так и буду болтаться тут, как сломанная марионетка? Иди ко мне… Сними верёвки, и я сделаю все, что попросишь. Сам.       — Не-а. План иной.       — И какой?       — Ты очень удачно по высоте висишь, — Итан снова приложил видоискатель к левому глазу, но снимать ничего не стал, видимо что-то его не устраивало, — Немного наклонить, и будет вообще идеально.       — Ты хочешь вот прямо так?       Дамиано экспрессивно взмахнул способной к движениям рукой и тут же пожалел об этом: едва-едва переставший вращаться мир снова принялся за старое. Итан медленно скрывался из поля зрения.       — Перспектива выглядит очень заманчивой, — было сказано уже почти профилю.       — Я против.       — «Я против» или «парфюмер»?       Дамиано прислушался к себе, потому что вопрос был действительно серьезным, несмотря на шутливость тона: ничего не болело, хотя, наверное, должно было, даже душу его больше не жгли желания плоти, лишь волосы липли ко лбу, мешали обзору. В остальном он чувствовал себя хорошо, спокойно и легко, ушли и тревога, вызванная недавним разговором, и все мысли из головы.       — Я против, — сказал Дамиано, извернувшись ужом, чтобы посмотреть, когда Итан не ответил словами — вместо него говорило его тело. Глаза пылали. Рёбра резко вздымались и опускались. Должно быть только сила воли, что тренировалась годами, позволяла Итану еще держать себя в руках, пока он медленно приближался почти вплотную и перебирал в уме все дальнейшие перспективы.       Осторожно отвел снова упавшие волосы с плеча, кончиком пальца обвел сосок, будто хищник, играющий с добычей. Только выровнявшееся дыхание у Дамиано снова сбилось, он судорожно хлебнул воздух ртом, забывая обо всем, кроме этого пальца, кружащего вокруг ореола. Итан зеркально повторил дразнящее движение со вторым, а потом, вырывая из недр горла глухой стон, зажал между указательным и большим. Требовательный жест, заставивший посмотреть на него, а не закрывать глаза.       Долго. Вдумчиво. До потери памяти. Пытка любовью. До сбивчивых просьб о пощаде, которую, конечно же не дадут, пока не останется ни единого непроизнесенного слова, пока не останется ни единого места на теле, до которого не дотронулись и губами, и руками. Итан, получавший полную власть, всегда являл собой образец самодовольства… а когда у них еще было и достаточно времени, то и вовсе превращался в одержимого своими желанием, а желал он поглотить целиком, похитить у всего мира, и совершенно не хотел понимать того факта, что он уже забрал. Дамиано оставалось только принимать все, что было ему предложено, в ожидании времени, когда ему позволят ответить тем же.       — У тебя такой взгляд… — Итан приподнял один из хитрых узлов на груди — тот, что не нес нагрузку, но напоминал плетеный медальон, провел под ним пальцами и вернул на место, — в голову лезут одни грязные мысли.       — Ни в чем себе не отказывай.       — «Ни в чем себе не отказывай» — не очень-то возбуждает.       Мог бы и не врать. Еще как возбуждало. Дамиано поймав то малейшее соприкосновение себя с полом воспользовался им, чтобы прильнуть к Итану, приластиться к нему, пытаясь потереться. Тот не просто позволил, но и порывисто прижал к себе. Пальцы сдавили ягодицы, развели в стороны.       — Хочу тебя.        — Как именно ты меня хочешь? — спросил Итан, и его слова мгновенно ударили Дамиано в пах, — Хочешь, чтобы я преклонил перед тобой колени? Или быть может…       — Пожестче. Что угодно, но пожестче.       Дамиано прерывисто вдохнул, когда Итан послушался в своей особой манере все переиначивать — провел тупыми ногтями по внешним сторонам бедер, где мог дотянуться. Дамиано запрокинул голову, обнажая шею и скрипя зубами — мозолистая ладонь беззастенчиво обвилась вокруг его твердого, пульсирующего члена, сжала сильно, жестко, ровно так, как хотелось. От этого было невозможно уйти, и податься навстречу тоже было невозможно. Рука Итана медленно двинулась вверх, он сам склонился, скребнул кривым зубом ухо, потерся носом о подбородок, а потом завладел раскрывшимся в немом стоне ртом. Кулак двинулся вниз. Поцелуй становился глубже и неистовее. От всего этого можно было запросто потерять рассудок. Вселенная стремительно сузилась до размера кокона, в котором были только они вдвоем с Итаном и их узы. Веревки были их воплощением. А потом все прекратилось в одно мгновение.       — Итан, я тебя ненавижу.       — Это не так.       — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, нена-аа, — звонкий шлепок оборвал заевшую пластинку, — люблю тебя до помешательства.       Есть пословица, что если сойдутся два черта, то ад готов — когда Итан с ухмылкой покачал головой, будто растерял все слова, и принялся раздеваться, Дамиано точно почувствовал себя в преисподней. Вот оно желанное тело — а можно только смотреть, как на античную статую в музее, правда у Итана было одно маленькое отличие от скульптур. Ладно, не маленькое. Дамиано вообще сомневался, что он действительно привыкнет когда-нибудь к величине этого члена. Но когда-то ему казалось, и что тот никак не уместится во рту, а уж между ног тем более.       Вышло наоборот, Итан слишком уж заботился о том, чтобы кое-кто, отличающийся энтузиазмом, не хрипел на очередном концерте, словно в горло ему насыпали пригоршню гравия, зато вечное прихрамывание удавалось списывать на бедовость: растертые ноги, падение в ванной, плохая погода, вызывающая фантомные боли в когда-то давно треснувшей кости стопы, подвернутая лодыжка — никто на самом деле не верил, но главное, что сердобольно вопрошающие: «Что стряслось?» получали приличную версию произошедшего. А неприличная была такова: они никогда не могли вовремя остановиться, но никто никогда не жалел о содеянном.       Итан вот точно не жалел, что сейчас протолкнул сразу два смазанных лишь слюной пальца, знал, что хочется настоящего вхождения, но не мог позволить себе не наслаждаться происходящим. Дамиано покорно уперся лбом ему в плечо, даже не пытаясь сдерживать звуки, рвущиеся наружу.       — Ещё… — то и дело срывалось с его губ, — Ещё…       Им вторило такое же отрывистое дыхание, полное жидкого огня, полыхавшего в крови.       — Так как ты хочешь?       Пальцы снова вонзились внутрь, но в этот раз под безупречным углом, и каждое новое их движение становилось все бесцеремоннее. Итан хотел ответа и собирался его получить самым жестоким способом.       «Лицом в одеяло, с выпяченной наверх задницей, и чтоб одна из твоих рук тянула за волосы, а вторая держала заломленные руки или даже лучше: с ногами на твоих плечах, пока я буду выгибаться навстречу, не будучи в силах изменить ни угол, ни амплитуду, ни скорость движений,» — ничего из того что было у Дамиано в голове, он не стал озвучивать — не было сил. Силы были только на то, чтобы негромко вскрикивать от каждого нового вторжения и вздрагивать, почти конвульсивно дергаясь в веревках, как рыба в сетях.       — Итан…       То ли разочарованно застонав в ответ, то ли просто тяжело выдохнув, Итан прекратил свой натиск.       — Итан, пожалуйста… — взмолился Дамиано, — Что угодно.       Итан провел костяшками пальцев (те немного тряслись от нетерпения) по его животу. Прикосновение было едва ощутимым.       — Я за смазкой.       — Итан!       Сбежавший Итан уже перетряхивал подушки в поисках тюбика.       — Не капризничай. Это в твоих интересах.       — В моих интересах выбраться отсюда, повалить тебя на кровать и заездить до полусмерти. Иначе я сегодня, видимо, твой член в себе не получу.       — А утро ты уже не считаешь?       — Посмотри в моей тумбочке, и нет. В Токио уже другие сутки.       Итан победно шваркнул ящиком, выдавил почти половину упаковки, швырнул ее на кровать. Дамиано успел только предвкушающее сглотнуть, когда в бедро вонзилась твёрдая до следов-полумесяцев ногтей хватка, и закинуть правую руку назад, чтобы вцепиться хоть во что-то. Не прошло и мгновения, как на него обрушился лихорадочный поток жёстких грубых движений.       Никакого дать расслабиться или дать отдышаться — с прошлого захода прошло лишь несколько часов, но все равно хотелось ещё больше, ещё сильнее. Проникающие толчки становились быстрее и глубже, древний, как само мироздание, танец близился к кульминации. Сердце на особо резких движениях замирало и тут же ускоряло свой ритм до невозможных пределов. Сознание отключилось, превратившись в кисель.       Дамиано до судороги вцепился в единственную свою опору, оказавшуюся кичкой у Итана на затылке. Тот зашипел, попытался спасти себя от оскальпирования, но, даже вытащив ладонь, не отпустил, а сжал ту сам, за невозможностью уложить на грудь, к бьющему сердцу, прижал к своей щеке. Не размыкая рук, теряясь в чувственности этого момента, он повторял имя. Дамиано почувствовал, как от этого горячечного шёпота в нем нарастает знакомый шквал.       — Итан…я…       Парение в нигде, взрыв сверхновой, морозные узоры, разбегающиеся по стеклу мироздания — попытки описать ощущения от оргазма на уровне эмоций каждый раз, когда Дамиано пытался это сделать, оказывались жалкими по сравнению с тем, что он испытывал.       На уровне тела все было ещё хуже: ощущение липкого жара, что выплёскивается наружу, сокращение мышц, слабый рык над ухом, в который перетекло последнее «Дами!» прежде чем внутренности обожгло горячим. Слабое удивление от того, что Итана он в этот раз за собой утащил — обычно тому требовалось куда больше времени и куда большее.       Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Поцелуй в затылок. Выдох вдох. Притихший Итан осторожно и медленно вытащил свой член, не удержавшись, стёр каплю уже принявшейся вытекать спермы.       — Сейчас развяжу.       Голос у Итана был настолько надсаженный, будто ему горло начислили наждачной бумагой. Дамиано взволновано обернулся, но в чертах знакомого лица было лишь блаженное удовлетворение. Затрахал Итан их обоих.       — Ты как?       — Мне тебя надо спрашивать.       — Хочу ещё.       — Ещё? — переспросили у Дамиано недоуменно.       — Ну не прямо сейчас. Но часиков так в… Сколько сейчас?       — Не знаю.       — Через пару часов и через душ. Заметь, мы даже волосы сегодня не угваздали!       Дамиано с радостью перекатился с пятки на носок, когда его ступни встретились с полом.       — Великое достижение. Повернись.       Развязавший последний узел Итан принялся сматывать все снятые веревки. Дамиано проследил его взгляд, брошенный украдкой. Оставишь Итана с этой мыслью одного — неделю будет потом себя поедом есть из-за парочки царапин.       — Пойдешь со мной?       — А ты хочешь, чтобы я пошёл?       — Да.       Ничто не предвещало беды, когда уже отмытый, лежащий в кровати и время от времени крадущий ленивые поцелуи с привкусом гигиенической помады с барсучьим жиром Дамиано внезапно оживился.       — Я тут вспомнил. Я где-то читал, что спирт горит на коже.       Итан, не произнеся ни слова, приложился лбом о разворот раскрытой книги.