Кейго Таками
— Я смогу! Нет, не смогу! Ты часто дышала то подбегая, то отбегая от края крыши. Это сто какой-то там этаж — не получится и насмерть. Ты посмотрела на свои руки: пальцы била мелкая дрожь, а коленки подгибались. Но в какой-то момент ты сглотнула, сделала шаг, второй, потом побежала и прыгнула, но когда из-под ног ушла крыша, закричала, беспорядочно замахав руками и крыльями и пытаясь ухватиться за обрывистый край. — НЕТ-НЕТ-НЕТ! Не смогу, не смогу, не смогу!! — заверещала ты, барахтаясь в воздухе. Кейго некоторое время просто наблюдал за всем этим, думая, настолько ли ты нелепая самоубийца, или происходит вообще что-то другое. В итоге, когда твои болтающиеся в разные стороны ноги и крылья стали угрожать покрову крыши, он решил вмешаться и спикировал к высотке, подхватив тебя на руки и усадив на крышу. — Самоубийства не в мою смену, птенчик. Ты сильно жмурила глаза, стискивала зубы и прижимала кулачки к груди, а крылья к спине так, что превратилась в надутый от страха комочек. Но всего одна тысяча попыток Кейго достучаться до тебя, и ты приоткрыла глаза, кажется, даже задышав. — И? Птенчик, ты объяснишь мне, что это было, или нам придется лететь в больничку? — уперев ладони в бока, спрашивает Кейго, заглядывая в твоё нахмуренное личико. — В какую ещё больничку... — недовольно бурчишь ты, встряхиваясь, чтобы нахохренные перья за спиной вновь ровно улеглись. — А это мы сейчас узнаем: с какой целью были эти поползновения к смерти? Его голос был лёгкий, смеющийся, что лишь смущало тебя и подмывало вообще не раскрывать герою правду. Но его взгляд настолько пристальный, будто хищный, заострённый на своей цели, что ты не смогла не расколоться на части под ним. — Я учусь летать... — буркнула ты под нос. Кейго не расслышал. — Что? — Я учусь летать, — насупив брови и вспушив от смущения перья, повторила ты. Таками расслышал, но не поверил. — Что?.. — Что-что, блин, летать я учусь! Летать! И даже не думай смеяться! Ничего смешного в этом нет! И вообще, ну и что такого?! Ну да, не умею, ну и что?! Кейго чуть отклонился, когда ты взлетела невысоко в воздух, угрожающе тычась красным от злости лицом в его. У него почти что сорвалось с губ очередное "что?", но он смог сдержать себя, хоть лёгкая ухмылочка всё же просочилась сквозь этот покер фейс. — Чего ты улыбаешься... Не улыбайся так!.. — перестав кричать, опустив глаза и опустившись на землю, снова начала бурчать себе под нос ты, отчего Таками пробило ещё и на смешок. Ты обиженно надула щёки, чувствуя, как всё лицо горит от напряжения, и ещё раз встряхнулась, чтобы привести непослушные перья в порядок. Пока Таками недоумевал, ты окинула грустным взглядом горизонт и грозно затопала к пожарной лестнице, по которой сюда и пришла. И в этот раз провал, Боже, ну когда же ты сможешь?.. — Хей, птенчик, постой! — Кейго догнал тебя и преградил путь. — Это не стыдно — не уметь летать. Всё когда-то бывает впервые, главное верить в себя и всё получится! Ты посмотрела на него исподлобья, мысленно зааплодировав блестяще пересказанному геройскому скрипту, но потом тяжело выдохнула, опустив крылья и осознав, что хоть это и печально, но он прав. — А я не могу поверить в себя... Таками пригладил волосы и протянул тебе руку. — Таками Кейго — теперь тот, кто будет верить в тебя за тебя. Ты изогнула брови, на автомате вложив свою ладонь в его. Кейго легко коснулся воспалённых от частых ударов костяшек губами, поднял на тебя глаза и вспорхнул. — Тренироваться лучше начинать с земли или на чём-нибудь мягком. Я прыгал на кровати в детстве, пытаясь взлететь, а потом с кровати. Потом с крыши дома, а уже потом с высотки. Это как в спортзале: нужно постепенно увеличивать нагрузку. Ты смотрела в его глаза — они были расслабленно прикрыты, а кисточки у переносицы создавали будто лисий взгляд, но почему-то тебе казалось, что Кейго просто не может врать. Вы знакомы одну или две минуты, а он уже рассказал тебе о своём детстве ещё и такие неловкие подробности. Он был открыт и честен. Ты раскрыла крылья, пытаясь подражать ему и взмахнула ими, почувствовав толчок от воздуха. Тебя качнуло в сторону, потом в другую. Ты перебрасывала вес с одного крыла на другое, они шевелились неодновременно, и ты барахтались в воздухе, застыв в паре сантиметров от земли. Ты испуганно замахала ногами, пытаясь, наверное, помочь себе так, и хотела взмахнуть и руками, но Кейго перехватил твои дрожащие ладошки. — У тебя хорошо получается. Только успокойся. Дыши ровнее. Вот так, да. Ты, будто под гипнозом, не отрывала от него глаз, вслушиваясь в эту мелодию голоса. Он крепко, но нежно сжимал твои пальчики, невероятным образом унимая этим дрожь. Он считал: "Раз. Два. Три." размеренно и медленно, на каждое слово — один одновременный взмах, а ты повторяла. Пыталась.Хитоши Шинсо
Хитоши зашёл в квартиру, услышал один всхлип, потом второй и понял всё без слов. Он сбросил рюкзак, куртку, кроссовки, так быстро, что даже не заметил, что всё это упало в одну кучу на коврик у двери, и вбежал в вашу спальню. Ожидаемо, все твои вещи были раскиданы, а какие-то даже порваны, а ты стояла в одном нижнем белье у зеркала и рыдала. — Что случилось? — только для предисловия спросил Шинсо, потому что ответ прекрасно знал, и ты оправдала все его подозрения. — Я толстая-я-я!! — проныла ты, упиваясь новой порцией града слёз. — Ты не толстая, — будто мантру начинает Шинсо, прекрасно зная, что это не сможет помочь с первого раза. — Толстая! — Не толстая. — Толстая! Хитоши основательно выдыхает так, чтобы грудь полностью опустошилась, и использует на тебе причуду. — С этой минутой ты перестанешь говорить, что ты толстая. — Ты послушно киваешь и тогда Шинсо останавливает действие причуды, вбирает полную грудь воздуха и вновь говорит: — Ты не толстая. Ты соглашаешься. — Я не толстая. — Шинсо облегчённо выдыхает, но перестаёт дышать, как только ты продолжаешь скулёж: — Я ЖИРНАЯ! Хитоши хочет материться — он почти произносит пару громогласных слов, точно передающих все его мысли, но видит твои слезы и надувает щёки, чтобы только лишний кислород просочился через ноздри. Он приближается к тебе и крепко обнимает, смотря на вкусные изгибы твоего тела через зеркало. Вы женаты два года, и каждую смену сезона ты впадаешь в это отчаяние. И каждый сезон Шинсо пытается тебе доказать обратное. Ему нравится твой мягкий животик и небольшие складочки; твои полненькие ножки и пухлые ручки. Ты не тяжёлая, не толстая, просто не худая, просто не скелет, обтянутый кожей, что большая разница. — Ну, покажи, где, где ты жирная? — немного раздражённо рычит он в твоё ухо. — Вот здесь! Здесь! И здесь! — ты щипаешь себя за незначительные складочки на боках и оттягиваешь кожу живота. Шинсо накрывает твою ладонь своей и нежно целует под ушком, а потом в щеку. — Перестань. Во-первых, ничего там такого нет, а во-вторых, ты всё равно прекрасна. — Когда я перестану лезть во все платья, тоже так скажешь? — Можешь ходить по дому так, я не против, — ухмыляется Шинсо, намекая на твою наготу сейчас. Ты мгновенно смущаешься, пытаясь прикрыть бельё руками, но Хитоши откинул их, нежно оглаживая твоё тело шершавыми пальцами. — А по улице... — уже более тихо шепчешь ты, от смущения. — Не выпущу, — рычит Хитоши на ухо. — Никому не дам смотреть на свою сладенькую булочку. — Перестань! — шипишь ты, толкнув его плечом, но Шинсо трётся носом о твою шею, вдыхая сладкий аромат, и чуть качает в обнимашках, будто убаюкивая. — А я принёс тортик... — приглушённо шепчет он тебе на ухо, словно какую-то тайну или непристойность. — В рюкзаке, в прихожей... Ты кусаешь губу, обняв его в ответ и уткнувшись носом в плечо, выдыхаешь. — Я страшно голодная. Хитоши усмехается. — Я знал.Томура Шигараки
Ты жмешься к Томуре неосознанно. Девушка на экране кричит, и ты кричишь, а Томура посмеивается, как и маньяк в фильме, наслаждаясь моментом. От этого тебе становится даже немного страшно, но ты чисто физически не можешь отпрянуть от него. Шигараки всё же заботливо приобнимает тебя, перекинув руку через плечо, и ты не пытаешься возразить, когда из-за этого утыкаешься носом в его шею. "Снова расчесывал, паразит", — мелькают мысли при этом, но их быстро сжирают кошмарные картинки с экрана, на который ты случайно кидаешь взгляд. — О, х, я так тоже делал, — легко бросает Шигараки, закидывая в рот чипсы. Ты ежишься, пересиливаешь всё, что только можешь в себе, открываешь глаза и... теряешь сознание. Томура замечает сразу, когда твоя голова безжизненно сваливается на его грудь, и начинает обеспокоенно трясти тебя за плечи. — Блять, не пугай меня так! — грозно шипит он, откидывая пустую бутылочку воды, которой он ополоснул твоё лицо, в сторону. Ты открываешь рот, чтобы сказать, что это из-за него — идиота такого — ты сознание и потеряла, и что это он тебя напугал, а не ты его, но можешь лишь беспокойно глотать большими порциями воздух, как это делают рыбы. Шигараки вздыхает и выключает страшный фильм, отчего твоя жизнь не становится лучше, ведь синяя подсветка экрана исчезает, и комната погружается в абсолютную тьму. Ты кричишь, словно резанный кролик, пытаясь нащупать в темноте Томуру. Шигараки морщится и матерится, когда твои пальцы случайно бьют его по лицу, тычатся в глаза и рот. Он помогает тебе найти себя и притягивает ближе, кашляя, когда ты сжимаешь его в удушающих объятиях. — Мне нужно вымыть руки, — намекает Шигараки, когда доходит с тобой до двери, чтобы включить в комнате свет. Ты мотаешь головой, стискивая руки на его спине ещё сильнее, и Томура вздыхает. Спиннер застывает в полушаге, когда Шигараки с повиснувшей на нём тобой проходит по коридору до ванны, смерив ящера лишь усталым, прищуренным взглядом. Он усаживает тебя на раковину, пока моет руки, и старается не намочить тебе спину, хоть эта затея кажется ему всё более привлекательной, ведь может тогда ты хоть немножко расслабишь пальцы, перестав впивать острые когти в его лопатки. Спиннер стоит на том же месте, в той же позе, всё ещё пытаясь поверить своим глазам, когда Шигараки с тобой на руках проплывает мимо второй раз. Ты испуганно мычишь, когда он тянется к выключателю. — Мы будем спать с включенным светом? — почему-то Томура не удивляется тому, что ты киваешь и жмешься к нему с новой силой, явно собираясь провести так хоть ещё целую ночь. — ААА! Включи-включи-включи-включи!! — Да успокойся ты! Я оставлю ночник! Шигараки шипит от того, как твои ногти вонзаются в его кожу будто лезвия, и задумывается, почему когда он с той же силой чешет шею такой боли не ощущается? (И задумывается, как бы эта боль была ему приятна, будь сейчас немного иной расклад событий...) Томура даже не пытается переодеться, прежде чем лечь с тобой в кровать, и кое-как укрыться одеялом. И лишь обнимает тебя в ответ так же крепко, чтобы тебе передалась хоть часть его спокойствия, и, может, только это и помогает тебе уснуть.Айзава Шота
Шота устало смотрит на знакомую трассу и несильно давит на педаль. От поворотов руля плечо ноет, напоминая тебя. Ты не была чудным мгновением или прекрасным видением, как мог бы описать Пушкин эту встречу. Ты была вихрем, бурей — чем-то диким. Лес, дождь, заброшенный завод, туман, твой силуэт... Шота никак не может перемотать этот момент. Вдобавок, этой ночью ему приходится ехать той же дорогой, у которой он нашёл тебя, и Айзава, хоть невольно, но озирается на всякую случайную ель и не зря... Затормозив всё также на обочине и спустившись по размытому от очередной сырости обрыву, он пристально смотрит на тебя, притаившуюся под всё той же еловой лапой. — В этот раз может сразу побежишь? — строго спрашивает Шота, испепеляя тебя взглядом. Ты хрипишь или рычишь, смотря на него исподлобья. Ты невероятно зла на весь этот мир, просто озлоблена. Ладошки, обхватившие голень, мелко дрожат — от страха, боли и холода от вновь крапающего дождя. Ты вся мокрая и грязная, и очень хочешь сломать кого-то пополам. Чтобы твои уши заполнились хрустом чужих костей, руки окрасились в алый, взгляд стал сумасшедшим, а грудь часто задрожала от надрывистого смеха. Всё, как должно быть в идеальной сказке. Всё, как рассказывал отец. Но ты бессильна настолько, что сводит зубы. Но ты сидишь в этой грязной луже. А он возвышается над тобой, как мемориал твоего поражения. Ты молчишь, и Шота молчит. Ваши жгучие ненавистные взгляды нагревают атмосферу вокруг. Наконец, Айзава замечает, что ты ранена, и тяжело вздыхает. Его терзают желания проучить тебя, преподать урок, как нерадивой ученице. Но лежачих не бьют. Ты напрягаешься, когда он наклоняется и тянет к тебе руки. — Я отнесу тебя до машины, — комментирует свои действия Шота, отчего какая-то часть тебя расслабляется, ведь угроза мрачной злодейской действительности, что раненых нужно добить, исчезает. — И что будет потом? — Айзава замирает и чуть вздрагивает, когда впервые за такое количество времени слышит твой голос — как будто совсем детский, но с взрослой хрипотцой — он хорошо помнит его с той первой встречи. Ты нервно кусаешь щеку изнутри и ждёшь ответа, зажимаясь у самого ствола ели. А что Шота может тебе сказать? По геройским правилам при спасении нужно успокаивать, а не запугивать действительностью, которая тебя ожидала. — У меня здесь недалеко дом, — заходит издалека он. Твои глаза смотрят пристально, недоверчиво, вновь пытаясь вглядеться в эти размытые дождём и тьмой черты лица, но деваться тебе некуда. У Шоты действительно здесь недалеко дом. Несмотря на сомнительные постройки неподалёку (например, тот заброшенный завод, где вы распрощались в прошлый раз) местечко вполне себе красивое: холмы, поля и стога сена в теплых лучах солнца на рассвете, словно с картин Клода Моне, и безлюдная деревенька из пяти домов робкая, невинная в тишине ночи, как в Чеховских рассказах. Обычно здесь и небо усеяно яркими звёздами: их здесь тысячи, по сравнению с городским небом, но сегодня всё заволокли тучи, утоптанную тропинку между домами скрыл туман, а воздух прописался сыростью от прерывных ливней. Но всё равно было красиво и, наверное, романтично. Это был не просто дом, а скорее усадьба: хоть плохо видно, но ты сумела разглядеть насколько аккуратно и со вкусом выполнена постройка и оформлен двор. Внутри всё было также сдержанно, и даже проблескивал недешевый декор. Шота усадил тебя на диван, осторожно опустив ноги на журнальный столик — ты даже смутилась тому, насколько плохо и неопрятно здесь выглядели твои затасканные кеды, со свисающими комьями грязи и мокрой земли. Он принёс аптечку, попросил задрать штанину, но внезапно обнаружил, что на тебе были узкие короткие джинсы, которые априори натянуть на ноги можно только с посторонней помощью, а уж поднять обтянувшую лодыжку штанину — вообще за гранью реального. — Что это? — Рубашка. Не волнуйся, чистая. Позови, когда переоденешься. Ты засуетилась, только когда поняла, что секунд тридцать просто сидела с открытым ртом и зажатой в руках рубашкой, пялясь на дверь, в которую он вышел. С горем пополам тебе удалось стянуть с себя мокрую и пыльную одежду, и всего спустя пару тысяч матюков все пуговицы на клетчатой рубашке были застегнуты, а твоя нагота прикрыта. Рубашка приятно пахнет порошком, она кофейного цвета и была сложена так ровно, что складочки остались лишь на месте сгибов, а на воротнике — этикетка бутика, который ты посещала только в своих снах. — Эм... я всё! Это было странно. Ты нервно тянула край рубашки вниз, стараясь прикрыть им и так вполне прикрытое. Дёргала воротник, когда из-за действия номер один оголялись ключицы. Нервно бегала глазами по комнате, пока он профессионально обхаживалЧисаки Кай
Ты засыпаешь только обняв мишку. Мишку с кудрявым плюшем, бабочкой на шее и маленьким круглым хвостиком. Если нет его, тебе просто необходимо обнять что-нибудь другое: подушку, комок одеяла, Кая... Чисаки замирает, перестав даже дышать, когда ты переворачиваешься на другой бок, притягиваешь его рукой к себе и закидываешь на него ногу. Ему непривычно находиться в такой близости с кем-то (он только-только позволил себе лечь с тобой в одну кровать!) Но так странно ему это нравится... Поздно ночью, после особой миссии, после тщательного душа, он заходит в спальню и долго смотрит на уснувшую комочком посреди кровати тебя. Кай немного мнется, сомневается, но тянет руки и выуживает из твоей ослабшей хватки медвежонка, оставляя его на прикроватной тумбочке, и ложится рядом, укладывая твои руки на себя. Твои цепкие пальчики мгновенно сжимаются на его мускулистом теле, а нога так привычно оседает где-то между его ног, коленом упираясь в пах, что доводит Чисаки до искр из глаз. Так близко, так откровенно... — О-ой, прости! Наверное, я снова выронила мишку! Извини, я постараюсь в следующий раз лечь подальше! — виновато говоришь ты, просыпаясь в обнимку с Каем. Чисаки игнорирует, что его щёки пылают. Отводит взгляд, пытаясь скрыть смущение. Он промолчит. Промолчит и следующей ночью снова заменил мишку в твоих руках на себя.Даби
Сквозь пелену слёз на глазах ты смотришь на Даби и его дымящееся и рвущееся тело. Младший Тодороки и его товарищи кричат что-то, стоя недалеко, но ты их не слышишь. Не слышишь и Даби. Только видишь, как он умирает. Ты вздрагиваешь, в какой-то момент начиная дышать — прерывисто и громко. Ты тянешь к нему руки, бежишь навстречу и кричишь: — Тойя! — ты была первой и единственной, кто знал его настоящее имя. Он оборачивается, встречая тебя испуганным взглядом. Хочет крикнуть: "С какого черта ты здесь, я ведь сказал сидеть дома", но не может, видя, как ты плачешь. — Н-не надо... — слабый аргумент. Очень. Но ты пытаешься верить в него, цепляясь руками за шею Даби и обжигая ладони. — Что ты здесь делаешь? Уходи. Иди домой! — шипит он на тебя так же, как шипит его кожа. Ты мотаешь головой. — Н-не надо... — повторяешь ты сипло, цепляясь ладонями за его шершавые щёки. Ему больно видеть, как ты переживаешь. Тебе больно видеть, как он страдает. Ты всегда была наивной, поверхностной. Ты никогда не хотела выкопать из его могилы правду. Ты просто хотела быть с ним в любом ситуации: когда ему больно, когда он счастлив. Разделить с ним эти моменты. Ты помогала ему протирать скобы, приносила лёд в жару, когда он нагревался, пока спал, склеивала мертвую и живую кожу розовым пластырем, который не держался даже часа, но Даби делал вид, что ему это действительно помогает. Ты наивно веришь каждому его слову, и он не смеет тебе лгать. А сейчас ты смотришь на то, как он умирает. Понимаешь то, что всё, во что ты верила, была ложь или частичная ложь. Но ты готова простить его. Готова простить ему всё, лишь бы он остался с тобой. — Т-Тойя, п-пожалуйста... Ради меня... — шепчешь ты слабым голосом, трясь щекой о его шершавую, горячую ладонь. Твоя жизнь тоже сплошное дерьмо, и ты не хочешь лишаться того единственного лучика тепла, что в ней появился, загорелся, воспламенился. Может, ты и была лишь хворостом для огня Даби, но пламя не может гореть без дров, а дрова никому не нужны без пламени. Вы были Инь и Ян, вы были одно целое. — Не разрушай это, Т-Тойя, п-пожалуйста... Но Даби против жить во лжи. Он хочет справедливости и толкает тебя в руки Спиннеру, крича: "Держи!" Ты рвешься, задыхаешься, но бессильна здесь. Тойя отдаляется, в дыме весь исчез. За туманной плёночкой от горьких слёз в глазах ты видишь этот взгляд: в зрачках огни отчаяния горят. Он хочет быть с тобой, но хочет прекратить всё это. Он родился в темноте и умрёт без света. Не хочет больше жить в тени, сгоревшая душа. Хочет ласки, теплоты — уюта очага. Ты можешь дать ей только часть, и Даби ценит это, но обиду не отнять, и он умрёт за это.Эйджиро Киришима
Ты ерзаешь на стуле, нервно бегая взглядом по больничному коридору, чтобы в какой-то момент вскочить и сделать шаг на выход, но Эйджиро вновь ловит тебя за запястье и заставляет плюхнуться на сиденье. — Кири, я согласна заболеть и умереть. — Я не согласен. Ты обреченно стонешь и закрываешь ладонями лицо. Но твоё сердце подпрыгивает, когда из кабинета показывается голова медсестры, и её гребанный рот все же раскрывается во фразе: "Т/ф, на очереди!" Киришима понимающе накрывает твою ладонь своей и встаёт. Ты обхватила стульчик попой, как бы это странно ни звучало, и отказывалась вставать, даже когда об этом тебя не совсем вежливо попросила вся очередь. Эйджиро вздохнул, тепло улыбнувшись, и наклонился к тебе. — Я буду рядом, — шепнул он нежно, и, может быть, в этот момент ты и потеряла бдительность, потому что в следующую секунду он уже вносил брыкающуюся тебя в кабинет на руках. — Нам манту. — Садитесь. Ты проклинала весь этот мир, но деваться было некуда, хотя, ты бы сбежала, если бы не Киришима. Он усадил тебя на кушетку, развернув лицом к себе, чтобы ты не наблюдала, как медсестра готовит шприц. — Всё будет хорошо. На самом деле, ничего не будет хорошо. Эйджиро прекрасно знал, что перед выходом ты наточила свои острые клычки до состояния лезвий, чтобы кусаться в процессе. Специально не стригла ногти, чтобы царапаться. И одета была не в юбку и туфли, как обычно, а в шорты и кроссовки, угадайте для чего. И эти изощрения повторялись из года в год абсолютно на каждой процедуре прививки. (Он свидетель твоих ухищрений всего три года, но и за них увидел четкую закономерность.) Киришиме повезло быть с тобой и быть героем: его рефлексы развиты достаточно хорошо и силы немерено, так что всё всё-таки должно пройти хорошо. Он позволил тебе стиснуть свою ладонь до хруста, проследил за тем, как ты воткнула ногти в кушетку, продырявив её, и скорчилась. — Расслабьтесь, — сказала медсестра, смачивая твой локоть спиртом. — Заткнитесь, — рявкнула ты, пытаясь вспомнить, что такое вдох и выдох. Эйджиро усмехнулся. Ты всегда становишься немного грубой, когда волнуешься. Он извинился перед медсестрой взглядом. Тебя пробила дрожь, клычки вылезли наружу в болевом шипении, а ногти удлинились и вонзились в набивку кушетки и ладонь Киришимы так быстро, что никто из них двоих не успел среагировать. Вообще-то Эйджиро не планировал шипеть от боли громче тебя и ерзать на стуле: он думал, что сделает ладонь жёсткой и всё на этом. Но ты воткнула в него ногти раньше, и если сейчас он активирует причуду, то сломает тебе их, скорей всего, вместе с пальцами, поэтому... Медсестра бросала косые взгляды с давящей маты в зубы тебя и скрючившегося от боли, но пытающегося не подать виду него. Из прививочного кабинета вы вышли победителями и даже с вполне заслуженным призом: новой упаковкой бинтов и спиртовой ваткой, который вручила вам медсестра, поглядывая на твои обкусанные губы, с выпирающими из рта алыми от крови клыками и похожего цвета дырки в ладони Киришимы. — Ну, что, теперь в травмпункт? — поджав губы, спросил Эйджиро. Ты глупо заморгала, пробежав к его лицу глазами и только опустив их на кровящую ладонь, ахнула. — Ой, божечки, прости! Прости, я-я случайно!