Тамаки Амаджики
Здравствуй, Т/и, Я снова пишу О том, что сказать, Увы, не могу. Да, ты права, эта тема банальна, И всё же хочу подчеркнуть я финально, Что бесконечно люблю глаза, Где живёт эта черная, манимая бездна. Сегодня я вновь влюбился в тебя Безвозмездно. Очень сильно хочу, Быть любимым в ответ, но... Всяко в ответ будет лишь твоё "нет". Хоть и готов я за тобой лететь на тот свет. Может быть трус, может подлец, Но нет ничего сильнее страха колец. Я краснею, бледнею, робею, И вместо "Т/и, я тебя люблю!" Умру скорее. Хорошо, что об этом знает только бумага, И пусть письма тебе, И мала пусть общага — Чувства мои лишь чернилам подвластны, А твои глаза... Боже, они так прекрасны...~~~
Тамаки, мой друг!
Прости, если вдруг
Это будет слишком внезапно,
Но ведь мне тоже знаком
Коварный недуг
Любви безответной, негласной.
Я прочла твои письма и плакала долго,
Словно с плеч сошли горы,
Но остались вершин их осколки.
Так давай разберемся здесь и сейчас:
Ты любишь меня? И я тебя да!
Но, знаешь, любить невидимку очень сложно всегда...
Ты избегаешь меня постоянно.
И взгляд прячешь рьяно.
Это слишком туманно.
Я закончу писать и начну тебя ждать:
Приходи в школьный парк сегодня.
Прошу, приходи, не заставляй бушевать
Устройство души моей тонкой.
~~~
О, Боже, Т/и! Умоляю прости! Ты не знаешь, насколько мне стыдно...Тамаки, заткнись и просто приди.
Не прийти — вот, что будет постыдно!
Томура Шигараки
Выключить мою игру и намазать шею кремом? И ты решила так найти решение проблемам? Х, ну давай, я буду ждать, когда это поможет, Но, боюсь, что не дождусь, ведь вечность ждать не может. Послушай, ну зачем за мной ты увязалась? Я ведь монстр, я злодей. На что ты подписалась? Надеялась, что пронесёт? Что избежать ты сможешь, Того, что избежать, увы, никто не сможет. Когда ты, дура, перестанешь испытывать свою судьбу? Я одинок — другим не стану и становиться не хочу. Хочешь жить — уйди подальше. Не приближайся к нам, прошу. В Альянсе нет у тебя шансов: Как мышь коты здесь загрызут. Зачем ты рвешься к полю боя? Зачем тебе эти побои? Ты не дождешься, чтоб я плакал Или хоть как-то помогал. Разгребать сама ты будешь весь свой боевой запал. И зря я только волновался, Зря говорил — всё невдомёк. Под пули рвешься в темпе вальса, Хоть и не знаешь, в чём здесь толк. Пойми, моя жизнь ничего не значит. И дорожишь ей только ты. Эх, если б было всё иначе... Но так не будет, уж прости.———————————————————————
ТЕРРОРИСТ В ПОИСКЕ БАБЫ! И не то чтоб оно ему надо... Просто бесят совсем немножко Эти счастливые семейные рожи... Я ж виноват лишь отчасти, Что оказался у зла во власти. Ну, да, может, бесчеловечно, Зато абсолютно чистосердечно!! А ещё я умею шить... на себе... Но нужны ли такие подробности здесь? Пулю из тела достану, куда дела труп — уточнять не стану. (Если хочешь прибегнуть к самообману.) Предупреждаю, я агрессивен! После работы немного пассивен. Если устану — не лезь, от греха, Если не хочешь превратиться в прах. Кстати, должна быть фигура и морда, Чтоб не хуже, чем у Даби телки. Будешь тупой — помрёшь в первый день. А дальше писать мне уже лень. И не думай, что отчаялся я уж совсем Раз сижу на "Сайт знакомств.net" Короче, я жду день или два. Не найдешься — пиняй на себя.Айзава Шота
Взгляд Шоты смягчается, из усталого становясь ленивым. Вы с Эри уснули на диване, на твоих подогнутых коленях лежала знакомая Айзаве детская книжка, а на журнальном столике было блюдце с пончиками и стояло две чашки — одна с какао, вторая с кофе. Ступая бесшумно, Шота подбирает с кресла плед и склоняется над вами, осторожно укутывая мягкое, расслабленное тельце Эри и твоё, чуть скованное из-за тесноты дивана. Он выключает телевизор, закрывает книжку, кладя её на столик, и несёт остатки еды в кухню. Однако мыть посуду сейчас рискованно, ведь вода может потревожить ваш сладкий сон, поэтому Айзава лишь оставляет всё в раковине, намереваясь вымыть завтра, если, конечно, успеет проснуться раньше тебя. Взяв с тарелки надкусанный пончик и надкусив его рядом, Шота поморщился от приторной сладости. Только ты и Эри любили что-то настолько сладкое, он не любил, и пончики стали появляться в его доме только с твоим появлением. Твоим появлением вообще многое изменилось и в нём самом, и в окружающей его обстановке. Мебель будто стала стоять по-другому, хоть и стояла по-прежнему. Кровать казалась особенно одинокой, хотя раньше была лишь просторной. На полочке в ванне, кроме его одеколона, лосьонов, бритвы, пены и зубной пасты с щёткой поселились какие-то непонятные, вкуснопахнущие флакончики. Где-то по дому он стал находить клоки волос, хотя, учитывая длину его шевелюры, это не стало чем-то новым. Какие-то сумки, бумажки, ленточки, резинки, журнальчики — весь хаос, которого он раньше избегал, теперь творился в его доме на законных основаниях. Конечно же, только Эри была официальным предлогом твоего постоянного нахождения здесь. Но уверенность в этом пошатнулась с того самого———————————————————————
Его прошибло в пятый раз за этот час шоком, осознанием и сожалением, когда сначала он нашёл твой труп на полу на кухне, потом выяснил, что ты ещё более-менее жива и сейчас ехал за скорой, игнорируя нарастающую боль в висках. Его соулмейт мало того, что вообще нашелся так чертовски внезапно, когда он стоял в примерочной бутика и выбирал рубашку, так ещё и обладал, как оказалось, не только бескрылой канарейкой, но и обморочными припадками. Вот почему ты не хотела с ним встречаться, вот почему ты так осторожно позвала его домой "покормить птичку", вот почему он не видел твоими глазами. Он бы мог злиться, мог отчитывать скромно молчащую всё это время тебя, но нет, сейчас он мог лишь сидеть в больничном коридоре в ожидании вердикта врачей. Как же глупо было не верить во все эти росказни про соулмейтов, которые "вторая половинка предначертанная судьбой". Ведь он даже не заметил, как всего лишь за день общения захотел не только увидеть тебя, но и познакомиться, узнать поближе. Он действительно ждал встречи с тобой, хоть и относился ко всей этой соулмейтовской тяге скептически. Но вот, твой голос прозвучал в его голове, твой адрес вбит в его подкорку, твоя канарейка трещит в его ушах, а ты лежишь перед ним на кушетке. — Кома, так? Почему ты не сказала мне раньше? Может, мы успели бы... — смотря в твои закрытые веки, понуро говорил вслух Шота. "Я боялась, что ты испугаешься и... не приедешь..." — твой голос тихо и боязливо закрался в его мысли. Айзава вздохнул и присел на табурет рядом с кушеткой. — Как бы я мог, зная, что мой соулмейт валяется без сознания на полу в собственной кухне. Я же герой, ты ведь знала об этом. За твоё недолгое молчание, перед его глазами промелькнуло около десяти картинок упущенного времени. Он бы примчался сразу, как услышал, он бы отвёз в больницу раньше, он бы успел. "Не все же такие правильные и благородные, как ты..." — еле слышно прошептала ты, и в голове Шоты собрался, как пазл, образ робко прячущей глаза в пол девушки, сводящей носочки туфель, с бледной кожей, чуть красными коленками, в том самом кимоно, в котором он представил тебя первый раз, и скромно уткнувшимися друг в друга указательными пальчиками. Больше твой голос не звучал сиреной в его голове, а твой образ не был загадкой. Айзава медленно ехал обратно к твоей квартире, чтобы оставить купленные им тебе вещи и всё-таки покормить бескрылую канарейку. Теперь он приезжает сюда каждый день, кормит птицу, иногда вытирает пыль, поливает цветы, обмениваясь с тобой лишь короткими фразами, а по приезду в больницу — невидимыми взглядами. Без изменений прошла неделя, две. Врачи отчаялись, ты тоже, он нет. Без остановок он питал надежду услышать твой голос не только в голове, почувствовать твои объятия, купить тебя ещё платьев и блузочек и посмеиваться с домашнего дефиле. На Шоту уже даже не обращают внимания на проходной. Он минует коридоры, этажи и двери, заходит в твою палату и кидает усталый взгляд на пустую кушетку. Его сердце останавливается на какое-то мгновение, и он уже сам готов занять освободившееся место. Взгляд метнулся к окну, где тёмным силуэтом теплый свет очерчивал твой контур. Повернувшись к нему, ты обнажила улыбку и, побежав навстречу, повисла с его шеи. Деревянными руками Шота подхватывает твоё тело и пытается сжать до хруста, словно чтобы проверить действительно ли оно настоящее. Ты податливо гнёшься и протестующе хрустишь. Его ладони смещаются по тебе то цепляясь за волосы, то скользя по спине, то накрывая подрагивающие руки. — К-когда?.. — не скрывая всё той же отчаянной дрожи в голосе, спрашивает он, встречаясь с твоим взглядом. — Сегодня утром. Я решила дождаться тебя здесь, знала же, что придёшь! Ты улыбаешься, стирая с его глаз слезы и не замечая собственных. Шота жадно принимает твои быстрые покусывания, отдаленно похожие на поцелуи. Его разрывают желания продолжить ощущать тебя, заполняя в полной мере пустую прежде чашу, но он и не хочет больше находиться здесь: белые стены давят, тиканье часов, пиликанье приборов, капанье воды — всё слишком сильно давит на виски. Шота улыбается, нежным взглядом отвечая твоим искрящимся глазам и перебирая между пальцев мягкие волосы. — Пойдём домой. Твоя канарейка уже соскучилась по мне.Кейго Таками
Кейго подозрительно щурится и пикирует с крыши высотки, удерживаясь на примерной высоте фонарей, и следует за тобой. Это странное чёрное пятно, будто бы тень, но передвигается и при слабом освещении дороги. Очень быстро, словно куда-то спешит, осторожно, словно таится, чего-то боясь. Таками стискивает зубы, когда начинает отставать. Пятно ускоряется, ловко огибая, как жидкая тягучая масса, всё препятствия и устремляясь за черту город. Кейго дышит собственными подозрениями. Ночь сегодня особенно темная, ветер холодный, промозглым, тучи густые. Он резко тормозит у ровной границы поля жёлтых колосков, что хоть и теряют свою яркость без солнца, но всё равно будто бы светятся в темноте, отражая бледный блеск редких звёзд. Ты ползёшь по холодной земле, огибая стебли, исчезая из-под прицела Таками, но где-то на середине огромного поля, выныриваешь, собираясь в черную каплю и обращаясь собой. Девушкой полуживой. Кейго замирает в ожидании, возвышаясь над всем полем у туч. Он видит твою изящно изогнутую спину, осиную талию, острые локотки и длинные тонкие пальцы с острыми ногтями. С каждой новой минутой, которая будто ложится ощутимым слоем на предыдущую, он различает в тебе ещё больше деталей, таких же черных, как смоль, как эта ночь, как ты, но всё равно чуть более бледных, белых и блестящих, как эти светящиеся колоски. Два коротких рога на твоей голове, прячутся в волнистых черных волосах до поясницы и почти незаметны, а заострённые кончики ушей и вовсе нельзя было бы увидеть, если бы они не торчали так сильно. Таками рыскает взглядом по пространству в поисках зацепки чего бы то ни было. Ему нужно хоть какое-то прояснение, хоть один лучик света, но сегодня даже звёзды далеко не путеводные, а выглянувшая из-за туч луна не осветила и сантиметра бескрайнего поля. Ты повернулась за завыванием ветра, обнажив Таками сверкающие лезвиями клыки в своей радостной улыбке и горящие в темноте алой кровью глаза. Вместе с твоим движением зашевелилось будто всё: зашептались колоски, спешно побежали тяжёлые тучи, вновь скрыв луну, зашелестели дырявые крылья крыланов, перебитые гулом их скрипучих голосов, где-то в лесу завыла стая истощённых до костей, злых, голодных волков. Кейго не заметил, как отпрянул, потеряв ритм во взмахах. Словно подстреленной птицей, он рухнул сквозь мягкие колоски на жёсткую холодную землю, а проморгавшись, увидел над собой тебя. Ты улыбалась мило, нежно и приветливо, протягивала ему руку. Твоё личико казалось дружелюбным, а знакомый дымок вокруг — игривым. Таками, не раздумывая, схватился за твою ладонь, поднимаясь. Его губы скривились в усмешке от собственной подозрительности, такой глупой подозрительности, что он не сдержался, произнеся свои мысли вслух. — Х, а мне показалось, что ты злодейка... Твоя улыбка стала шире настолько, что казалась болезненной, а выпирающие теперь клыки впились в кожу нижней губы. — Тебе не показалось... — не шепотом, а шипением слетело с твоих кровящих губ. Таками в страхе отступил назад, когда твоё тело поглотил черный дым, испарившись так же бесследно, как в то же мгновение исчезла ты.Чисаки Кай
Кай очерчивает глазами полукруг, устало вздыхая, когда слышит грохот по ту сторону двери. Ты влетаешь в богом забытый кабинет Чисаки, хлопая дверью так, что содрогаются дышащие пылью старины шкафы. — Приветик, Ка-ай! — весело поёшь ты, растягивая улыбку до ушей и гласные до нервных окончаний Кая. — Здравствуй, — пытаясь оставаться вежливым, отвечает Чисаки и спешно убирает в сторону драгоценные свитки, когда ты обрушиваешься своей тушей на стол, чтобы выпятить свои больше, широко раскрытые глаза в его лицо. Ты в выжидающе смотришь, Кай мысленно качает головой и вновь ныряет глазами в ровные письменные закорючки. — Ты опять опоздала сегодня. Ты фыркаешь, наконец, отпрянув от него и его стола. Выпрямляясь, ты скрещиваешь руки, чувствуя, как кожаный ремень сумочки покачивается на плече, и хмуришься. — Я завила ресницы и накрасилась новыми тенями! Как можно быть таким невнимательным. Чисаки качает головой уже не мысленно, когда с очередным фырком ты сбрасываешь стопку книг со старого кресла на пол и плюхаешься на скрипучее сиденье. — Сколько раз повторять, будь осторожней. — "Сколько раз повторя-ять, сколько раз повторять". Здесь всё попахло гнилью, пыльное и старое, в том числе и ты. Сколько мне ещё здесь нужно затухать?! Сколько?! — До тех пор, пока не окончишь практику, а этого не случится никогда, учитывая с какой—————————————————————
— Что ты здесь дела- — Тшшш! — ты прикладываешь указательный палец к его губам и спешно тянешь за собой под ветки ивы. Кай оседает голыми коленками на сырую, недавно политую траву и ползёт за тобой к стволу. — Т/и, нам нужно спешить на собрание! — недоумённо восклицает Чисаки. — Говори тише! — вновь шикаешь на него ты, прижимая коленки к груди и боязливо озираясь на шевельнувшиеся листья. — Я не хочу на собрание. Чисаки часто моргает, от удивления даже привстав. — В смысле не хочешь? — В прямом! Не хочу! — грозно шепчешь ты, супясь и топая ножкой по примятой траве. — Я, конечно, понимаю, что папенька просто хочет, чтобы мы учились, смотря на него, но он ведь и сам говорил, что не детское это дело слушать взрослых дядек! Чисаки свёл тонкие брови к переносице, перекатившись на стопы и брезгливо отряхнув коленки, что теперь торчали у самой головы. — Папенька, папенька... Тебе он не папенька! — Тебе тоже! — ядовито выплюнула ты. Кай рыкнул в стиснутые зубы и отряхнул друг о друга теперь уже запачканные ладони. — Просто признайся, что ничего не понимаешь, поэтому и не хочешь ходить на собрания! Ты возмущённо вздохнула, набрав в щёки воздух, но когда громкий писк вырвался наружу, Кай шикнул на тебя, указав взглядом на шорохи шагов по ту сторону живой стены лиан листьев ивы. — Это я-то ничего не понимаю?! — повторила уже шепотом ты. — Да! Ты! Ты! — язвительно улыбаясь, снова прошипел Кай. Твоему возмущению не было предела. Взгляд метался по зелёному куполу, пытаясь зацепиться за что-нибудь братоубийственное, но ива была слишком мягким деревом для подобных резкостей. Под его смеющимся взглядом ты елозила коротким подолом платьишка по сырой траве, цепляясь руками за осоку и царапая о неё пальцы. — Я расскажу всё отцу! — НЕТ! Кай поднялся, собираясь сорваться с места и рвануть из укрытия, как ты ловким выпадом схватила его за ноги, вырвав траву, за которую держалась, и размазав её по внутренней чашечке его коленей. Кай брезгливо сморщился, зашипев, и вывернулся, ухватившись за твои короткие волосы, в попытке отодрать от себя. Но ты вцепилась в него лишь сильнее, раздирая молочную кожу тепличного ребенка нестриженными, поломанными коготками ребёнка-оборванца. К несчастью Кая, в хаотичном процессе драки и немеренном желании утереть друг другу нос вы извалялись во всей существующей вокруг ствола дерева пыли. — Вы подрались. Снова. Сколько это может продолжаться? — немного напряжённо, но сохраняя ледяное спокойствие, требовал ответа "папенька-не папенька". Ты утёрла грязной ладошкой под носом, оставив там грязевую дорожку и, подобно Каю, скромно ковыряла носочком ботиночка пол. Чисаки супил брови, обиженно дуя щёки и с ненавистью разглядывал видимые зелёные мазки от травы, царапины от твоих ногтей и размазанную грязь по одежде и телу. Пока "папенька" нравоучительно и монотонно говорил о чем-то явно правильном, но нежеланном сейчас, ты тихонько ткнула Кая пальчиком в бок. Он почти испуганно и точно брезгливо отогнулся, зло зыркнув на тебя. — Мир? — одними губами спросила ты, протянув ему мизинец и боязливо поглядывая в сторону "отца", прикрывшего глаза и будто бы беззвучно шевелившего губами, хотя на самом деле там был текст. Кай зыркнул вниз, на руку, вернулся к такому же перепачканному, как и его, лицу. Он шмыгнул, отведя взгляд к отцу и шикнул: — Несносная девчонка. Но всё же сцепил твой мизинец со своим в крепкий замочек. ... Чисаки поправляет галстук, волосы и перчатки, смотря на себя в зеркало с завидной самокритичностью. Взгляд ищет какие-либо возможные изъяны, (ниточки, катышки, зацепки) но ничего не находит. Кай выдыхает, чтобы привести мысли в порядок, и выходит из дома, чтобы, минуя сад, перейти в другую его часть. Но этот чёртов сад, всегда с каким-то сюрпризом, всегда с чем-то манящим, всегда такой беспокойный, что просто пройти мимо него невозможно. Кай останавливается и присаживается на корточки напротив живой стены ивовых лиан. — Нам пора на собрание, — мягко поёт он, отодвигая гибкие веточки, как шторку и заглядывая внутрь. — Не хочу, — смеясь, игриво, отвечаешь ты, привычным для этого места полушёпотом. Кай улыбается, заползая внутрь и усаживаясь на корточки напротив тебя, прижавшей руками колени к груди и елозившей коротким подолом платьишка сырую траву. Прошло столько лет, теперь уже он проводит собрания, дожидаясь на них тебя, а ты всё та же: бойкая, непокорная, смешливая девица, которая, может, только иногда может превращаться в деловую девушку. — Пошли на собрание... — усмехаясь, шепчет Кай, касаясь твоих губ своими в коротких поцелуях и поглаживая пухлые щёчки шершавыми пальцами. — Не хочу... — так же заговорчески шепчешь ты, подразнивая его и игриво тычась носом в нос. Чисаки останавливается, не открывая глаз, и кусает внутреннюю сторону щеки, чувствуя ямки от широкой улыбки на твоём лице подушечками пальцев. — Несносная девчонка, — с усмешкой слетает с его губ, и ты смеёшься тоже, утыкаясь после в его губы своими.