Тамаки Амаджики
Ты тихонько дрожишь, улавливая каждый шорох. Их становится всё больше, и они становятся всё ближе. Ты не можешь надеяться на то, что тебе показалось, ведь летучим мышам не кажется. Любой микрозвук — это отдельная картинка в твоей голове, четкая и инфракрасная. Уши никогда не обманывали тебя. Глаза часто, мозг тоже, но уши никогда. Поэтому ты сильнее нахохриваешься, способная лишь напряжённо ждать максимального приближения непонятных шорохов. Очень странных шорохов. Тамаки осторожно ползет по скрипучей и страшно гнущейся доске под потолком чердака. Губы поджимаются сами собой, когда уши улавливают очередной скрежет под опорой его тела в виде шершавых ладоней. Не хватало ещё и упасть... Этого определенно не было в его планах, более того — никогда не было. Чердак, эта старая доска, с которой открывается чудесный вид на улицу через маленькое круглое окошечко — всего лишь составляющие его небольшой тайны. Нет, Амаджики ни в коем случае не обманывает своих друзей или замыкается в себе ещё больше! Он оправдан тем, что родился человеком, а человеку хоть изредка, а желательно намного чаще, нужно чуть отделяться от всего мира и наведываться в свой. Такой тихий, спокойный, родной и теплый. Где не нужно искать очередной угол или стену, чтобы уткнуться в тупик головой; где не нужно искать оправданий, где не нужно оправдывать чьих-то ожиданий. Просто существовать и всё, и этого мирку будет достаточно. Тамаки нашел такое спокойствие на чердаке. Здесь никого не бывает, немного пыльно, много хлама, а через маленькое круглое окошечко, почти не пропускающее свет, совсем не видно внутреннего двора, только небо, что даёт бесценную возможность по-настоящему побыть в одиночестве. Примерно по тем же причинам ты тоже была здесь. Умение превращаться в летучую мышь — безнадежно слепого черного ночного зверька — делает тебя ещё более консервативной, чем Тамаки. Ты силишься дотерпеть все занятия и, даже не заглядывая в свою комнату, бежишь сюда, в этот покой. Где никто не тыкнет пальцем в немного безобразный внешний вид зверюшки, а, как следствие, и твой вид; где никто не спросит в пятисотый раз "а каково это видеть мир чёрно-белым?"; где можно спокойно отобедать настоящей кровью, а не кровозаменителями, и не поймать на себе одну тысячу косых взглядов. Амаджики щурится, пытаясь разглядеть непонятный черно-серый комок, повисший с балки чуть выше его головы. С большой опаской он протягивает руку и касается комка кончиком дрожащего пальца. Ты испуганно визжишь, разжимая когти и сумбурно размахивая крыльями во все стороны, в попытке то ли отбиться от предполагаемой атаки, то ли просто удержаться в воздухе. Тамаки резко выпрямляется, в страхе дёрнувшись назад, но стукается головой о верхнюю балку, теряет ориентир от твоих визгов и метаний перед его носом и камнем летит вниз, способный лишь растерянно смотреть на стремительно отдаляющийся потолок. Ты же рухнула на доску, когда Тамаки случайно задел тебя рукой. Возможно, это и помогло тебе немного прийти в себя и снять пелену слепого страха с глаз. Ты поморгала мохнатыми веками и шевельнула ушами, уловив глухой удар и притупленное "угх". — Тамаки-кун??.. — удивлённо слетает с твоих губ, когда ты превращаешься в человека и видишь его внизу в пыли и помятых коробках. Амаджики пропускает сдавленное шипение через стиснутые зубы, явственно чувствуя синяки в паре мягких мест и ушибы в паре жёстких. Он осторожно приоткрывает глаза, но после распахивает их, будто испуганно, но скорее ошарашенно. — Т-т/и?!.. Слетев, ты подхватила его подмышками, с трудом подняла обратно на доску и вновь стала человеком. В чёрно-белом цвете человеческих глаз Тамаки не выглядел настолько травмированным, насколько показывал негатив глаз летучей мышки. Ты отвела взгляд. На вопросе "ты как?" и ответе "нормально" беседа закончилась. Возможно, вам обоим было стыдно или может не комфортно говорить в том месте, где вы обычно привыкли молчать, поэтому разговор не сложился, да и не собирался. Спустя каких-то сорок минут ты уже забыла о существовании Амаджики рядом с собой и просто смотрела через грязное стекло окна не на улицу — в другую жизнь. Тамаки тоже старался не замечать твоего присутствия, но у него, к сожалению, этого не получалось. Каждая новая мысль возвращалась либо к тебе, либо к всё ещё ноющим синякам. Тамаки устало прикрыл глаза и медленно выдохнул. — Я-я-я п-подумала, ч-что... Э-это же я виновата в том, что ты упал! Значит мне и следует обработать твои раны! — ты всплеснула руками, случайно продемонстрировав Амаджики зажатые между пальцев баночки, коробочки и мешочки. — Н-но, е-если ты н-не хочешь... — Нет-нет! Проходи! — Тамаки поспешил раскрыть дверь шире и сделать шаг в сторону, чтобы ком твоих самокопаний перестал катиться по наклонной не в тот обрыв. Ты вновь почувствовала, как вспыхнули щеки, опустила глаза и просеменила в комнату. Амаджики закрыл дверь и присел на край кровати, когда ты пододвинула к нему его же рабочий стул и села напротив. — "Раны" – громко сказано, так, синяки... — мечтая перейти на шепот от смущения, но всё же удерживая планку среднего уровня громкости, промямлил Тамаки. Ты промолчала, не поднимая глаз. Решиться на этот поступок и так было самым героическим, что ты могла совершить в своей жизни, так что на поддержание разговора храбрости попросту не хватит. Единственным мужчиной, с которым ты контактировала настолько близко, был твой отец и осознавать, что Амаджики не папа (Господи, всего один уменьшительно ласкательный суффикс и твоя душа покинет сгоревшее в смущении тело) было до дрожи неловко. До дрожи, которую ты с трудом скрывала, но, о черти, тебя пробирало до костей. Кончики пальцев, кончики ушей, какие-то явно существующие, раз прямо сейчас ты их так отчётливо чувствуешь, кончики внутренних органов — всё содрогалось. А в голове вместо тысячи обыденных мыслей и нужных сейчас мыслей была только бегущая строка — "О, БОЖЕ-БОЖЕ-БОЖЕ". Ты закусила щёку изнутри, заломав брови, и коснулась очередного сине-зеленого пятнышка на чужой, покрытой мурашками коже, испачканным в холодной мази пальцем. Сердце Тамаки дрожало, растерянно пыхтя в груди, в попытке вернуть прежний ритм, сейчас так безнадежно утерянный. Ты была сказочной, просто невообразимой, словно выдуманной. Беспросветно черные, будто гладкие и жидкие, глаза-бусинки, (ему казалось, что всего один неосторожный поворот головы и эта черная смола вытечет из своих ямок); не огромные, но и не маленькие, средние заострённые уши, которые, несколько знает Амаджики, способны услышать тихий хруст на другом конце здания и очередной "бульк" крови под плотью того же, кто хрустит. Твой рот был закрыт, а губы поджаты, но он мог предполагать, что и строение твоей челюсти абсолютно уникальное (и при этом бы не ошибся, ведь во всей Японии возможно только ты и Тога имеете сильно выпирающие, острые, будто лезвия, способные прокусить кожу любой толщины клыки). Он смотрел на тебя и краснел. С каждой минутой так безнадежно, непоправимо, отчаянно нуждался в твоих прикосновениях. Ты нервно жевала щёку изнутри, чувствуя на себе его взгляд и с трудом унимала дрожь в пальцах. Хотя нет, это сказано громко, ведь у тебя совершенно не получалось скрывать волнение? Страх? Ты была без понятия, что это было, но что-то очевидно было и вот уже само наличие этого что-то невероятно пугало. Намазав и залепив пластырем последний синяк, на несколько секунд ты замерла, пытаясь уговорить себя встать и уйти, а не встать и рухнуть в обморок. Но как только ты собралась подняться, Амаджики ухватился за твое запястье настолько быстро, что будто даже испуганно. Ты бы хотела надеяться, что переживёшь этот момент, но нет, ведь твоё сердце уже остановилось. Тамаки не сможет ни в одном из своих состояний объяснить собственный порыв. Он просто немного задумался, ушёл в свои мысли не такие робкие, как он сам; в свой мир, не такой замкнутый, как он сам; где не было такого расклада событий, при котором ты бы сейчас просто встала и ушла. Амаджики опомнился, столкнувшись с тобой взглядом. И хоть теперь между вами возникала явная и ужасно прозрачная неловкость, которую слишком хорошо помнили и осознавали вы оба, вы не помогли перестать посещать чердак. Ведь случись эта неловкость с вами по отдельности, что ты, что Амаджики обязательно пришли бы сюда для того, чтобы успокоиться и перестать дрожать от собственного бессилия. Поэтому становилось вдвойне неловко, ведь каждый из вас понимал, что пришёл сюда за этим. Да и окошко в этой треугольной стене было всего одно, что прибавляло неловкости. Твой взгляд осторожно косился в сторону сидящего по левое плечо Тамаки. Взгляд Амаджики косился в сторону сидящей по правое плечо тебя. Щёки вспыхнули, когда глаза наткнулись друг на друга, однако никто не нашел в себе силы оторвать взгляд. Рука Тамаки дрогнула: он медленно и неуверенно поднял её с дерева скрипучей занозистой доски и накрыл твою ладонь своей. Ты почувствовала невероятный жар на щеках, дрожь собственных зрачков и, за неимением ни ответов, ни вопросов, ни каких-либо аргументов, поджала губы, повернув голову обратно. Взгляд Амаджики также уткнулся в маленькое пыльное круглое окошко. Тишина продолжала царить на чердаке, ваши руки продолжали обнимать друг друга, ваши глаза продолжали избегать друг друга, и лишь твои уши были способны услышать всю бурю закипающих эмоций не так глубоко под кожей.Даби
Ты осторожно приоткрыла железную дверь и заглянула в бар. Судя по крикам, Шигараки был, как всегда, не в настроении. — Тога, отстань. — Химико надула щёки и лишь сильнее склонилась вперёд, заставив вжаться немного смущённого Томуру в барную стойку. — Примерь ушки!! Ну, Томура-куууун!! Она занесла руки над его седой головой, крепко сжимая пальчиками ободок с кроличьими ушками. Шигараки молниеносно сжал четыре пальца на тонких запястьях, предотвращая позор и унижение всей своей жизни. Ты тихонько выдохнула, попытавшись погасить желтизну вен на щеках, и понимая, что пройти мимо них незамеченной не удастся. Жёлтые сгустки тумана на волнистом лице Курогири округлились, когда дверь с тяжёлым скрипом отворилась, а ты замялась в пороге. — Эм... здрасьте, Томура, Курогири и... Прости, я не знаю, как тебя зовут... Химико изогнула брови, переведя взгляд на замершего в непонимании Томуру и не теряя момента всё-таки нацепила на его макушку ободок. Шигараки зло рыкнул, но всё же позволил ей стиснуть себя в объятиях и уткнуться вездесущим носиком в чуть зудящую шею. Ты тоже решила не терять момента, пока Химико так удачно своим маленьким всплеском любви отвлекла лидера от твоей скромной персоны и поспешила спросить Курогири: — Извините, а у вас аспиринчика не найдётся??.. Туман смотрел на тебя немного озадаченно, но потом всё же кивнул в сторону тумбочки под телевизором. Ты просеменила мимо замерших в объятиях Шигараки и Химико, (игнорируя пристальный взгляд Томуры) разворошила аптечку и быстренько убежала обратно наверх. Вроде пронесло... Даби всё так же лежал на полу под распахнутым окном и дышал так тяжело, что ты смогла услышать это с порога. — А я думал, ты сбежишь... — Даби говорит правду, ведь это первый раз после похищения, когда ты покидаешь его комнату. Он как сейчас помнит ту ночь, когда утащил с полицейского патруля милую девушку с причудой подсвечивания венок на щеках; и как сейчас помнит, насколько не хочет её потерять. Но ты не убежала — этот факт уютно тлел в его груди, хоть и сейчас Даби совсем не вовремя нагреваться. Он бы не позволил тебе выйти, если бы не перегрев. Чертова слабость, которую он никак не может избежать, и которая, как всегда, его подводит. — Как прошла мимо наших? Всё было нормально? — тяжело цедит из себя слова Даби. Ты присаживаешься рядом с ним на коленях, спешно вытаскивая таблетку из упаковки и заботливо придерживая голову пока он запивает обезболивающее водой. На его вопрос ты лишь кивнула, решив, что в таком состоянии Даби не интересны подробности личной жизни Томуры и той белобрысой незнакомки. Хотя в обычный день вы бы посмеялись над этим. Ты не выходила из комнаты, поэтому Даби приходилось просвещать тебя хоть в какие-то дела внешнего мира, чтобы в какой-то момент ты просто не сошла с ума от скуки. А тебе, впрочем, и не было скучно. Дома тебя ничего не держало, в обществе и на работе тоже, а Даби оказался прекрасным собеседником с вагоном свободного времени. Ты не спрашивала, что он делал и куда уходил, лишь "как там погода" и "всё ли в порядке", но только в тех случаях, когда его настроение это позволяло, а в остальных... А в остальных он начинал разговор сам, спрашивая, всё ли в порядке у тебя, что ты делала, не хочешь ли поесть, поспать, почитать или, может, поиграть. Ты не знаешь, сколько прошло времени с тех пор, как цикл твоей жизни замкнулся стенами его комнаты, да и тебе было всё равно? Да, наверное, всё равно. Ты нахмурила брови, когда чуть обожгла тыльную сторону ладони о горячий лоб Даби. И всё же этот перегрев окончательно убедил тебя в том, что парень многого недосказывает. "Болят ли твои шрамы?" — естественно, "нет". "Тебе плохо?" — конечно же, "нет". Но ему плохо и всё у него болит. Не свались он десять минут назад в обморок и сейчас у него всё было бы хорошо и "не болело". — Я принесу лёд? — ты хочешь сказать это твердо, сказать и выйти из комнаты, но понимаешь, что для Даби это будет слишком большим стрессом в таком состоянии, поэтому лишь спрашиваешь, надеясь на положительный ответ. Даби чувствует, как кипят мозги. Выйти? Второй раз? Это подозрительно? Он должен сейчас сказать нет? Да, должен, но если скажет, то и сам из этой комнаты больше не выйдет. Ты срываешься с места, как только видишь неуверенный кивок. Ты торопишься, думая, что если будешь медлить, то Даби будет сильно переживать, но твоя скорость приносит ему столько же боли и сомнений. Он же не выпускал тебя из комнаты, совсем, как какую-то зверушку держал в клетке. А сейчас эта дверь открылась, и ты бежишь в неё без оглядки, а он лишь лежит живым трупом на полу. Вновь влетая в бар, ты не замечаешь развалившегося на диване Томуры и Тоги, прикорнувшей на нём. — Курогири, лёд?! — Туман щурится, продолжая размеренно протирать граненые бока стакана. Ты задыхаешься в волнении. — Курогири, пожалуйста! — Сначала ответь мне на три вопроса: кто ты, какого здесь делаешь и откуда о нас знаешь, — вяло доносится до стороны дивана. Ты равно выдыхаешь, резко оборачиваясь и видя, как Шигараки потирает глаза, после переложив ладонь на макушку Химико, уткнувшейся лицом в его грудь, и зарывшись пальцами светлые волосы. — Я Т/и, я живу с Даби и ему нужна помощь! Томура-аники, пожалуйста, разве я многого прошу? — Откуда ты нас знаешь? — размеренно цедит Томура, в то время как ты сходишь с ума от нетерпения. — Даби часто упоминает тебя и Курогири, когда рассказывает что-то, но я не знаю никаких подробностей и не хочу знать, просто дайте мне лёд, а потом спрашивайте обо всём уже его, пожалуйста! Пальцы Шигараки замерли, запутавшись в чужих прядках. Он молчал долго, как показалось тебе — целую вечность. В твоей голове уже строились картинки, насколько Даби взволнован, рассержен, подавлен. Возможно, он уже подумал, что ты сбежала. В обычный-то день для него это стало бы ударом, а осознать, что ты "бросила" его в таком состоянии — это скорей всего в сотню раз больнее. Ты переминалась с ноги на ногу, не заметив, что за всё время вашего разговора и молчания Томуры Курогири уже достал лёд из холодильника и осторожно прятал его под столом. — Курогири, — наконец, изрёк Шигараки и что ты, что Туман не медлили с действиями: спустя минуту ты уже неслась по лестнице вверх, прижимая ледяной и мокрый пакетик к груди. Распахнув дверь, ты отпрянула, обнаружив Даби, оперевшегося о косяк с занесённой в воздухе рукой. Конечно, самонадеянно с его стороны было пытаться выйти на твои поиски, когда даже элементарно удерживать тело вертикально давалось с трудом, но он не смог себя переспорить. Ты открыла было рот, чтобы задать пару глупых вопросов, на которые никто конечно же не собирался отвечать, но Даби опередил тебя, буквально из последних сил затянув в комнату, захлопнув дверь, о которую ты после стукнулась спиной, и заперев её на ключ. — Почему так долго? — Даби бы очень хотелось, чтобы ни страха, ни волнения, ни отчаяния сейчас не было слышно в его голосе. Он ведь испугался. По-настоящему испугался, когда ты предположительно задержалась на невыносимое количество минут. Все эти чувства (волнение, страх, отчаяние) и заставили его приложить практически отсутствующие усилия, встать и сделать эти пятнадцать шагов до двери — самых тяжёлых и долгих в его жизни. Чтобы сердце почти выпрыгнуло из груди от терзавшего душу незнания, где ты и... обиды... Да, ему стало бы очень обидно и ещё больнее, если бы ты бросила его прямо сейчас, в такой тяжёлый момент. Когда он как никогда уязвим, когда он вынудил себя полностью довериться тебе, когда он слаб и беспомощен, настолько, что даже не может самостоятельно налить себе воды. — Зачем ты поднялся? Даби, ляг обратно, ты что! Даби стыдливо опускает глаза, качаясь от того, что единственной опорой ему сейчас служили лишь собственные руки, упершиеся в дверь. — Я... волновался за тебя... — немного врёт, да, но и доля правды здесь есть. Такая стыдливая, неловкая, отчаянная долька правды. Ты заглядываешь в его глаза, пытаясь вынудить их смотреть на тебя, но зрачки упрямо дырявят пол. Тогда ты осторожно касаешься мокрой ладошкой его невероятно горячейХитоши Шинсо
Шинсо стоит в прачечной, в три погибели согнувшись над деревянным тазом и старательно отстирывает твои гольфики после очередного неудачного знакомства с дождём в осеннем саду. Пронизывающий холод ледяного пола подвала заставляет его, босого, переминаться с ноги на ногу и периодически основательно выдыхать, будто чтобы вновь набрать горсть терпения. Краем глаза он замечает твою тень, на носочках крадущуюся к нему по стенке, которую озаряет тусклый свет керосинки. Хитоши поворачивает голову, мгновенно отпрянув, ведь ты уже стояла к нему впритык. — Г-госпожа?.. — растерянно шепчет он, когда ты вынимаешь его руки из мыльного раствора и тянешь за собой. Щёки Хитоши краснеют — твоя кожа действительно мягкая. Он вынужденно семенит следом за твоими спешными шажками, которые так неизбежно стремительно приводят вас в твою комнату. Шинсо услышал, как щёлкнул резной ключ в позолоченном замке — это тень закрыла дверь, и выгнул брови. Взгляд медленно обогнул твою спальню, из непривычного отметив лишь тысячу зажжённых свечей, расставленных по пространству комнаты и пару горящих лампад у изголовья кровати. — Госпожа, что происходит? — всё также шепчет Хитоши, ведь не смеет повысить голос, пока ты молчишь. Вы стояли посреди спальни, твоя тень осторожно трепетала в уголке, ты сжимала мокрую теплую ладошку Шинсо, стоя к нему спиной. Сложно сказать, что творилось в твоей голове, но в наивных мыслях сейчас определенно был небольшой бардак. Ты даже немного обижалась на Хитоши за то, что сейчас его взгляд не спускается по изгибам твоей голой, по вине намеренно выбранной сорочки, спины, а лишь уткнулся в затылок. И всё же ты тихонько охнула себе под нос, послав все мысли к Чёрту (кстати, надо бы навестить его на днях). — Хитоши... — ты поспешила обернуться и заглянуть в его глаза, отчаянно сверлящие тебя. — Научи меня быть взрослой... В груди Шинсо леденеет, а в щеках начинается настоящий пожар, когда ты, слабо удерживая его руку за пальцы, прижимаешь эту мокрую ладошку к своему солнечному сплетению. Он чувствует размеренную пульсацию и не чувствует собственных ног. Он хочет шепнуть очередное "Госпожа", но твои пальчики отпускают его ладонь и лезут за широкие плечи. Лицо оказывается непростительно близко — с каждым порывом Шинсо отпрянуть, ты становишься ещё ближе. А когда даже привстать на носочки не помогло удержать его, ты просто повисла на нём, заставив согнуться к твоему лицу самостоятельно. Твой взгляд задумчивый и томный, а прикосновения невероятно нежные, невесомые. Ты подаёшься вперёд касаясь кончиком языка его губ. Шинсо столбенеет, не в силах даже дышать. А вот ты выдыхаешь, оставляя короткий почти-поцелуй на его губах, закусываешь свою, нижнюю, и заглядываешь в его глаза. — Хитоши, ответь мне... поцелуй меня... К Шинсо возвращается возможность дышать. Он с надеждой пытается предположить, что всё это лишь сон, но твои губы вновь неумело тычутся в его, и вся эта надежда рассыпается в гнилой прах. — Г-госпожа, я-я я н-не могу... — в те короткие мгновения, когда ты отдалялась, только чтобы потом вновь примкнуть, растерянно шепчет Шинсо. — Хитоши, поцелуй... Помоги мне стать взрослой... Ты прикрываешь глаза вновь касаясь его уже влажных губ. Тело Хитоши размокает, становясь ватным, и он перестает обращать всякое внимание на заледеневшие от стояния на каменном полу в подвале ступни и всё ещё мыльные после стирки руки. Всего на какую-то долю секунды он закрывает глаза и расслабляет губы, как ты сиюминутно пользуешься этой слабостью, чтобы просунуть в его горячий рот свой скользкий язык. Откуда-то из глотки вырываются сладкие охи, когда для вас обоих это становится внезапностью. Каждое ощущение, как отдельная интрига, стиснувшая в напряжённом неведении ваши тела. Что ты сделаешь дальше? Что он сделает дальше? Ах, если б хоть кто-нибудь из вас имел понятие. Тебе чертовски нравилось происходящее: до дрожи в коленках, до узла нервов внизу живота. Но тебе бы хотелось более конкретно знать, что вообще нужно делать. Однако ни одной мысли об этом не пролезло в голову, когда ладони Хитоши несмело опустились на твою талию. Неизвестно как, но поцелуй стал глубже. Ты не понимала ничего в происходящем, но отчаянно хныкала и прижималась к нему сильнее. В глазах Шинсо поплыло. Он чувствовал туманность в голове и слабость в теле, подстёгнутые скрутившим живот желанием. Всё его нутро горело, хотело, мокло, но в перстевидном хряще гортани застряла кость, которую он при всём желании не мог вынуть. — Г-госпожа... "Госпожа"... Ты была "Госпожа". Он не мог называть даже твоего имени, он не смеет даже касаться тебя. Но он это делает. Прямо сейчас, его руки давят на твою талию, с дрожью и ювелирной осторожностью касаясь хрупкой и голой спины. Он чувствует мурашки на твоей бледной коже, чувствует пузыри, которые то раздуваются, то лопаются между вашими мокрыми губами; чувствует твои неумелые касания и слышит твои случайные стоны. И он чувствует себя в это время так невероятно. Он хочет, сильно хочет, стать более уверенным, стать властным, стать здесь главным, но не может ни физически, ни душевно. Ведь и его душу ты давно присвоила. Ты выдыхаешь громким стоном, вновь припадая к его губам, поднимаясь на носочки и надавливая на шею, чтобы он оказался ближе, чем это вообще возможно. Руки Шинсо уже непроизвольно при таких толчках прижимают тебя к телу сильнее. Шершавые пальцы с трепетом скользят по гладкой тонкой и нежной коже спины. В какой-то момент поцелуев тебе перестает хватать и ты, не прерывая поцелуй, подталкиваешь Шинсо к кровати. Хитоши окончательно вскружило голову. Он развернулся и усадил тебя на край матраса, а сам осел в ногах, расцеловывая колени. Ты облизнула губы, зарыв в сиреневые волосы пальцы и неуверенно раздвинув ноги, чтобы Хитоши смог дотронуться губами внутренней стороны тонких ляжек. Шинсо просунул ладонь под платье, прикосновением к впалому животу, заставив тебя лечь, чтобы не изнывать в желании большего. Шершавые, огрубевшие от бытовой работы подушечки его пальцев, сейчас нежно скользили по телу вверх, отдавая пульсацией каждого попутного нерва. Хитоши впился глазами в изгиб твоей шеи, запрокинутой головы и выгнутой колесом груди и коснулся губами лобка через кружевные трусики. Ты ахнула и вцепилась ногтями в кожу его головы. Шинсо надавил кончиком языка на тонкую ткань, протиснув её между половых губ и опустил ладони по твоему телу вниз, чтобы подцепить эти ненужные кружевные ниточки и стянуть их с твоих ног. Ты привстала на локоть, нетерпеливо ёрзая на кровати и неосознанно массируя захваченные сиреневые волосы. Но вновь упала в постель, когда Шинсо коснулся языком чувствительного узла нервов. Хитоши так же, как и тебе, были в новинку эти ощущения, и он бессовестно осознаёт, насколько даже в домашних, пижамных штанах ему сейчас тесно. Ты скользишь свободной рукой под невероятно тонкую атласную ткань сорочки и сминаешь маленькую грудь, зажимая между пальцев твердый сосок. Мордочка Шинсо пачкается от обилия естественной смазки, которую он старательно размазывает по горячему лону, с небольшой осторожностью, стараясь сдержать свою несдержанность, покусывая клитор. Твоя ладошка отчаянно давит на его голову, заставляя лицо вжиматься в гениталии. Хитоши блаженно мычит, закатывая глаза, когда вдыхает твой запах и так неприлично теряет от этого голову. Его ладошка спешит дотянуться и смять твою грудь, и ты охотно освобождаешь ей место, накрывая поверх своей. — Х-Хит-тош-ши... Ты тянешь его за волосы, вынуждая оторваться от так увлекавшего занятия и подняться выше. Шинсо оставляет горячие поцелуи на каждом сантиметре твоего тела, залазя головой под сорочку. И когда руки окончательно избавляют тело от неё, мокрые губы утыкаются не менее мокрым поцелуем в твои, заманчиво приоткрытые. Ты обнимаешь его ногами, отчаянно потираясь о твердый бугорок в паху. Мокрые ладошки исследуют чужое, незнакомое, ранее избегаемое тело, а ногти как-то сами по себе впиваются в лопатки, располосовывая кожный покров. Шинсо стонет, раскрывая губы, чем раздувает, но тут же лопает пенные пузыри. Языки неумело сплетаются в безритменном танце, ведь понятия не имеют, как себя вести в чужом рту. Тень с громким шорохом проносится по комнате, задувая все свечи и оставляя гореть лишь лампады. Хитоши избавляется от пижамных штанов, нависая над тобой. Твоя голова полна беспросветного тяжёлого тумана, а глаза — томного желания. Но стоит тебе только опустить взгляд на твёрдо упирающийся в лоно стояк, как неловкие сомнения закрадываются в мысли. — Д-должен... — сгорая от того же смущения, отвечает на вопрос в твоём красном лице Шинсо. Ты вскрикиваешь, цепляясь за сиреневые волосы, когда головка тяжело входит в узкую дырочку. Хитоши утыкается носом в твою шею, раскрыв рот в немом стоне, когда чувствует, насколько в тебе тесно. Ты всхлипываешь, после первого осторожного толчка, тугой болью отдавшего по телу, и крепче сжимаешь в руках чужую голову. Шинсо цепляется за твои губы, в попытке немного утешить, хотя сам не менее отчаянно нуждался в утешениях. — Черти, как узко... — блаженно давит Хитоши не своим хрипом, не смеет открывать глаз и лишь вновь прячет нос в изгиб твоей шеи, кусая и облизывая пульсирующую жилку. Из твоих глаз давятся слёзы. Во второй болезненный толчок тебе перестаёт нравиться происходящее, но губы Шинсо покрывают тебя мокрыми поцелуями, руки крепко сминают в жарких объятиях, а развязавшийся язык горячо шепчет на одном дыхании: "Госпожа-моя Госпожа-вы прекрасны, Госпожа-в вас так хорошо, Госпожа". Он вжимает тебя в кровать, пытаясь двигать тазом более сдержанно, но неизведанные и сильно желанные ощущения не оставляют ему выбора. Постепенно ты привыкаешь к его присутствию внутри себя и, наконец, получаешь долгожданную долю удовольствия. Плотность соприкосновения внутри, вся теснота становятся горячими, мокрыми, до одури приятными, и бледное лицо пылает алым румянцем от пошлых хлюпов при столкновении ваших тел внизу. Шинсо окончательно теряет стыд, терпение и чувство статусного неравенства, о котором, впрочем, он забыл ещё в самом начале. Поцелуем, более властным, ни граммом ни робким, он вдавливает твою голову в матрас и постанывает, жмуря глаза, от яркого букета ощущений внутри себя. — Ах, Х-хитоши! П-постой... Х-хитоши... м-медленней!.. Отчаянно цепляясь зубами за его горячие, уже искусанные тобой, губы и ногтями за уже исцарапанные тобой лопатки, ты запрокидываешь голову, чувствуя, как очередной поцелуй мокрой слюной оседает на шее. Он тебя не слушает и лишь ускоряется, догадываясь, что ты близка к развязке. Хитоши закусывает губу, когда ты громко стонешь, изгибаясь под ним и ухватываясь цепкими пальчиками за волосы. Он задерживается ещё на немного внутри, чтобы чувствовать, как твои стенки сжимаются вокруг него, сокращая и без того узкое пространство. Хитоши хочет сделать ещё пару толчков, но ты сталкиваешь его с себя, наваливаешься сверху и сползаешь вниз, спешно обхватывая напряжённый член ладошкой. Теперь черёд Шинсо запрокидывать голову, стонать и зарываться пальцами в твои волосы. Ведь твой ротик такой же узкий и горячий, ведь он движется так же неумело, чем только больше возбуждает. Не проходит и пары секунд, как Шинсо спускает тебе на лицо. Ты сглатываешь то, что стекает в рот и льнёшь к Хитоши, завлекая в очередной поцелуй, такой же развязный, но уже более спокойный. В какой-то момент, в суматохе, между очередными поцелуями и ласками, ты всё-таки успеваешь вытереть лицо то ли о простынь, то ли о собственную сорочку, то ли о грудь Хитоши. А когда последняя волна возбуждения затихает и столкновения ваших губ становятся действительно просто чмокающими столкновениями, сон мгновенно поглощает как тебя, так и Хитоши в свои наполненные минувшей похотью воспоминания. Проснувшись на следующее утро, ты обнаруживаешь возле себя завтрак, но не Хитоши. Он ушёл, заботливо укрыв твоё всё ещё голое и дрожащие от вчерашнего тело тонким одеялом, и сложив сорочку на тумбочке. Но ты накидываешь на себя лишь такой же атласный и тёмный халатик с привычными изображениями теплого полумесяца, резного солнца и острых звёзд и бежишь на кухню. По дорожке из вкусного запаха живой каши, по дорожке из вкусного запаха его крови и души, которая словно дымным образом шагает перед тобой. Но огонь давно затух, а каша утробно урчит, булькая, под крышкой. В смешанных чувствах ты возвращаешься в комнату и аккуратно присаживаешься на край кровати у подноса с парным молоком и овсяным печеньем. Всякие мысли посещают твою голову. Невидимая по вине дневного света тень отголоском шепчет об использовании и предательстве, но ты не можешь остановиться ни на чём конкретном до тех пор, пока чужие горячие губы нежным поцелуем не касаются твоего оголённого, спавшим рукавом, плеча. Уголок твоих губ взлетает вверх, когда такой же разрез улыбки Хитоши поднимается ласковыми касаниями выше по изгибу шеи, а шершавые пальцы намного увереннее, чем вчера проскальзывают по коленкам под подол халата.Айзава Шота
— Ты почти идеальна, — твой психолог считает нужным переход к панибратству с тобой на каждом сеансе, без учёта твоего мнения и терпения. — Осталось немного, и мы добьёмся непревзойденного результата. На, посети это завтра для закрепления эффекта наших разговоров. Мышцы твоего лица остаются неподвижны, когда пальцы слабо сжимаются на флаере. (На самом деле, они уже давно стали застывшими.) — Там в основном собираются потенциальные алкоголики и суицидники, но в принципе у них такие же душевные проблемы и детские травмы, так что тебе тоже пойдет на пользу. Веко непроизвольно дёргается, оставаясь, возможно, единственной подвижной мышцей. Женщина всё в том же дешёвом пиджаке, в том же дешёвом кресле, и с тем же дешёвым запахом кидает тебе "свободна", не поднимая взгляда с телефона в руках. Было бы окончательной наглостью, если бы она открыто уложила руки с ним на стол и лишь кивала головой на твой редкий, односложный бубнёж, продолжая свой нравоучительный, содержание которого не менялось изо дня в день. Но она этого не делала, сохраняя своеобразный нейтралитет. Это не подпускало искорку раздражения к фитилю бомбы твоей ярости и, вместо взрыва эмоций, ты лишь вновь глотала это оскорбление. Шаги по коридору, а потом и по улице в этот раз, как и во все другие в этом месяце не отдавали эхом резких цоков по пространству: специалист настояла на ношении исключительно кед, чтобы заземлить твою возвышенную натуру на самом деле, чтобы принять и понять общество других людей рядом с её слов. Твой взгляд в этом месяце ни разу не накрашенных глаз опущен, как и уголки таких же голых без своей постоянной помадной одежды губ. В мыслях так же нет былого превосходства и с каждой минутой ты чувствовала как растворяешься в этой шумной толпе всё больше и больше. Но даже если ты станешь лужей, то исключительно золотой, то исключительной. Если раньше дверь была лишь физической преградой, то сейчас стала моральной. Кулачок дрожит, но ты подносишь его к штампованному дереву, тихонько стучишь и входишь только после "можно", игнорируя желание фыркнуть и уйти. — Ты написал в отзывном листе, что я ещё не до конца освоила программу. Меня это не устраивает. Хоть теперь ты и не закидывала ноги на стол и не бросала своё пальто и сумочку в его лицо, спина всё равно была прямая, подбородок гордо вздёрнут, а нога закинута на ногу. Шота глянул на тебя из-под оправы очков и отложил бумаги. — Да. Тебя не устраивает, что? Моё мнение? Но это моё мнение и оно необязательно должно соответствовать твоему, ты ведь помнишь. — И всё же- — Вот поэтому я и написал, что ты ещё не готова. Ты поджала губы, когда Айзава поставил точку в разговоре и вернул взгляд к бумажкам на столе. Тебе оставалось лишь встать и выйти, ведь эта самая точка давила на виски. Дома ждёт тяжёлая тишина, голые стены и гуляющий по комнатам сквозняк. Ты заперлась в ванной, хоть в этом и не было необходимости, и уставилась на себя в зеркало. В ответ на тебя смотрела дамочка охрененной красоты. Даже с мышиным хвостиком, даже без макияжа, даже в сером свитере и джинсах она была идеальна. И всё же...уже месяц как пора направить совершенное несовершенство к ещё большему совершенству. Ты сделала всё, как должна была сделать: завила волосы, накрасила губы, сменила одежду, обувь и взгляд, ведь кто, если не ты, спасёт этот мир от инвалидов красоты. При смене сумки нашёлся флаер, всученный психологиней. Ты скривила губы, смяв его в ладони. — Здравствуйте, я Хитоши, и я алкоголик. — Здравствуй, Хитоши. Друзья, похлопаем Хитоши за этот правильный шаг в нашу сторону. — тебе оставалось лишь закатить глаза, когда шум аплодисментов стих так же быстро и по команде, как и начался. Женщина в пиджаке похуже уже печально знакомой женщины той же профессии, повернула голову к тебе. — Теперь ваша очередь, представьтесь. Ты посмотрела на неё своим фирменным взглядом — испепеляющим, но потом всё же приподняла уголок губ в усмешке от того, как тебе сейчас резко станет хорошо. — Здравствуйте, меня зовут Т/и, и я идеальна. Вы все здесь не годитесь мне даже в тряпки для обуви, потому что вы жалкие, убогие... хмм, умалишённые, ничтожные. — Ты проигнорировала, что локоть начал ныть от того, что упирался в спинку стула за твоей спиной так же, как проигнорировала изменившийся взгляд дешёвой женщины. — То есть вы хотите сказать, что... — "У вас проблемы с ЧСВ"? Нет, потому что проблемы у вас. Каждый в этом мире должен быть прекрасен. Я прекрасна, вы нет. Это вы не справляетесь с возложенными на вас обязанностями, а не я. Скажите честно, вы смотрелись в зеркало на этой неделе? Я знаю ответ: нет. И ещё один вопрос: что за безвкусица на вас надета? Этот пиджак из твида, кашемира, кожи? А может он куплен в магазине с качественной одеждой? Нет, он явно найден в мусорном баке, куда я и советую вам его обратно положить. А ты, Хитоши, в курсе, что щетина никогда не была модной? Что твой свитер носили ещё в каменном веке, а эти ужасные брюки сшиты из катышек? "Я алкоголик" — как давно ты придумал это оправдание, чтобы обходить стороной элементарные процедуры гигиены? Добавив Хитоши и дешёвому терапевту психологических проблем, ты перевела взгляд на уже с опаской косившуюся в твою сторону девушку и презрительно фыркнула. — Господи, серьезно? Признайся, у тебя тоже нет зеркала? Как можно было с твоей-то рожей напялить это платье? У тебя нет подбородка, нет чёткой линии-границы лица и шеи, у меня ощущение, будто ты сейчас стечёшь себе же на колени. Вот это вот всё и углообразный вырез? Выколи себе глаза. А ты, где пропорции? Это слово тебе явно незнакомо. Твои формы нуждаются в особом подборе как одежды, так и причёски. Надеюсь, ты догадываешься, что то, что на тебе сейчас — худший выбор. Забейся в угол и плач, тебе никогда не достичь моих высот. Ещё пара комментариев и в твоей душе окончательно расцвели самые лучшие чувства. На место пустоты между рёбер, пришло теплое, горячее осознание собственного превосходства. Ты бы могла сказать про некоторых (пара человек из семи миллиардов), что они выглядели неплохо, но ты этого не сделаешь. Эти блёстки забились во все щели внутри тебя, смешались с кровью, бурлили в желудке, пыхтели в лёгких. — В джезве, но по-арабски, с добавлением ноток глясе, — улыбаясь, как старый друг при очередном подколе, говорит бариста, протягивая тебе стаканчик с кофе. На этот раз это был действительно желанный кофе, а не обычный капучино, и на этот раз ты не облила его этим же горячим напитком. Лишь улыбнулась так же хитро и многозначительно. Ты присела за столик в самом центре зала, очистила историю вызовов в телефоне, где красовались уже десять пропущенных от психологини в дешёвом пиджаке и один от Шоты, и взяла в руки меню, возможно, первый раз за весь месяц ежедневных посещений этой кофейни. Поверх бумаги поставили блюдце с пирожным. — Для самой прекрасной девушки в этом мире. Бариста подмигнул тебе, вернувшись за стойку. Краем глаза ты уточнила цену пирожного в меню и осталась более чем довольна результатом. Телефон зазвонил в момент, когда твои губы коснулись нежнейшей глазури. Ты скинула вызов и выключила звук, не взглянув на экран. Потому что заботиться нужно в первую очередь о себе.Томура Шигараки
Плакать было бесполезно — это ты уже поняла, но слезы продолжали отчаянно сочиться из невидящих глаз. Свежие синяки по всему телу пульсировали, бледная от недостатка дневного света кожа покрылась ссадинами и зудящими царапинами. Уши неосознанно повернулись на звук осторожных шагов позади. Ты сильнее вжалась в непонятно мокрый асфальт, готовясь принять очередной удар, но, внезапно для тебя, прекратились даже сопутствующие. И на закрывающие голову ладони осела пыль. В давящей тишине по темному пространству перед твоими глазами эхом разносились лишь твои прострации. Игнорируя боль во всём теле, ты глубоко дышала, чувствуя как местами рванная кожа натягивается на косточки рёбер. — Твои крики никто не услышал... Уши навострились — ты осторожно подняла голову на голос, очень знакомый голос. — Беззащитная, одинокая, слабая... Тебя обижали, тебе нужна была помощь, но спали тебя не герои, а Я. Какая ирония. Кто-то сухо рассмеялся. Взгляд Томуры в одно мгновение прищурился, голова опустела, а движения стали более решительными, когда он увидел недопырков и тебя в крови, в слезах, в отчаянии. И сейчас ему действительно смешно от того, что он вроде как спаситель, вроде как герой; от того, что он на самом-то деле никакой не герой. После этого Томура приходит к тебе каждый день. На самом деле, он и раньше-то приходил к тебе каждый день, просто не заходил в квартиру и никак не обозначал своё присутствие. Просто наблюдать с соседней крыши за тем, как ты ежедневно преодолеваешь те трудности, которые для обычного человека и не трудности, стало чем-то вроде его хобби. — О, Тенко, я так рада, что ты пришёл! — говоришь ты, как только ноги Шигараки неосторожно шоркают о линолеум, после прыжка с подоконника. Он никогда не перестанет удивляться твоей внимательности. Ты обращала внимание на то, чего он не замечал даже будучи зрячим. Ты проживала светлую жизнь в полной темноте. Он сам не понимал, почему понимает насколько тебе тяжело. У Томуры никогда не проблем со зрением, ни банального минуса, ни банального плюса, а уж тем более слепоты. Но смотря на тебя, он проникался невероятным сожалением, словно в изорванный мешок души клали новые камни. Он помогал тебе мыть посуду — он научился мыть посуду. Помогал тебе стирать и убирать, делая это впервые, неумело. Он не чувствовал, как ты меняешь его каждый день под себя. Как он изменяется каждый день ради тебя. Ваши ежедневные заботы были полны неловкостей в основном для Шигараки, ведь ты никак не реагировала на его случайные прикосновения во время совместной уборки. Когда он рвался забрать у тебя губку и перчатки, чтобы вымыть посуду, а ты упиралась. Но апогеем смущения, причиной сгореть до тла и провалиться сквозь землю, разодрать шею и убиться о ближайшую стену было то, что ты постоянно норовила схватить его за руку. Возможно, это было просто твоим рефлексом, ведь при прикосновении ты начинала видеть глазами Томуры — нет, ты просто начинала видеть. А Шигараки был готов выть то ли от страха, то ли вообще фиг знает от чего. Ты держала его за руку, когда вы садились смотреть телевизор, который вообще не понятно зачем был у тебя дома. Ты держала его за руку, когда вы ходили по магазину, выбирая продукты. Ты держала его за руку, когда вы стояли у плиты и готовили блюда из тех самых продуктов. Ты. Держала. Его. За руку. Шигараки мысленно дописывал завещание твоё и своё. Он прекрасно понимал, зачем ты это делаешь, но чёрт бы всё побрал, нет он не понимает зачем ты это делаешь. Неужели ты действительно не осознавала всей опасности, что тебе угрожает. Ведь ты имеешь дело с ним — с Томурой Шигараки, который, чёрт возьми, не представился Томурой Шигараки, чтобы не напугать тебя. Но всё равно ты могла догадаться! Томура больше чем уверен, что его аура говорит за него "отвянь или не останешься жив". Пусть ты не видела его проблемной кожи, пусть ты не видела его в новостях, пусть ты думала себе там всё, что угодно, но ты должна была догадаться, что с ним не стоит иметь дело и разорвать все связи. Позаботься о себе сама, Т/и, как это делаешь всегда, потому что сам Томура уже не может тебе отказать. И сейчас ты снова взяла его за руку. На лбу Шигараки выступил пот, а дышать стало тяжелее. Он покосился на собственные два пальца, заключённые в прочный замочек твоих и сглотнул. Щёки отчаянно горели. Твоя кожа была в сотню раз мягче его, а касания такими же слишком нежными для такого, как он. Ты вся была создана не для такого, как он. Однако твой путь всё же пересёкся только с Томурой. Никого: ни героев, ни злодеев, ни того друга, который якобы всегда ходил с тобой, но Шигараки-то знал, что это лишь выдумка — никого не было рядом, кроме него. И рядом с ним тоже ещё никого не было так близко. Он был так же одинок, как ты, бродил в такой же темноте, жил в такой же звенящей тишине. Между вами было слишком много общего, чтобы Шигараки мог игнорировать твои пальцы, вложенные в его ладонь. Ты не видела своими глазами, но видела его глазами, которые только за крайние десять минут уже тысячу раз покосились на ваш замок пальцев — на твой замок пальцев и его "расслабленно" раскрытую ладонь. Ты не хотела доставлять ему дискомфорта, во многом потому что он был единственным, кто доставлял тебя комфорт, но... разжать пальцы прямо сейчас?.. Когда вы стоите над ящиком с фруктами, и ты не можешь определиться между яблоком и бананом?.. Его взгляд вновь метнулся вниз, на ваши руки, и быстро убежал в другую сторону, к кисломолочке, на которой он совершенно не фокусировал взгляд. Ты выдохнула — хорошо, не впервой тебе на ощупь определять продукты — и ослабила хватку. Сердце Шигараки в панике забилось. И что это теперь, чёрт возьми, значит?! Он не готов к настолько резкой смене событий! Осторожно уложив теперь освободившуюся ладонь на что-то выпуклое (это были ровные ряды яблок в деревянном ящике), ты устремила пустой взгляд вперёд и скользнула подушечками по предмету под рукой. Шигараки сглотнул ком всех своих сомнений в горле и спешно ухватился за твою руку, скрестив ваши пальцы в крепкий замок. Твои щёки неловко запылали, как и его, чего ты, слава Богу, не могла увидеть. — Смотри, пожалуйста, на яблоки... — шепнула ты так тихо, что было даже удивительно, что Шигараки тебя услышал. В его голове утвердилась конечная мысль, взвывшая нецензурной бранью в ушах. Он впился глазами в яблоки, старательно отводя подрагивающий мизинец на максимальное расстояние от твоей ладони. До дома вы дошли, (ох, чёрт, Томура: до дома. Вы. Дошли. До дома.) продолжая держаться за руки. И сложно было сказать, кто сейчас оставался инициатором: ты или Шигараки, ведь ладони давили друг на друга с одинаковой силой. Только когда возникла необходимость ему отнести продукты на кухню, а тебе пойти вымыть руки (потом вы менялись: он шёл мыть руки, ты к продуктам, а потом вновь воссоединялись на кухне, в процессе готовки), вам пришлось расцепить замок пальцев, что далось с огромным трудом. Ты не решалась сделать это первой, помня его реакцию в магазине, он вообще не замечал этого, пока не шагнул в своём направлении и ваши руки не натянулись. Когда квартира наполнилась запахам еды (в кои-то веке для Томуры это не было фастфудом, а для тебя так затруднительно) и пришло время садиться за стол, Шигараки вновь не мог не покоситься в твою сторону. Сказав "приятного аппетита", ты нащупала на столе ложку, которую придвинул к тебе Томура, и медленно и аккуратно коснулась ею края тарелки. Убедившись, что это действительно тарелка, ты так же медленно и осторожно опустила в суп ложку, максимально согнувшись над столом, чтобы случайно не пролить зачерпанный суп. Шигараки наблюдал за этой экзекуцией его терпения ровно две выстраданные ложки. Его рука легла на стол, уже более уверенно сжав твою ладонь. Картинка мира вспыхнула перед твоими глазами, отчего ты даже неосознанно выпрямилась, однако ничуть не смутив Томуру своей резкостью, испугом. Он лишь поднял свою ложку и уткнулся глазами в тарелку с супом, чувствуя, как подрагивают твои пальчики под натиском его, тяжело надавившей на твою ладонь, ладонью.Монома Нейто
Ты входишь в класс, здороваясь только с учителем и более чем уверенно оседаешь на своё место, принимаясь буднично раскладывать на парте вещи. На тебя обращает внимание только Нейто или он по крайней мере просто не скрывает этого, как остальные. Он делает это каждое утро, каждый день: наблюдает за тобой, улыбаясь, подмечает всё самое важное в тебе (на самом деле, в тебе всё самое важное для него). А ты не замечаешь его взгляда, ведь смотришь исключительно в окно, на доску и в тетрадь. Ты пришла в UA учиться и не твоего ума дело, что в процессе приходится взаимодействовать с другими людьми. Поэтому, сводя это ненужное общение к минимуму, ты преспокойно живёшь в своём мире. Честно говоря, Мономе нравится твой выбор. Где-то глубоко, далеко в подсознании нравится. Он бы тоже хотел так наплевать на всё происходящее вокруг, но прекрасно понимает, что для этого нужна сила воли, нужен стержень, металлический позвоночник. Чтобы не опускать голову, чтобы не обращать внимания, чтобы не слышать и не видеть, когда этого не хочется, чтобы не отвечать на вездесущие приветы и не оправдывать самого себя за какие-то поступки. Он мысленно читает твои внутренние монологи, когда ты то хмуришься, смотря в учебник, то улыбаешься, смотря в пустоту. Возможно, сейчас ты представляла себе лес, запах сырого асфальта, шёпот ветра, иначе почему на твоём лице застыло настолько блаженное выражение при одном только взгляде на окно. А за окном бушевал почти шторм: и ливень, и гром, и молния, и ветер. Но в классе было душно и шумно, но в твоём мирке было тепло и тихо. Нет, Нейто бы не смог выстроить между собой и остальными стену. Он наоборот пытается пробить все существующие, чтобы люди увидели, какой он, услышали, как он считает, поняли, почему он так думает. А тебе было плевать. Перед твоими глазами существовала лишь цель и путь до неё, а всё остальное было ресурсами и ни граммом больше ценности для тебя не имело. Он лично это видит, он всегда это помнит, он никогда этого не забудет. Ведь что-то важно только, когда оно приносит пользу. Ты дипломатична до тех пор, пока зависишь от чего-то. Но Нейто ведь знает, тебе пле-ва-ть. Ты улыбаешься, но в это время посылаешь; ты здороваешься и прощаешься до тех пор, пока вынуждена возвращаться; ты не споришь, не лезешь в горячие разборки, ты тихо, медленно и изощрённо мстишь. Исчезает надобность — исчезаешь ты. Возможно, в этом вина твоей причуды, ведь слияние с тенями предполагает бесследные прощания, но Мономе кажется, что дело тут в другом. В тебе. Он наблюдает за тобой каждое утро, каждый день и пытается прочитать твои мысли. И Нейто с гордостью сообщает, что ты — открытая книга, что тебя легко читать, но...иногда ты улыбнёшься так загадочно, кинешь настолько говорящий взгляд, будто сказав: "Да-да, дружок, ты, конечно же,Бакуго Кацуки
— Нет, нет и нет! — взвыл Кацуки, ударив кулаком по столешнице. Ты дрогнула. — Ты вообще не слушала, о чём я тебе говорил?! Ты прикрыла глаза, напряжённо выдохнув. Может это было плохой идеей?.. Да, определенно плохой, самой ужасной из всех твоих идей. Столько упрёков и оскорблений ты ещё не разу не получала всего за одну ночь. Бакуго оттолкнул тебя, отобрав стиснутый в ладони нож и принялся самостоятельно нарезать овощи. Стукнувшись спиной об угол холодильника, ты скорчилась, сползла на пол, уткнулась носом в собственные колени и всхлипнула. Бакуго замер, стиснув зубы. Ему потребовалась тонна усилий, чтобы отбросить все сомнения и всё, что было в руках, выдохнуть и присесть на корточки перед тобой. Он не умел утешать, более того, понятия как это делать не имел. Сказать что-то ободряющее? Кацуки не сможет выдавить из себя ни "прости", ни "у тебя всё получится". Он не из того теста. Он из более прочного, вполне возможно, титанового. Его поддержка не в словах, а в нём самом, ведь, согласитесь, ничто так не вселяет уверенность, какДенки Каминари
— Ками, зайду? Как дела, классно, что всё классно, слушай, поработаешь моим феном чуток, а? Эта чертова гроза пробки вышибла, а у меня волосы секутся, если не сушить сразу. Ками? Ты прикрываешь за собой дверь, оказываясь в гробовой тишине и полном мраке. Небольшой свет, холодный прозрачный мигающий, существовал лишь по другую сторону окна и исходил от фонаря. Окно, на твоё удивление, было распахнуто. Ветер рьяно колыхал занавески, словно пытаясь их порвать, утащить на улицу и прибить к мокрому асфальту канонадой дождевых снарядов. Ты сощурилась, чуть просев в коленях, чтобы в случае чего положение было более устойчивым, и прислушалась, медленно очерчивая взглядом комнату. Из дальнего угла, за кроватью, где стоит стол, доносился шорох и какие-то странные звуки. Крепче стиснув фен в ладони и на полном серьёзе собираясь использовать его как оружие (причуду использовать нельзя, так что вариантов лучше нет), ты бесшумными шагами направилась к источнику. Что это могло быть предположить было сложно. Злодей? Подкроватный монстр? Очередной робот Мэй, вышедший из строя? Надо признать, что один вариант бредовее другого, но это единственная основа догадок, так что и здесь выбирать не приходится. Подкравшись достаточно близко, ты решительно выдохнула и выскочила из-за угла, выставив перед собой фен, словно пистолет. — Ками? — сорвалось удивлённое с твоих губ. Денки стал ещё более дрожащим комком, когда твоя темная фигура с горящими во мраке глазами возникла перед ним из неоткуда. Ты опустилась на четвереньки и подползла к Каминари. Вблизи он выглядел совсем отчаянным: глаза с парой хрустальных слезинок отблёскивали вспышкам молний, когда Денки в этот же миг испуганно жмурился, стискивая ладони на голове сильнее. Сердце билось бесконечно быстро и громко так, что отсутствие его ритма разносилось по комнате, залетало в твои уши, пульсировало в ушах Денки. Он боялся, так стыдливо, безнадежно и неистово, боялся грома, грозы, молнии и темноты, которая сопутствовала этому настроению погоды. Ты оказалась рядом, возможно, не вовремя, а, возможно, наоборот очень даже вовремя. Ведь Каминари сейчас так нуждался в поддержке, в спасении, но Каминари так не хотел, чтобы ты узнала о его маленькой слабости. Твоя ладонь накрыла его макушку, взъерошивая волосы на том небольшом участке, который не был прикрыт его дрожащими ладонями. — Всё в порядке, Ками? — раздался очередной громовой раскат, и Денки стиснул зубы, спрятав голову в колени. Твоя ладонь осталась висеть в воздухе, где только минуту назад накрывала чужие волосы. Сведя брови к переносице, ты полностью заползла под стол, устроившись на полу в позе лотоса рядом с Денки. — Как написал тест? — выпутав из мокрых волос заколку, ты уложила локоны струящимся водопадом на своё плечо и принялась осторожно разделять пальцами спутавшиеся пряди. — Плохо, — буркнул из недр всей своей конструкции он. — Мм, у тебя второй вариант был, да? Ну там сложные вопросы, Кьёка рассказывала. Мне с пятым заданием не повезло: как раз эту тему не поняла. Но ничего, я думаю, над тестами особо не буду заморачиваться, насяду на практику лучше. Там-то я уверена на сто процентов. — Ну, ты хоть насчёт практики не сомневаешься. А у меня и тут, и там огромный вопрос. — Ой, да брось. Ты нормально прокачан. Ещё буквально две-три трени и будешь Легионом. Но если прям так боишься, можем в команде поработать. Там же вроде объединения не запрещены? — Вроде нет... только на спортивном нельзя, а здесь можно. Каминари осторожно выглянул из-за плотно сжатых коленей, боязливо косясь в сторону окна с всё ещё развивающейся от ураганного ветра шторкой. Ты оставалась таким же тёмным силуэтом только теперь ещё более пугающим из-за распущенных волос. Денки сглотнул, вновь опустив взгляд и уперевшись лбом в коленные чашечки. — Как же страшно... — глухо простонал он, думая и про экзамены, и про грозу. Ты фыркнула. — Не парься. — Не могу. Слишком страшно... — Ты утрируешь. Конечно, будет страшно, если сидеть в темноте под распахнутым окном. Не пробовалЧисаки Кай
Чисаки чуть вздрагивает, но не подаёт виду, когда чувствует, как твоё тело навалилось на него, и улавливает еле слышное сопение. Теперь в голове обретают вес твои слова о нежелании присутствовать на нуШото Тодороки
Ты выходишь во двор рано утром, когда свет солнца ещё холодный, когда туман ещё ощутимый, когда роса ещё мокрая. Сырыми касаниями она ложится на твои ступни, частично освобожденная от тяжести капель трава, радостно шелестит, раскачиваясь от слабого ветерка шороха твоих шагов. Ты останавливаешься и расставляешь руки в стороны, раскрываясь перед темной стеной леса перед тобой. Эта бездна так манит тебя, так зовёт. Там эхо, там холод, там вечный сумрак, там своя жизнь. Всё вокруг молчит и, кажется, ты даже слышишь уханье филина и шорканье его крыльев, раскрывшихся в полёте между стволами деревьев. Кажется, ты видишь блеск множества глаз: сов, лисиц, оскал волков. И тоже скалишься в счастливой улыбке. Не пытаясь удержать тело, ты падаешь в траву, заставляя росинки подпрыгнуть на своих местах и обрушиться холодным брызгом на тебя. Ты привстаёшь на локти и смотришь на стену леса, в темный просвет между деревьев, который как портал в другой мир, на темный цвет растительности, которая играет контрастом с ярко-зеленой травой у порога, на эти живые "небоскребы", которые громко дышат, покачивая верхушками. Шото смотрит в окно, не понимая, почему в пять утра неясный силуэт кого-то виднеется на пляже. Он встаёт рано, чтобы почувствовать тепло первых лучей, выпить более вкусный на рассвете кофе, до этого ощутив в желудке приятную пустоту, чтобы услышать одинокий шелест морских волн и шипение морской пены. Стоит ему только ступить за порог, как ноги погружаются в мягкий и теплый песок, чувствуя, как каждая песчинка колющим ударом о кожу отскакивает в сторону. Тодороки садится у кромки воды так, чтобы волны всё же могли нежно касаться его, втягивает кокосовое молоко через соломинку и прикрывает глаза. Он слышит шорох моря, кажется даже где-то далеко у скал, слышит голос одинокой чайки, которой, наверное, тоже не спится по утрам, и протяжный тяжёлый гудок парохода, черный дым из трубы которого кажется будто даже осел в лёгких. — У меня есть рекомендация на массаж. — У нас временно отсутствует эта услуга. — Я приехал в санаторий не для отдыха, а для лечения. — Я могу предложить только то, что указано в прайсе. — В вашем прайсе указан массаж. — Эта услуга временно отсутствует. — Я приехал для лечения. Девушка тихонько выдохнула, сминая кончик бумаги под столом. Это определенно самый спокойный и интеллигентный срач, в котором она когда-либо участвовала. Клиент не ныл, не кричал, не плевался оскорблениями: на его лице застыло каменное выражение, тон был железобетонным, намерения тоже. Он просто медленно и уверенно, словно пресс, давил на неё, заставляя скомкиваться, как всё тот же краешек бумаги. Ты стояла чуть поодаль, достаточно далеко, чтобы не участвовать в "споре", но не достаточно, чтобы не быть причастной, и тихонько хихикала. Конечно, эта девушка с ресепшена была твоей хорошей подругой, (вы даже вместе пили чай во время перерыва!) но это не могло означать, что друг над другом нельзя хихикать. Она смерила тебя злобным взглядом, заметив, но тут же просияла. — О, вот Т/и умеет делать массаж! — ты поперхнулась воздухом, крепче сжав махровые полотенца в руках, и растерянно посмотрела на гостя. — Если вы не против, она с удовольствием окажет вам такую услугу! Ты замотала головой, отчаянно краснея и чувствуя, как паника начинает нарастать в тебе, а воздух вокруг накаляться. Шото пожал плечами. — Я не против, если она профессионал своего дела. Ты поклялась проклясть подругу, прежде чем постучала в дверь. Так, ну ладно, хорошо, ничего страшного в этом нет, наоборот, сплошные плюсы: тебе будут платить отдельную денюшку, клиент не скандальный, вроде приличный. Всё должно быть хорошо и не должно вызывать в тебе настолько смешанных эмоций. Ты справишься с этим, главное думать только позитивно и всё будет хоро- Дверь распахнулась, порывом воздуха унося твой оптимизм куда-то далеко назад. Щёки вспыхнули, учуяв запах цитрусового шампуня или геля для душа и увидев ещё сырое после водных процедур тело. Взгляд убежал в пол, ты сильнее стиснула пальцы на полотенце и флакончике масла и просеменила внутрь, дрогнув, когда дверь за тобой закрылась. — Мне прописали массаж шейных позвонков и поясницы, — уточнил Шото, садясь на кровать. Ты сглотнула, когда она зазывающе скрипнула под его весом, подошла ближе и несмело опустилась на четвереньки, чтобы заползти за спину парня. Это было жуть как неловко, но выбора у тебя не было, ведь массажный кабинет вместе со всем более подходящим для лечебного массажа, а не такого, на который больше походил твой сейчас, оборудованием был уже неделю как закрыт на ремонт. Пальцы робко коснулись загривка, и всё внутри тебя дрогнуло. Ты одёрнула руку, будто подушечки прошибло током, и поспешила увлажнить ладони маслом, хоть и этот эфирный запах совсем не облегчал тяжести твоих мыслей. Тодороки свёл брови к переносице. — Вы точно знаете, что делать? Ты закусила губу, вновь прижав сжатую в кулак ладонь к груди, когда уже потянулась к чужой шее. — Эм, д-да..да, п-просто я-я-я д-давно не п-пр-п-р-практиковалась... Не сумев унять дрожь ни в голосе, ни в пальцах, ты дотронулась до его кожи, сглотнув ком заикания в горле и замолкнув на ближайший час. Шото не скрывает, что остался доволен твоей работой: массаж неплохо разогрел, и он чувствовал натяжение каждой мышцы на своей спине. Вот только удручало, что не успел сказать даже "спасибо", когда ты уже молниеносно скрылась за дверью. Но ничего, он сможет поблагодарить и позже. В конце концов, в его двери ты теперь вхожа на всё время его пребывания здесь. На следующий день рука окончательно отказалась подниматься и стучать в дверь. Коленки подгибались, мысли путались, голос где-то в горле трусливо дрожал. Ты уже почти додумала все те сто пятьдесят причин, по которым чисто физически не можешь работать массажисткойКиришима Эйджиро
Эйджиро смотрит на тебя, не скрывая волнения. Ты тоже дрожишь, не скрывая страха. Это было самым настоящим провалом: решиться сесть в эту чёртову кабинку колеса обозрения, чтобы не пасовать перед друзьями, и сделать это именно в тот момент, когда колесо оказалось неисправно. Парой слов: оно застыло, когда вы были на самом верху. Краем глаза, в ту щёлку которую ты осмелилась оставить для обзора, ты выдела, как увлеченно скачет по кабинке Ашидо, а Тсую пытается её поймать; как припала к стеклу Джиро, пока Каминари, очевидно, до хруста сжимал её руку, съёжившись на сиденье. И эту пугающую высоту. Открыть сейчас глаза было бы смертельно, смертельно пугающе, ведь ты уже давно слишком хорошо знаешь эту реакцию: головокружение, паника, нехватка кислорода, обморок. Золотая комбинация, которая не очень нравилась ни тебе, ни твоим родителям, строго-настрого запрещающим вляпываться в подобные истории. В истории подобные той, в которую ты сейчас всё-таки вляпалась... Впрочем, не всё было совсем уж ужасно: рядом с тобой сидел Киришима, который не Каминари, не Ашидо, не Кьёка, и не Тсую, которые не Киришима. Он всегда мог подобрать правильные слова и никогда бы не упрекнул в бессилии. Перед ним можно было не стараться быть крутой, ведь он сам тебя таковой уже считал. От него нельзя было услышать фальши, лести, равнодушия. Он всегда был честен, искренен и увлечён. Он был будто бы создан для таких ситуаций. Он был создан быть героем. — Т/и, всё в порядке?.. — приглушённым голосом, как будто чтобы не напугать тебя ещё больше, спрашивает он, накрыв твой напряжённо прижатый к сиденью кулачок ладонью. Сквозь стиснутые зубы ты пищишь "нет", теряя последнее самообладание и обхватывая его крепкое и большое, по сравнению с твоим, тело. Эйджиро замирает от неожиданности. Он впервые находится к тебе настолько близко и впервые видит тебя в таком отчаянии. Ты определенно не была самой бесстрашной из всего класса А, но и назвать тебя трусихой тоже будет неправильно. Уверенная — вот какая ты. Как Тодороки, как...нет, он определенно не будет сравнивать тебя сейчас с Шигараки, хоть и неосознанно обязательно сделает это. В тебе была та серьезность и ответственность, которой не было у большинства девушек, и была та эмоциональность и искренность, которой не было у тех же Тодороки с Шигараки. Оба этих начала прекрасно сочетались, делая из тебя — тебя. Но и у таких людей есть свои скелеты в шкафу. Твой же шкаф оказался подвешен над пропастью, и скелет внутри истошно кричал, зажавшись в угол. И Эйджиро готов сделать для тебя такой всё, что угодно. Он осторожно высвобождает одну руку из твоих объятий, неуверенно укладывает тебе на плечи и прижимает к себе сильнее. Сейчас ему нельзя быть неуверенным, нельзя показывать свою растерянность, слабость. Сейчас, когда ты сама и слаба, и растеряна, и напугана, он должен стать той силой, которой всегда стремился быть. Вот он — герой, вот ты — жертва, вот ситуация для невероятного спасения. У Эйджиро захватывает дух только от того, насколько это волнительно, не сравнимо ни с одной практикой. Он по-настоящему спасает