Пожалуйста, люби меня

      Что творилось в голове у Арсения — иногда он и сам не понимал, что уж говорить про людей, окружающих его.       Настолько в этой голове всё запутано и неясно, настолько там бардак, что разбирать это всё нет сил. Одно Арсений знал точно — он никогда не даст людям понять, что творится в его мыслях, даже, несмотря на то, что он сам не понимал, что там происходит. Просто не даст. Ведь он актёр. Актёр не только в кино, не только на сцене «Импровизации», но и в жизни. Показать людям свои истинные эмоции? Нет уж, увольте. Рассказать о своей жизни? А вот, вы знаете… О личной жизни? А вы помните, что я актёр?       Примерять роли, надевать маски, играть выдуманных кем-то или им же самим героев — это точно про него. Помогать, быть рядом, подбадривать, вселять уверенность — тоже про него. Быть искренним в своих эмоциях? А зачем? Несколько раз это уже оборачивалось против него, так зачем испытывать судьбу снова? Пусть он будет странным, пусть он будет неординарным и непонятным, зато не будет сломанным.       И Арсений правда не понимает, как Дима может так спокойно обсуждать с интервьюерами свою семью, снимать видео с дочерью и целовать на фото жену. И он правда не понимает, как Серёжа может показывать свои, пусть и негативные, эмоции в прямых эфирах, всем видом давая понять, что какой-то определенный человек в комментариях ему не нравится, в то время, как Арсений лишь может тихо посмеяться над чьей-то глупостью. Он честно недоумевает, как Антон может улыбаться от уха до уха, искренне смеяться и стучать ногами, не боясь, что кто-то будет его осуждать, рассказывать друзьям обо всём, не переживая за сохранность информации.       Арсений этого всего не умеет. И ему завидно. Ему до жути завидно, потому что даже лучшему другу он не может доверить всего. Потому что даже лучший друг, который, казалось бы, может поддержать тебя во всём, периодами кажется не самым надёжным человеком, хотя, на самом-то деле, он один из самых надёжных.       Арсений, стоя в гримёрке, в очередной раз понимает, что нихрена уже сложившаяся ситуация не смешная. Что последние три месяца он только так и живет, и всё это никак нельзя назвать «нормальным». От этого не помогает сон, не помогает алкоголь или сигареты. А попыток было немало. Это не вырывается изнутри, не замолкает, это набатом стучит в голове, да ещё и в сердце. Это то, чего быть не должно. Не снова. Не с большей силой и чувством. Пожалуйста.       Но в гримёрку заскакивает счастливый Антон в белых одеяниях и с растрёпанной кудрявой чёлкой, и всё внутри словно кипеть начинает. У Антона глаза его волшебные горят, широкая улыбка до ушей, он расслабленно падает на диван, а за ним вваливается Дима и подходит к зеркалу.       — Максимально непривычно в белом выступать, конечно, — заключает мужчина спустя несколько секунд и поворачивается к коллегам, внимательно каждого осматривая. — Все в футболках, как нормальные люди. Ты то че, Арс, рубашку напялил?       Арсений выгибает бровь и проводит руками по рукавам рубашки:       — Ничего плохого в ней не вижу, отличная рубашка.       — Я её на тебе видел последний раз года четыре назад, — говорит Позов, поджимая губы в расползающейся улыбке, и подсаживается на диван к Антону. Шастун от этой фразы удивленно выпячивает глаза и поднимает брови:       — Вы, чё, хотите сказать, что Арс за всё это время даже в весе не набрал? — возмущению и удивлению Антона не было предела. Арсений усмехается, внутри чувствуя приятную гордость за себя. Всё-таки, тренировки и уход за собой не прошли даром, вещи многолетней давности до сих пор ему впору. — Мне, блять, подшивали рубашку из первого выпуска, чтоб она на меня налезла, а этот ходит, худее меня! — парень резко указывает длинной рукой в сторону коллеги, продолжая шуточно возмущаться и корчить расстроенные рожицы.       Дима, сидящий рядом, посмеивается. Его, если честно, даже умиляет такое поведение Антона, он становится похож на себя лет, эдак, восемь назад, с детскими шутейками, матом через слово и смешной физиономией. Не то, что сейчас, как обычно бывает: уставший, небритый, попивающий энергетики литрами, но, безусловно, продолжающий своё дело.       — Шаст, ну ты правда раскабанел, — заключает Дима, похлопывая Шастуна по плечу. Тот театрально расстраивается, вздыхает и опускает плечи, визуально становясь меньше на этом несчастном диванчике. Арсений поджимает губы.       Попов прекрасно понимает, что всё это воспринимается и Антоном, и всеми остальными, как шутки. Подобные шутки они говорят в сторону Серёжи Матвиенко уже много лет: то по поводу его хвостика заикнутся, то про вес, то про глупый юмор. Но, несмотря на то, что это всё шутки, Арсений всё же внимательно осматривает сидящего на потрепанном диване Антона, который, по мнению Поза, раскабанел. Ему белый цвет до жути идёт, и как Арсений раньше этого не замечал? Белая футболка с красным принтом, белые брюки и чистейшие белые кроссовки. Где он их такими чистыми взял? Ощущение, будто только из магазина притащил. Шатен в этой одежде выглядит правда чудесно, и ему комплиментов сотню, а то и тысячу, наделать хочется, да вот только Арсений продолжает молчать, как партизан, а после и вовсе переводит взгляд на дверь, из-за которой высовывается счастливое лицо Серёжи Матвиенко.       — Чего радостный такой? — спрашивает Арсений, а на лице улыбка появляется.       Серёжа вприпрыжку проходит в комнату, встаёт посередине и достает из кармана телефон и торжественно, будто на каком-то празднике, произносит:       — Чуваки, деньги за концерты в Питере поступили на карту, — и улыбается, а мужчины в тот же момент достают свои телефоны и проверяют переводы на сегодня. Настроение и градус всеобщей радости в комнате поднимается чуть ли не до небес.       Спустя буквально пару минут в гримерке появляются Стас с Оксаной, сообщая импровизаторам о скором начале концерта.

***

      По Москве вовсю гуляет лето. Тёплый ветер под вечер начинает бегать по переулкам, между зданий, людей. Разносит жару и атмосферу лета, как может: сдувает кепки, навевает песка, непонятно откуда взявшегося, и камней в кроссовки и туфли, что ходить потом невозможно, если не вытряхнуть. И жизнь вокруг ключом бьет, жарко только часов до восьми.       Площадка, на которой они выступали, на дворец была похожа. Башни с синими конусообразными крышами и маленькими окошками, колонны, возвышающиеся бесконечно вверх и подсвеченные холодным приятным светом, сама сцена словно бальный зал, они впятером казались там очень маленькими.       И всё белое.       Белая сцена, белые одежды, белая обувь, белые башни и колонны. Кресла у них чёрные только, но это ничуть картину не портило.       Арсений на сцене на этой такое воодушевление чувствовал, будто действительно в театре выступал. Отовсюду свет прожекторов, да ещё и красивый такой, ни в одном концертном зале такого не было, не считая Крокуса. Арсений ощущал сказку внутри, ту самую, что мама в детстве перед сном рассказывала. Про величественные замки, драконов и волшебников. В детство будто перебрасывает в момент. А ведь волшебниками на этой сцене, в этом замке были именно они.       За всё выступление Арсений не раз смотрел в зрительный зал. И снова его поразило то, с каким восторгом на них смотрят люди. Как на настоящих звёзд. Но, честно говоря, Арсений звездой себя не считал, ну, вот совсем: его редко зовут в какие-либо шоу, редко зовут на интервью, хоть он и не стал бы честно отвечать на вопросы (может быть, поэтому и не зовут), он мало с кем знаком и общается лично. Не звезда он. Какая из него звезда, когда он в однушке в Питере живет? Тогда откуда взгляды такие? Откуда фан группы?       Мужчина тянется к стакану с алкоголем и подносит трубочку к губам. К чему все эти размышления, если они не приведут никуда?       Голова болит неимоверно, но таблеток нет. Но, на удивление, в помещении довольно тихо, только где-то отдаленно играет музыка, которая состояние не ухудшает точно. Обстановка приятная, чёрные стены не давят, а даже создают уют. В комнате удобные мягкие диваны и небольшой столик, уставленный стаканами с алкоголем и парочкой блюд, которые, между прочим, стоят тут недёшево. Дешевле было бы даже купить всё это в нормальном ресторане, да только никому это не надо, ведь есть хочется здесь и сейчас. Арсений ставит стакан на стол и мешает трубочкой оставшийся коктейль, уставившись перед собой.       — Бля, концерт ахуенный получился, — Серёжа по правую руку от него с восторгом вздыхает.       — Вы, блять, видели вообще этот зал? Я себя королем почувствовал! — Антон смеётся со своих же слов и делает глоток из большого стакана со светлым пивом, слизывая пенку с губ. Арсений нервно сглатывает, заглядевшись на этот жест, но улыбается:       — Согласен, — продолжает навязчиво помешивать трубочкой в стакане. — А мне показалось, будто я в театре выступил. В настоящем прям. Обалденное чувство, юность вспомнил.       Серёжа в ободряющем жесте хлопает его рукой по плечу. Арсений поджимает губы и тянется к трубочке, делая глоток довольно крепкого пойла, называющегося Лонг Айлендом. Отвратительная вещь, лучше бы просто пива взял. Он и дома-то этот коктейль лучше сделает, чем его делают здесь.       — Ну ты ж у нас великий актёр, конечно, Арс, давно пора, а то негоже, — сарказм Димы будет понятен даже глухому. Арсений снова делает глоток, молчит.       — Да ладно тебе, блять, Дим, че ты? — Антон легонько пихает Диму в плечо. — Арс своими впечатлениями поделился, а ты начинаешь. Может хоть тут сраться не будете?       Арсений вздрагивает и поднимает взгляд на Шастуна, сидящего напротив. Тот брови хмурит и недовольно на Диму смотрит, явно не в восторге от очередного его подкола в сторону коллеги. Да и на самом-то деле, кто тут был бы в восторге? Ладно, на камеру, это уже локальные шутки, даже внутри самого фандома их шоу, но вне съёмок это уже кажется неким издевательством или просто неприятным стёбом.       — Да, нам и на «Громком вопросе» хватает, — подхватывает Матвиенко, кивая, как болванчик. Дима переводит на него усталый взгляд.       — Ой, да кто бы говорил, серьезно? Ты сам то на меня, то на Арса орешь во время «Громкого вопроса», а тут «нам и так хватает».       — Это обоснованно, — защищается тот. — Ты тормоз, а Арс выебывается. Всё справедливо, я считаю, — Серёжа усмехается, принимая расслабленную позу.       — Так, всё, заебали, — Антон поднимается со своего места, идёт к вешалке с куртками и снимает свою. — Я курить, а вы, как перестанете выяснять отношения, будто супружеская пара, сообщите.       — Тох, ну ты ж первый начал, — заявляет Дима и тянется к своему стакану, стараясь чем-то запить образовавшуюся раздражительность.       — Да мне похуй, Дим, — Шастун нервно надевает куртку поверх легкой белой футболки. К одиннадцати часам ночи всё-таки похолодало, несмотря на жару пару часов назад. — Просто уже не смешно даже, если честно. Ну, ё-моё, десять лет одни и те же шутки. Мог бы и пооригинальнее что-то придумать.       — А раньше и ты ржал, — замечает Дмитрий, делая глоток пива. Арсений внимательно наблюдает за разговором, нервно тряся ногой под столом. Сложившаяся ситуация его напрягает, но, при всем при этом, одновременно и льстит. Антон и заступился?       — А раньше это актуально было.       — Да че ты бесишься? Я ниче такого не сказал, чтобы ты истерику на ровном месте устраивал, — Позов в недовольстве вскидывает руки.       — Я на улицу, — шатен берет со стола зажигалку и движется в сторону выхода из комнаты. Арсений, понимая, что перепалка двух друзей закончена, в момент осознает, что не хочет, как и Антон, нарывается на конфликт, который в любой момент может вспыхнуть ещё сильнее, и подрывается с места, хватая куртку с крючка:       — Шаст, я с тобой, — Антон оборачивается на голос сзади и коротко кивает, выходя из помещения. Арсений на ходу надевает тонкое пальто и выбегает следом, тихо извиняясь перед Серёжей. Тот недоуменно провожает его взглядом, но ничего не говорит, и разворачивается к Диме, пожимая плечами.       Мужчины, минуя столики и бар, выходят на улицу и проходят пару метров до ближайшей лавочки. Арсений, вышедший немного позже, еле поспевает за быстрыми и длинными шагами Шастуна, которые, когда он раздражён, становится ещё быстрее. Они плюхаются на лавочку, точнее, плюхается здесь только Антон, Арсений же тихо садится рядом.       Шатен молча достаёт из кармана куртки пачку «Парламента», а оттуда две сигареты, протягивая одну Арсению: «будешь?», на что мужчина кивает, забирая палочку из тонких пальцев, а после и зажигалку. На улице темно, вокруг ни души, лишь тишина, нарушаемая раздражённым дыханием Антона сбоку и тихим звуком тлеющих сигарет. Из бара все ещё слышна музыка, кажется, что-то в стиле Серёжи Лазарева. Слабо дует прохладный ветер. А они всё также молчат.       У Арсения в голове всего два вопроса. Какого черта Антон за него заступился? И зачем он сам вообще сейчас вышел вместе с ним покурить? Первый вопрос всё же волнует больше, потому что, как и заметил Дима, Антон всегда смеялся с подобных подколов в сторону коллеги, да и вообще его никогда не задевал юмор, тем более, если это безобидные дружеские шутки. А ведь это можно назвать безобидной дружеской шуткой, хоть и у Арсения внутри от подобных шуток что-то рвётся, кажется, это вера в себя, но, наверное, ничего страшного? Тем более, откуда Антону это знать, правильно?       — Ты же вообще никак не реагируешь на подобное, — спустя трехминутное молчание начинает Шастун, нервно крутя колёсико зажигалки, в попытках зажечь уже вторую сигарету. — Я сколько уже свидетелем был, а, точнее, я всегда свидетель, а то и приколист, ты никак не реагируешь. Либо реагируешь просто ответной шуткой.       Арсений усмехается, сбрасывая пепел уже почти дотлевшей сигареты. Он и не заметил. — А что я должен делать? — Как минимум, защищаться! — в голосе Антона слышно неприкрытое ничем возмущение. Как этому Арсению донести-то? — Я защищаюсь, — кивает мужчина, туша сигарету об мусорку. — Как ты и заметил, шутками.       Шастун глубоко затягивается и выпускает дым в воздух. Правая нога непроизвольно начинает трястись. Обычно, это происходит, когда он нервничает, но сейчас Арсений причин для этого не видит. Хотя, Антон всегда был беспокойным, по поводу и без, но тут ситуация другая.       — Тебе-то какая разница, Тох? — Арсений поворачивается к нему и смотрит на профиль. Блять, какой он красивый. — Чего защищать-то полез? Я не возмущался.       Антон поджимает губы, нервно теребя в руках сигарету. Нога всё никак не успокаивается, да и наплевать.       — Да потому что я увидел твою реакцию, Арс, — он делает затяг. — Да и в принципе заебало, честно. Я не понимаю, как тебя это не заебало, блять.       Арсений слушает и хмурится, обводя взглядом лицо напротив. Антон очень красивый, да ещё и фонарь напротив приятно освещает часть лица. Фотография бы офигенная получилась. Нос ровный с небольшой родинкой прям посередине, лёгкая щетина, поджатые губы. Будь возможность, Арсений бы в охапку сгрёб его сейчас и убедил бы, что все в порядке. Нельзя. Шастун выдыхает дым и сразу делает очередную затяжку, сигарета тлеет на глазах. Он даже курит красиво.       — И всё же, это последнее, что тебя волновать должно, Тох, — мотает головой Арсений, не отводя взгляда от собеседника. Тот резко разворачивается к нему лицом, впиваясь хмурым взглядом зелёных глаз в глаза напротив. У Арсения перехватывает дыхание на несколько долгих секунд.       — Арс, уж прости, но сейчас меня начало волновать именно это, — от этих слов в груди снова что-то начинает покалывать, а дыхание сбивается сразу же, как только Арсений начинает снова дышать. Да что ж такое? — И я никогда, видимо, не пойму, почему ты вообще не реагируешь на подобные выпады, а только отшучиваешься. Ладно, меня шпалой называли, это же правда! Матвиенко у нас в простонародье «жирный» — тоже не далеко от реальности ушли. Поз душнила конкретный. Ты то че? Ты же реально актёр, еп твою мать, ты в фильмах сейчас вовсю снимаешься, вон сериал у тебя какой-то про фигурное катание, «Хищники» те же, где ты чуть ли не в главной роли, «Любовь с первого взгляда», «Семейный бюджет», хоть ты там и не в главной роли будешь, но не суть. Ты же актёр. Без шуток, без стёба, актёр же.       Антон делает очередную глубокую затяжку и бросает сигарету на асфальт, придавливая никотиновую палочку носком кроссовка. Арсений немного пораженно смотрит на коллегу, всё ещё не понимая, в той ли он реальности находится.       — Ты когда мою фильмографию выучить успел? — медленно протягивает он, хлопая глазами в недоумении. Уголок губ собеседника вздымается, и он тихо усмехается.       — Я, вообще-то, на инсту твою подписан, — отвечает он, снова поворачиваясь к Арсению лицом. — И так-то общаюсь с тобой двадцать четыре на семь. Почти.       — Аргумент, — кивает мужчина, чувствуя небольшое разочарование. Откуда оно, черт возьми? Но все-таки приятно, что шатен, оказывается, всё это запоминает.       — Аргумент, аргумент, — передразнивает его Антон и встаёт со скамейки. — Классно поговорили, конечно, ниче нового не узнал, как обычно. Бедные интервьюеры, которые с тобой работают, ей богу.       От такого заявления Арсений смеется, наконец, спустя продолжительное время напряжённой беседы. Он встаёт следом за Шастуном, поправляя подол пальто, который смялся, пока они сидели на лавочке, опускает голову в ноги. Асфальт серый, немного потресканный, интересный такой, конечно. Арсений рассматривает свои красные кеды, которые, в сравнении с шастуновскими черно-белыми кроссовками, кажутся чуть ли не кедами подростка, особенно с этими яркими носками с утятами. Ну, а что? Ему нравится.       Он поднимает взгляд на Антона, который молчаливо смотрит на него самого с каким-то непонятным задумчивым выражением лица. И глаза у него красивые-красивые, зелёные-зелёные, изумруды. Арсений в глазах этих тонет, пропадает. В груди что-то отдаёт неприятной болью.       — Ща за сумкой зайду и домой поеду, наверное, — вдруг начинает размышлять вслух шатен и делает шаг в сторону бара. — Ира прибьёт, и так увиделись сегодня на тридцать минут буквально, я ж спать сразу завалился по приезде.       Арсений на месте замирает и двинуться не может. Оцепенение. А в груди ещё больше болит, в сердце отдаёт, и ноги ватными становятся. Он пошатывается в сторону, пытаясь удержаться на ногах, и смахивает темноту перед глазами. Невольно прикладывает руку к груди, надавливая, стараясь избавиться от непонятных ощущений внутри.       Ира прибьёт.       Меня Ира дома ждёт.       Ира тысячу сообщений уже написала.       Ира.       Ира.       Ира.       Всегда Ира.       Почему его вообще это волнует?       Арсений приходит в себя спустя пару секунд, которые кажутся ему вечностью, если уж признаться честно. Сжимает, разжимает кулаки и начинает движение за Шастуном, снова еле поспевая, хоть и такой же длинный. Шесть сантиметров разницы в росте не считаются. Внутри болеть не перестаёт. Не перестаёт болеть и тогда, когда они заходят в бар, а после в комнату, где уже Серёжа с Димой помирились. Болеть начинает даже сильнее, когда Антон впопыхах собирает сумку и смазано прощается со всеми с легкой улыбкой, а после вылетает из помещения, попутно заказывая такси. Боль не стихает и тогда, когда он спустя полчаса выпивает вместе с Димой ещё один бокал этого блевотного Лонг Айленда, потому что Серёжа, блять, не пьёт, и при этом заказывает себе ещё и Голубую лагуну, а друзья со скрытым волнением поглядывают на него.       Ну не перестаёт болеть.       Не перестаёт, черт возьми.       И он садится в такси спустя пару часов, и даже не сам, его туда с силой запихивает меньший в размерах Матвиенко. Он еле ноги перебирает, сам на себя не похож, садится в тёплый салон и сворачивается у окна, а перед глазами самые настоящие вертолёты летают, которые он последний раз в подростковом возрасте видел, когда в Омске с друзьями на квартирах тусил. Серёжа взволнованно смотрит на него и корит себя за то, что дал другу так напиться.       Он не помнит, как они оказались дома.       Не помнит, как разделся в прихожей. Скорее всего, снова кинул вещи на пол, а вместе с тем и кеды.       Не помнит, как Серёжа спрашивал его о том, что случилось и какова была причина так пить.       Помнит лишь, как залетел в ванную, заперся на ключ и склонился над туалетом. Сидел долго, очень долго, вздрагивая и мысленно проклиная себя за слабость. Ну вот нахера?       Помнит, как встал спустя полчаса и пошёл к раковине, да посмотрел в зеркало.       Помнит, как ужаснулся, увидев кровавые линии, идущие из уголков рта. Поднёс руку к губам, посмотрел на зубы, что были окрашены в алый цвет. Перед глазами потемнело.       Помнит, как снова закашлялся, открыл глаза, а на ладони маленькие лепестки чертовых васильков.       Помнит, как сжал руку в кулак, облокотился о раковину и тяжело вздохнул и задрожал, когда расслышал хрипы.       Помнит беспомощность, которая окутала в этот самый момент своими тощими руками, не давая вдохнуть.       Он вернулся в начало.       Слабак.