Запрещённая человечность

Зеркала в бараке отсутствовали. Посмотреть на себя в новом образе Оделия просто не могла. Вместо этого брала небольшие прядки мутно-жёлтого цвета и мысленно пыталась воссоздать то, что было прежде. Чёрные нити, густо сплетённые вместе. Их пушистое движение при каждом дуновении ветра. Прелесть во тьме ночной. В распущенном покрывале можно было уснуть. Укутаться, закрыться от всего мира. Чувствовать, как мама нежно перебирает прядки, а папа целует в макушку, вдыхая дивный аромат травяных настоек. Господи, чому все так? У чому моя провина? Ти хочеш навчити мене чомусь? Я прийму цей урок, але скільки ще зможу витримати? Без тебе я не впораюсь. Очередная ночь выдалась непростой. Помолившись, Мариновская склонила голову и закрыла глаза. Сон долгое время не приходил, но она обманывала себя, что спит. А затем услышала шорох. Точно? Наверняка. Хотя, может сказывалась усталость. Сложно с уверенностью сказать. Посторонние звуки продолжались всего несколько секунд, а затем тишина вновь поглотила пространство. Девушка пала в объятия Морфея. *** На следующий день снова назначили осмотр. Когда Оделия надела свои колодки, то почувствовала боль. Словно заднюю часть стопы царапали деревянные иглы. Офицер, сопровождавший её, не заметил выражения боли на бледном лице — или сделал вид — и продолжал идти к больничному крылу. Девушка отставала прихрамывая. Вскоре ощутила, как влага потянулась к пятке. Сжав губы, она топала за эсесовцем. Ни одно слово не вышло из её уст, сжатых от боли и побледневших. Менгеле как раз дописывал заметку об очередном эксперименте над близнецами. Принудительное сшивание закончилось почти мгновенной смертью первого. Второй погиб через несколько часов на операционном столе. Снова неудача. Снова промашка. Гертруда ассистировала при операции. Глядя на доктора, поглащённого своими действиями, она чувствовала, как в теле поднимается необъяснимое тепло. Восхищение. Голодный взгляд усердно изучал каждое телодвижение мужчины. За своими извращёнными наблюдениями едва не пропустила момент, когда Йозеф попросил ножницы. Опомнившись, спешно подала инструмент. Вот оно. Знакомые и дорогие сердцу бесенята доктора снова проявлялись. Как же она любила такие моменты, как сильно скучала по ним. Теперь он походил на человека, которого она помнила, знала. Любила. С того самого дня, когда только встретила, и по ныне. Даже несмотря на грязнокровку под боком, которая завлекала его своей сложностью. Незаурядностью работы, которую надлежит проделать. Менгеле считался законченным трудоголиком — Гертруда помнила это. И как можно было рассчитывать на то, что проклятая девчонка не заинтересует любопытного учёного? Не коснётся его сознания, чтобы отравить? Даже сейчас, когда бывшая чернавка вошла в кабинет, Йозеф бросил на неё взгляд угольных очей. При том отложив свои записи? Эта тварь поглотила его внимание! Возмущённо медсестра глянула на вошедшую и отошла от стола. Знала, что в присутствии "игрушки доктора" она занимала второстепенную роль. Йозеф плавно поднялся и подошёл к узнице. Бегло осмотрел, ощупал по-прежнему мягкий стан. Гертруда хищно следила за реакцией. Вроде никакого удовольствия в глазах, и всё же бдительность терять нельзя. Кажется, девчонка дёрнулась. Кинула взгляд в сторону. И правда. Ноги Оделии на секунду подкосились. От внимания Менгеле это не ускользнуло. Нахмурив брови, он взял её за предплечье. — Что с тобой? — Ботинки. Они убивают мои ноги, — ответила через силу. — Снимай. — Чёрные глаза метнулись к стопам. — Сейчас же! Оделия аккуратно выудила ноги из обуви. Едва ли деревянные колодки можно описать таким лестным словом, но как есть. Чужим взглядам предстали пятки с кровавыми разводами. На коже образовались совсем свежие раны. Хоть Менгеле считался человеком крайне небрезгливым, на лице его отразилась недовольство. Кровь девчонки текла зря, а значит, терялся ресурс. В лагере ресурсы ценились высоко, и утрата их приравнивалась к небрежному отношению. Картина перед глазами стояла не лучшая. Красная жидкость выделялась особенно ярким пятном на белой коже. В момент, когда мужчина бросил взгляд на колодки, к нему пришло осознание. Вчера он назначил Гертруду на ночное дежурство. Кто, как ни она могла сотворить подобное? Вряд ли украинка насолила ещё кому своим присутствием, а медсестра невзлюбила её при первой встрече. Он развернулся на пятках в сторону подчинённой. Подойдя вплотную, прошептал: — Ты что такое удумала? В ответ — тишина. Мужская рука схватила предплечье виновной. — Если считаешь, будто я позволю тебе вытворять подобное, то сильно ошибаешься. Тон грозный и пугающий. Лицо доктора опасливо приближалось, но Гертруда по-прежнему молчала. Похоже, она совсем не расскаивалась, не испытывала вины за свою наглость. Только стояла и глядела в сторону, как если бы желала дистанцироваться от происходящего. — Или ты забыла, как я вытащил тебя из той военной дыры, в которой ты загибалась от работы? Хочешь вернуться в кровавые госпитали и наблюдать за гниющими солдатами? Может, там ты утолишь свою жажду крови, м? Йозеф сжал её плечи и посмотрел в глаза. Малейший намёк сожаления в них отсутствовал. Зато появился огонь удовольствия. Ей нравился плод собственных стараний. С жадностью она глядела на испорченные ботинки и разводы крови. А затем и вовсе улыбнулась. Тронула руки мужчины, которые покоились на плечах, и спросила: — Какое же наказание приготовит доктор для недостойной помощницы? Ответ последовал не сразу. Но голос Менгеле был непреклонен. — Отныне будешь работать в лазарете. Тебе запрещено приближаться к этой узнице в моё отсутствие. Если решишься нарушить распоряжение — так легко не отделаешься. Мне надоели твои выходки, непослушание. Я не узнаю тебя, Гертруда. Посмотрели бы в зеркало, доктор — не узнали бы самого себя. — Прошу простить, герр доктор. Я исполню ваше распоряжение. Девушка смиренно опустила голову. Йозеф выдохнул. Неужели ситуация пришла в норму? Однако уверенный взгляд Гертруды, направленный в пол, твердил о том, что всё только начиналось. Она не забудет унижение, которое испытала по вине бледнолицей стервы. Более того, идеи возможной расправы уже крепли в нездоровой голове. Но о них позже. Сейчас самое время зализывать раны. Медсестра вышла из кабинета. Доктор и пациентка остались наедине. Менгеле вспомнил, что не один здесь, когда Мариновская случайно шаркнула ступнями по полу. Ноги по-прежнему подкашивались от боли. Девушка зажала губы, чтобы не издавать звуков, но эмоции отразились на лице. Йозеф порядком утомился от всего, но иного не оставалось. Он подошёл к раковине и намочил кусок ткани. Протянул его Оделии. А пока она непонимающе смотрела на него, достал несколько пластырей и положил на край стола. Вопросов стало ещё больше. И один из них девушка решила задать. — Почему вы это делаете? Встретился с карими глазами. В данный момент они походили на блюдца для чая. По размерам точно совпадали. Перевёл взгляд на стол с инструментами. — Ты — ценный материал. Необходимо беречь то, что может принести пользу. Иного ответа Оделия не ждала, но даже такой прямолинейный её устраивал. Он скрывал в себе одну важную истину: пока она представляет из себя "ценность", её жизнь имела смысл и возможность не оборваться из-за глупой мелочи. Вроде Гертруды, которая не могла успокоиться. — Верно. Ценный материал. Менгеле на последнюю реплику не ответил. *** Несмотря на пороки, коих медсестра имела в достатке, были у неё и сильные стороны. Например, терпение. О, она действительно могла хвастать наличием этого качества. И сегодня именно терпение помогло ей. Помогло совершить ту самую идею, которая родилась почти сразу после выговора доктора. В руке она сжала своих маленьких помощниц и направилась в больничное крыло. Знала, что Менгеле оставил девчонку там, якобы с целью избежать опасности. Как он был неправ в своём решении. И вскоре убедится. Если, конечно, не будет слишком поздно. Пройдя к нужному кабинету, девушка приоткрыла дверь. На операционной кушетке посапывала узница. Усталость взяла своё, бедняжка отдалась во власть грёз. На сухом лице расплылась злая усмешка. Гертруда прошла ближе к койке, со стола прихватила бинты для перевязки и принялась за дело. Одну руку привязала к левой ножке кушетки, вторую — к правой. Действовала тихо, но быстро, чтобы не упустить момент. Заключённая начала мямлить сквозь сон. Пришлось ускориться. На очереди ноги. Когда девчонка дёрнула коленом, едва не задев живот, медсестра прошипела: — Untermensch. К своему неудовольствию, заметила, как чужие веки задёргались. А вскоре на неё воззрились перепуганные глаза. — Хорошо, что проснулась. Играть со спящим человеком не так интересно. — Играть? Ч-что ты имеешь в виду? — Вот сейчас и узнаешь. Гертруда вытянула из нагрудного кармана какие-то тонкие ниточки. Присмотревшись, Оделия заметила — это иголки. Сердце забилось быстрее, дыхание стало рваным. Она дёрнулась первый раз и с ужасом почувствовала, как конечности стягивают бинты. Бросила взгляд на медсестру — та подошла совсем близко. — Нет... нет! — Хм-м, и что он в тебе такого нашёл? Да, подходящая кожа, кровь. Неужели этого достаточно, чтобы завладеть его вниманием? — О ком ты говоришь? Немка зло глянула на узницу, схватила бледную руку. — Не прикидывайся, будто не понимаешь. Я говорю про герра доктора. Нарочито медленно она загнала первую иглу под ноготь. Наслаждалась каждой секундой, пока мерзкая плоть изнывала от боли. — НЕ-Е-Е-Е-Е-Т! Кабинет заполнился криком, исходящим, казалось, из самой души. Ничего ужаснее Мариновская в своей жизни не испытывала. И молила Бога, чтобы не испытать. Гертруда жадно облизнулась, но прекращать словесную пытку и не думала. — Ты проклята с того дня, когда попала в лагерь. Последние цифры номера вообще пропитаны дьявольским влиянием. Ты отравляешь собой всё вокруг. А я не могу позволить этому продолжаться. Она выудила новую иголку. Облизнула по всей длине, пропитывая своим ядом. Оделия забилась в истерике. Бинты крепко сковывали, успели натереть в местах связки. Под ногтевую пластину проникла вторая игла. Медленно разделяла ноготь и плоть. Бордовые капли стекали по пальцам, падая на пол. Медсестра почти брезгливо отпрыгнула, когда кровь попала на рабочую одежду. Из груди заключённой вырвался крик, в разы громче предыдущего. Более яростный, озлобленный. В коридоре послышались спешные шаги. Гертруда в страхе замерла. — Что за крики? Дверь в кабинет распахнул офицер. Пару секунд он стоял, оценивая ситуацию. Увиденное не внушало доверие. — Вас здесь быть не должно, фрау. — Позовите доктора, умоляю! — взмолилась Оделия. Человек в форме глянул на узницу и сорвался на бег. — Хм, хм, хм. Как жаль, что доктор в эту секунду находится в другом конце лагеря. Жалкое создание осталось без помощи. Гертруда оставила орудие пытки и посмотрела сверху вниз на Мариновскую. Ей почти стало жалко девчонку. Почти. С ненавистью она вспоминала каждый момент, когда Йозеф не обращал внимание на подопечную только из-за присутствия недостойной. Как он наблюдал за её состоянием, как не допускал малейшей возможности проучить мерзавку, может немного травмировать. Но оно же к лучшему, разве нет? В больную голову закралась очередная идея. — Может, сдать тебя Ирме Грезе? Ірма? Яка ще Ірма? Заключённая понятия не имела, о ком говорила садистка. Более того, сейчас её не волновало ничто, кроме своих истерзанных пальцев. — Она бы заморила тебя голодом. Ты превратилась бы в ходячий скелет. Тогда доктор и не взглянул бы на тебя. Он бы скорее посмотрел на фрау Грезе. — Мне плевать! Прекрати! Плевать, как же. Гертруда хорошо помнила взгляд, которым узница наделила доктора, когда тот спас её и конские волосы заодно. Готова поклясться, что в тёмных глазах горело невыразимое желание на коленях отблагодарить своего спасителя. Да так, чтобы в кровавые мозоли и задушенные стоны. Она не хотела видеть такие картины, но сознание любезно подбрасывало их, не спрашивая разрешения. С омерзением она видела в голове сцену, как рука доктора сжимает чужую — не её — макушку и регулирует скорость и глубину проникновения. Как он тихо стонет, шепча противное имя. К своему ужасу, Гертруда осознала, что Менгеле вряд ли отказался бы от подобной перспективы. Оттого злоба стала крепче. — Неужели? А мне кажется, что не плевать. Она бы хлестала тебя кнутом, пока герр доктор услаждает её тело. Ирма стонала бы от удовольствия, когда ты — от телесных мук. И твоё жалостливое выражение лица не вызвало бы у него сожаления. У цієї хворої не всі вдома. Оделия не понимала, чего в ненормальной голове больше: извращённой фантазии или одержимости доктором. Ревность точно ослепила несчастную, раз она решилась на подобное, и в глубине души узница её понимала. Какая-то неизвестная появляется на твоей территории и забирает внимание объекта привязанности — тут сложно сохранять спокойствие. В добавок, характер Гертруды с самого начала не внушал уверенности в адекватности хозяйки. Однако сейчас все эти мелочи являлись предметами отвлечения внимания. Рыдания Мариновской понемногу утихали, режущая боль стала почти терпимой — даже смешно, насколько мозг умеет приспосабливаться к страданиям, чтобы не фокусироваться. Лікар. Де лікар? Що? Ти сподіваєшся на його допомогу? От беглой мысли стало страшно. Неужели она правда могла ожидать защиты от человека, который видел в ней сосуд для продолжения расы — и это лишь в перспективе. Пока она являлась, скорее, холстом, что заинтересованный художник окрашивал в нужные ему цвета. И всё же именно он не позволил Гертруде мучать её при покраске волос и с вниманием относился к самочувствию. Пусть лишь из своих побуждений, но всякий раз благодаря ему ситуация не переходила опасные границы. Как жаль, что в эту секунду доктора не было рядом. Он бы наверняка усмирил свою подчинённую. Прекратил бы страдания, но нет. Он слишком далеко. Оделия перевела взгляд на медсестру. Та начала шарить в нагрудном кармане и вскоре выудила очередную подружку для своих игрищ. — Убери иголку, чокнутая! Тебе мало того, что ты уже сделала? — девушка крикнула из последних сил. Как только фраза прозвучала, общая слабость окутала тело. Заключённая обмякла на кушетке и вперила взгляд в отвратительно серую стену. Такую же серую, как её мысли и чувства. — О, тебе не нравится? Пытка родом из твоих краёв. Прочитала где-то и подумала: почему бы не напомнить о земле родной? Снова хищный оскал. Гертруда зависла над окровавленной рукой и запустила последнюю иголку под ноготь. Ожидаемых криков не последовало, медсестра с удивлением глянула на девчонку. Мариновская только рефлекторно приподнялась на лопатках и издала жалобный писк. Её настиг болевой шок. Сил не осталось даже на мольбы о помощи. Дверь в кабинет открылась вновь. В проёме замер Йозеф с растрёпанными волосами и сбившимся дыханием. Полы его халата развивались пару секунд, пока не замерли. Чёрные глаза бросились к скованной девушке. Правую руку покрывали кровавые разводы, из большого, указательного и среднего пальцев грозно торчали иглы. Гертруда растеряно смотрела то на доктора, то на своё творение. Ноздри Менгеле угрожающе расширились. Картина вызывала в нём смешанные эмоции, но доминирующей оказалась злость. Искренняя, необъятная и требующая выхода. В два шага он приблизился к медсестре. Она едва сделала вдох, как рот мигом захлопнулся. Помещение заполнил звучный удар. Ладонь Йозефа встретилась с щекой виновницы. Оделия дёрнулась и повернула голову в сторону звука. С приклеенной к лицу рукой и краснеющей кожей Гертруда в ужасе смотрела на доктора. — Я ведь предупреждал тебя. Предупреждал или нет?! Она ничего не ответила. Не могла понять только: где просчиталась? Разве она была не права в своей ненависти к мерзкой девчонке? Была хуже в обращении с ней, чем многие эсесовцы с заключёнными из других бараков? Ах да. Их же не избрали для "священной миссии". Они недостойны протекции доктора и уж тем более не защищены от полноправного насилия. Маленькие глаза наполнились слезами. Шмыгнув носом, медсестра закричала: — Ударьте сильнее! Ну же, так же сильно, как хотели бы ударить её, — ткнула в сторону Оделии. — Но не можете. Не с грязнокровкой, которая являет собой ничтожную ценность. Гертруда начала заламывать свои пальцы. Дыхание её сбилось, на лбу появилась испарина. Менгеле осенило: она определённо не в себе. — Довольно, Гертруда. Мужчина позвал офицера, и тот выпроводил медсестру из больничного крыла. Теперь необходимо привести в порядок пострадавшую. Йозеф приблизился к заключённой. Развязал бинты и тихо спросил: — Что она с тобой сделала? В ответ на него посмотрел туманный взгляд. Лопнувшие сосуды и опухшие веки говорили громче слов. — Вас не было слишком долго, герр д-доктор. Оделия лишилась чувств, пока мужчина удерживал её плечи. *** Когда она очнулась, то почувствовала свободу в движениях. Жжение в пальцах заметно ослабло и, одолеваемая любопытством, девушка приподняла голову. Сразу заметила доктора у стола с инструментами. — Долго я была без сознания? — Пару часов. — Почему боль ослабла? — Я ввёл дозу обезболивающего. Иначе бы ты умерла, пока я достаю иглы. Неожиданное расточительство. Менгеле взял лоскут ткани и намочил его. Присел рядом с Мариновской, протянул руку к пострадавшему участку. Девушка не стала сопротивляться. Холодные пальцы доктора вместе с влажной тканью работали как дополнительное успокоительное. Оделия не обратила внимание, как засмотрелась на мужские руки, которые обрабатывали раны. Неожиданно тонкие пальцы, с редкими мозолями притягивали к себе. От кровавых следов остались воспоминания, хотя саднящяя боль присутствовала. — Верно ли я поняла: ваша щедрость обусловлена моей ценностью? — Именно. Раны защипали, и девушка вдохнула через сцепленные зубы. При этом не сказала ни слова. В очередной раз недюжинная сдержанность вызывала если не уважение, то признание. Хрупкая — на первый взгляд — узница выносливее некоторых мужчин. Стерпеть такую пытку и при том не терять соображение было похвально. Впрочем, не исключено, что виной завидной выдержке доза лекарств. Кто знает, как бы девчонка справилась без их помощи? — Но я бы не стал исключать и прочие факты. — Например, какие? Он не ответил. Лишь направил чёрные радужки навстречу карим и думал: догадается сама? Построит невероятные и до смешного глупые теории о привязанности? — Скажи лучше, как всё произошло? Как ситуация обернулась подобным образом? — Любовь творит с людьми страшные вещи, герр доктор. — Она не отводила взгляд, просто не могла этого сделать. — И толкает влюблённых на ненормальные, нередко безумные вещи. Напротив послышался смешок. Он заполнил собой пространство кабинета, и девичьи плечи невольно сжались. — Хах, какое дурацкое чувство. Бессмысленное, отравляющее и совершенно... — Хотите сказать, что никогда не любили? Смех тут же затих, вместе с низким голосом. Оделия вновь затронула тему, которую не следовало. Менгеле ясно дал понять это. Неожиданно он сжал раненые пальцы, вызвав неприятный спазм в теле. Девушка жалобно глянула на мужчину, когда тот поднялся. — На сегодня всё. Я лично распоряжусь: с этой секунды в моё отсутствие тебя будет сопровождать охрана. Гертруда больше не причинит вреда. — Сп... — Не стоит, это лишнее. Дверь закрылась также быстро, как Оделия почувствовала холод. Теперь её пальцы не грели чужие. *** Тихий стук нарушил безмолвие. — Войдите. В кабинет прошмыгнула девушка с опущенной головой. — Гертруда, здравствуй. — Добрый вечер, герр Гиммлер. — Она склонила голову ещё ниже. — Офицер передал, что ты хочешь меня видеть. Пришла о чём-то хотела рассказать? — Я беспокоюсь о герре докторе. С тех пор, как в лагере появилась украинская девчонка, его поведение вызывает сомнения. — Беспокоят конкретные моменты? — Да. Например, когда красили чернавку, герр доктор больно щадил её. Сегодня у неё появились мозоли от обуви — так он возился с ней, будто с младенцем. В добавок перенаправил меня в лазарет, чтобы отдалить от своего ценного объекта. Медсестра разумно смолчала о том, что провокатором тех примеров была именно она. Не стоит рейхсфюреру знать всей правды. — Хм-м... Генрих поправил пенсне и глянул прямо на визитёршу. — Надеюсь, что это просто преувеличение, и Йозеф ничего такого не имеет в виду. Однако, оставлять ситуацию без присмотра я просто не могу. Гертруда? — Да, герр Гиммлер? — Понадобится твоя помощь. Я хочу, чтобы ты обращала внимание за контактом этих двоих: не переходят ли они границы, не затевают ли чего. Если заметишь что-то, не соответствующее норме их положения — сообщай мне напрямую. — Будет исполнено. Медсестра учтиво попрощалась и покинула кабинет. Рейхсфюрер остался наедине со своими мыслями, и каждая новая пугала сильнее предыдущей.