Запрещённая человечность

Две недели спустя На местность опустилось покрывало осени. Увеличилось количество пасмурных дней, а серое небо граничило с серыми лицами узников. За прошедшее время в Аушвиц прибыло множество людей. Бóльшую часть постигла участь скорой смерти. Возможно, такой расклад был лучше, чем обрекать себя на нечеловеческий труд, но думать о числе погибших не хотелось совсем. Доктор исполнил даное обещание: больше Гертруда не имела возможность подступиться к Оделии. Их общение с того дня ограничивалось параллельными тропами по лагерю и едким взглядом со стороны медсестры. Несмотря на своё незавидное положение, Мариновская почти ощущала себя хозяйкой ситуации. Не было больше опущенной головы, испуганного взгляда. На их смену пришла прямая осанка и безразличный взор перед собой. Хотя повышенная внимательность со стороны Гертруды настораживала. Одним утром узница заметила, что бледная кожа облегла рёбра. Если раньше они не просматривались так явно, то сейчас она могла прощупать каждую кость. Похудение не вызывало удивления. Скорее даже, такое развитие событий было ожидаемым. На местной стряпне сохранить тело в первоначальном состоянии не представлялось возможным. Скудный рацион и недостаток питательных веществ делали своё дело. Но самым неприятным стало лишение волос. Их состояние с каждым днём беспокоило всё больше. Выпадение стало почти нормальным явлением, сам волос превратился в подобие соломы. Положение ухудшала недавняя покраска — влияние химии заостряло проблему. Сегодня назначен осмотр. Один из многих. Раннее пробуждение, общение с доктором и длительное пребывание в больничном крыле, скудный приём пищи. Такой распорядок дня стал привычным. Оделию не допускали к физической работе — в чём ей повезло больше многих. Хотя говорить о везении, когда ты находишься в концлагере, не приходится. Но девушка понимала, что лучше она будет здесь, под присмотром доктора, исполнять свою прямую и единственную обязанность, чем убиваться на полях, соседних заводах или предприятиях. Иногда, глядя в окошко смотровой, она представляла себе, как на неё смотрят родители. Мама и папа. Они замечают свою дочь в окне и машут, показывая, что всё хорошо. Уставшие, истощённые, но радостные от знания, что кровь их жива. И Оделия машет в ответ. Широко улыбается, забывая о мрачном окружении. Как если бы родители гуляли в саду, собирая цветы, а дочурка их только проснулась, обласканная лучами дневного светила. Но фантазии быстро разбивались о реальность. И за окном не было поля, на котором Владимир и Наталья Мариновские работали, любуясь своей девочкой. Только длинный склад "Канада", в котором хранились вещи и изделия рабочих. От тоски хотелось жалеть себя, но такой сладкой возможности нет. В кабинет зашёл ещё один человек. Без промашек девушка узнала шаги доктора, и знание это почти успокоило. Потому что она в одном помещении с тем, кто не раз защищал, а не с той, которая несправедливо истязала. Пальцы почти зажили, но в присутствии Гертруды отдавали необъяснимой дрожью. — Как состояние сегодня? — В норме, герр доктор. — Хорошо. И всё же я проверю. Иначе не могло быть. Оделия поднялась и расставила руки. Менгеле стал проводить пальпацию. Ощупал шею, затылок, ключицы, спустился ниже. Коснулся лопаток, но решил не задерживаться. Мужские брови нахмурились в неприятном открытии: заметное похудение совсем не радовало. Заключённая должна была сохранять здоровое телосложение, а выпирающие рёбра едва ли тому способствовали. Кожа пациентки тоже потеряла свою плавность. Лицо немного осунулось, скулы проявились сильнее. Будучи советской узницей, Оделия была лишена полного лагерного рациона. Наверняка, данный фактор и повлиял на её вес. Хотя Менгеле и проводил осмотры достаточно часто, раньше он не замечал сильных изменений. Похоже, придётся заняться питанием. Йозеф, не сказав ни слова, покинул кабинет. Никаких распоряжений не последовало, так что Мариновская не покидала смотровую. Присела на край высокой кушетки и погрузилась в мысли. Как бы хотелось встретить родителей. Обнять, спросить, как с ними обращались. Может, они нашли собратьев по несчастью и справляются с тяжкой ношей, которую преподнесла судьба. Ей хотелось надеяться и верить, что всё так. Знание, что у родных дела обстоят сносно гораздо важнее, чем собственное благополучие. Девушка заметила за собой такие мысли практически с первого дня. Положение мамы и папы волновало больше. Скорее всего, ответ крылся в насильственном разделении. Если бы она имела возможность увидеть их. Хотя бы ненадолго, хотя бы мельком. Проходящими в окне работниками, что посылали воздушный поцелуй, скрывая слёзы за улыбками. Менгеле появился также внезапно, как и исчез. В руках его покоились глубокая посудина и тарелка. С присущим терпением Оделия ждала, что мужчина сделает. Но совсем не ожидала, что он всучит миску ей. — Ты должна съесть всё, — прозвучал короткий приказ. Девушка заглянула в посудину — ту заполняла двойная порция баланды. На тарелке, которую доктор поставил позже, лежало две картошки и кусочек кровяной колбасы. Карие глаза, точно блюдца, посмотрели на Менгеле. — Ожидала большего? — Вовсе нет. Ответный взгляд словно говорил: "В этом нет ничего особенного. Ешь и не придавай значение всему, что видишь". И она старалась. При всей внешней строгости и равнодушию мужчина в который раз показывал человечность. Качество, что старался утаить ото всех, прежде всего — от себя самого. Но он не учитывал завидную внимательность своей подопытной. Как бы сильно не сдерживал частицы сочувствия, как бы умело не скрывал неравнодушие к обречённой, стоило Оделии заглянуть в его угольные очи, и истина представала в своём величии. Перед ней стоял человек. Да, с жестокими мыслями и деяниями. Да, с безумным рвением до своих экспериментов. И всё же человек. Оделия принялась есть. Сначала аккуратно, медленно, а затем жадно и поспешно. Похлёбки след простыл за минуту. На очереди было второе. Менгеле тем временем стоял рядом. Ничего не говорил, только наблюдал за голодной узницей. Челюсть её двигалась так быстро, что невольно думаешь, не подавится ли? Обошёл девушку и встал за спиной. Взгляд уткнулся в покрывало волос. От некогда густой косы оттенка ночи осталось лишь подобие прежней шевелюры, крашеное и заметно поредевшее. Глаза поднялись к макушке, и доктор замер в изумлении. Происходящее вокруг стало вдруг неважным. Чувства притупились: слух не улавливал жевание напротив, осязание растворилось в воздухе, и только зрение сосредоточилось на продолговатой линии на девичьей голове. Он видел отрастающие корни чёрного цвета и глаз не мог оторвать. Они, подобно невольной птице, вырывались из заточения, и в борьбе своей превосходили силы недругов. Как символ смены дня и ночи, равновесия мира, порядка вещей. Йозеф смотрел бы и дальше на обычную, но почему-то значимую в тот момент картину, если бы не уловил чужой голос. — Герр доктор? Обошёл узницу со спины и увидел, что она закончила с едой. — Да. — Могу я спросить о программе, в которой участвую? — Ты уже это сделала, глупая. — Уголки губ потянулись вверх. Оделия стыдливо отвела взгляд и сжала в руках пустую тарелку. Снова показывала колючки, играя воинственную. Мужчина выдохнул. — Почему спрашиваешь только сейчас? За время пребывания была масса возможностей спросить. — Верно. Но я не хотела докучать. Густая бровь поднялась вверх. Менгеле решил не зацикливаться. — Что интересует? — Какова суть программы? — Суть такая, какой ты её представляешь. Создание высшей арийской расы путём слияния подходящего мужского и женского генетического материалов. На мне ответственность за ведение эксперимента. На данный момент ты являешься единственной участницей, но работа только с тобой уже занимает немало времени и усилий. — А почему именно я? Не нашли кандидатуру получше? Мои данные не соответствовали образцу. Так к чему лишняя морока? — Всё благодаря рейхсфюреру. — Речь о том Гиммлере, верно? — Да, о нём. Сам фюрер назначил Гиммлера для инспекторской проверки. Он начал интересоваться, почему работа с программой стоит на месте. А в тот день появилась ты. Да, вариант не идеальный, но другого просто не было. Я действовал по ситуации. — Теперь понятно. А почему я до сих пор не видела своего... — слово застряло в горле, — своего партнёра? — Потому что нет годного кандидата для роли второго участника. Ты стала удачным исключением, и Гиммлер разрешил повозиться с модификацией. Но я сомневаюсь, что он согласится снова, и проверять его терпение не намерен. Оделия опустила голову. Ей предстояло переварить информацию. Зато теперь она хотя бы имела представление об истинном порядке вещей. — Что ж, надеюсь, мой партнёр окажется лучше Гиммлера. Не хочется иметь дело с таким властным человеком. Менгеле шутку не оценил. Хоть Генрих не являлся подарком, его положение не позволяло проявлять малейшее непочтение. Тем более — позволять такую вольность заключённым. Мужчина резко приблизился к лицу девушки и посмотрел в глаза. Он увидел в них крупицы спрятанного страха, и ему это понравилось. Нельзя допускать проявления наглости. — На сегодня хватит разговоров. Оставайся в кабинете, пока за тобой не придёт офицер и не проводит в барак. Поняла? Ответом послужил кивок. Доктор вышел из смотровой и захватил с собой посуду. До конца дня они с Мариновской не общались. *** Пациент-заключённая 30666. Прошло две недели со дня покраски объекта. Структура волос пострадала от внешнего вмешательства. Также замечено их обильное выпадение. Общее состояние здоровья можно считать удовлетворительным, но следует обратить внимание на рацион объекта. Дальнейшие наблюдения проводить с повышенным уровнем осмотрительности. *** (The Departure — Max Richter) На следующий день в лагерь прибыло две тысячи новых узников. Большинство составило советское население. Новая партия цуганг, новый отбор. Всё так привычно и ожидаемо. Менгеле обошёл длинную колонну мужчин и задержался взглядом на одном из них. Высокий — под два метра ростом — блондин с ясно-голубыми глазами. На вид совсем юный, не старше двадцати пяти, он сразу привлёк внимание доктора. Потому что выделялся ярким пятном в своре темноволосых, смуглолицых мужчин. Весьма неплохой экземпляр. Интересно, какая кровь течёт в этом теле. Когда настала его очередь, Йозеф направил юнца в группу для исследований. Тот не задавал вопросов, ничего не говорил. Чем-то напомнил украинку, не хватало только уверенного взгляда. Вскоре в сопровождении эсесовца новенький прошёл в больничное крыло. В это время Оделия также находилась там. Девушка испугалась, когда доктор привёл незнакомого человека в единственное место, где она чувствовала себя в относительной безопасности. Хто це? Звідки він? Для чого доктор привів його? Множество вопросов роилось в обеспокоенном сознании. И как необъяснимый телепатический датчик прозвучал ответ Йозефа: — Возможно, этот бледнолицый станет твоим партнёром. Глаза девушки округлились и тут же всмотрелись в незнакомца. Он выглядел растерянным, дезориентированным. На вид немногим старше Мариновской. Из его уст не исходили слова, так что определить национальность только по внешним данным оказалось сложно. Проведение первичного осмотра и анализа крови решало всё. Менгеле не верил в удачу, но чувство — то самое, внутреннее, которое кипело и направляло в нужную сторону — говорило о том, что юноша обязан подойти. Иной вариант событий невозможно представить. — Назови своё имя. Игла проткнула кожу. Невольно девушка перенеслась в тот день, когда сама попала в Аушвиц. Тогда доктор спросил то же самое. С той же интонацией. Незначительное сходство забавляло. Оделия по-прежнему рассматривала новенького. Тот молчал, не проронив и слова. Тогда она подумала, не глухой ли часом юноша, и совсем забыла о банальном незнании языка. Потому решила испытать удачу. — Як тебе, — указала в область его груди, — звати? Теперь он оживился. — О-о-о, как приятно услышать не немецкую речь. — Юноша посмотрел на Оделию и слабо улыбнулся. — Меня зовут Михаил Беляев. А тебя? — Его зовут Михаил Беляев, герр доктор, — переключилась на немецкий и глянула в сторону Йозефа. Он сделал какие-то пометки, она вернулась к собеседнику. — Я — Оделия Мариновская. Узница едва сдержалась от привычного рукопожатия при знакомстве. Обстановку нельзя было счесть за подходящую, да и Менгеле под боком вряд ли похвалит самодеятельность. — Рад знакомству, Оделия. Девушка невольно вздрогнула. Давно она не слышала собственное имя из уст другого человека. Да и вообще где-то, кроме своих мыслей. Сперва даже удивилась, что обращаются правда к ней. — Видимо, нам с тобой не повезло оказаться во власти этого пугающего доктора, — сказал, явно подшучивая. Каждый человек, попадая в концлагерь, обретал неожиданную тягу к юмору. Предметом глумления могли стать самые обычные, порой — совсем бессмысленные вещи. Те же, у кого с этим чувством был порядок и до лагеря, неоднократно его увеличивали. И всё для одной единственной цели: не сойти с ума от уныния, жалости к себе и вездесущего мрака. Не того, что закрывает свет дня, но того, что одолевает душу. — По правде говоря, Михаил, в Освенциме удача покидает тебя с первой секунды, как попадёшь сюда. Кроме того, доктор — не самый худший человек, который может встретиться на твоём пути, — прошептала ответ. Тон девушки сделался печальным. Она погрузилась в воспоминания, лишённые радости и сострадания. И в голове упрямо возникал образ Менгеле, который не раз спасал. Возможно, этот Беляев был прав насчёт невезения, однако с "пугающим доктором" узница не могла согласиться. Знавала она людей пострашнее. Йозеф, стоявший поблизости, стал свидетелем всего диалога. Не вмешивался, не присекал разговорчиков, только ждал результатов анализа крови. Он будто почувствовал, что беседа зашла в тупик, и обернулся к Оделии. — Ты ещё и русский знаешь? — брови его поползли вверх. Конечно, он подозревал, что девчонка таила в себе множество сторон, но чтобы столько — это превосходило все ожидания. В ответ заключённая лишь пожала плечами и отвела взгляд. Словно ответ слишком очевиден, а вопрос не имел смысла. Когда результат анализа пришёл, доктор в нетерпении выхватил бумажку из рук сотрудника. Самая важная строка... есть! Первая положительная. Да! Идеальный объект! Мужчина победно занёс кулак вверх. Потом резко обернулся к двум растерянным свидетелям его молчаливого триумфа. — Переведи Михаэлю радостную весть: он будет твоим партнёром для программы. Сказав это, мужчина быстро покинул помещение. Оделия посмотрела на юношу — в его глазах стояло честное непонимание — и выдохнула. С этого дня её жизнь приобретала интересное развитие.