ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА.

Только никто из Султанш даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, Ольга Хатун, проявив собственную инициативу, что пришлось очень сильно по душе ункяр-калфе Нигяр, принесла на медном подносе ужин для Шехзаде Селима, терпеливо дождавшись момента, когда молчаливые стражники распахнули перед ней тяжёлые дубовые створки широкой двери, что позволило очаровательной юной девушке со сдержанным вздохом, наконец-то, войти вовнутрь, где её заинтересованному взору открылась, вполне себе ожидаемая картина, стоявшего перед прямоугольным зеркалом, охватывающим полный рост юного Шехзаде, стоявшего в окружении слуг, которые помогали ему приготовиться к хальвету. Парень был погружён в глубокую мрачную задумчивость. --Поставь поднос на стол, Хатун, и можешь быть свободна!—с полным безразличием распорядился Шехзаде Селим. Ольга всё поняла и, почтительно ему поклонившись, выполнила распоряжение и собралась было уже покинуть просторные, выполненные в бардовых и рубиновых тонах с разбавлением золотой лепнины, с колоннами и арками, и дополненные пёстрыми персидскими коврами, как оказалась окликнута юным светловолосым Шехзаде.—Ты случайно ни та несчастная юная девушка по имени Ольга, о которой бурлит весь гарем, Хатун? Юная девушка залилась румянцем смущения и с застенчивой улыбкой, чуть слышно выдохнула: --Да, Шехзаде! Это я и есть. Между молодыми людьми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Селим разогнал всех слуг и, терпеливо дождавшись момента, когда за последним из них закрылись створки двери, вздохнул с огромным облегчением: --Ну, наконец-то!—и, мягко приблизившись к наложнице, заботливо обнял её сильными мужественными руками за изящные плечи и, вместе с ней подойдя к, надёжному скрытому от посторонних глаз под плотными вуалями газового золотого и рубинового с золотой вышивкой и бахромой балдахина, широкому ложу, сел на парчовое покрывало рубинового тёмного цвета и, внимательно всматриваясь в бездонные глаза девушки, понимающе тяжело вздохнул и душевно заговорил.—Утром я разговаривал с Хаередином-пашой о том, что произошло с «Титаником». Это очень странно и неожиданно, ведь по всем признакам корабль был надёжным, крепким и очень безопасным, да и с командным составом повезло—ассы и патриоты своего дела. Такое чувство, словно его специально утопили, погубив столько, ни в чём неповинного народа. Ольга поняла внимательного собеседника и, печально вздыхая, высказала своё непосредственное мнение: --Вы правы, Шехзаде! «Титаник» действительно планировали утопить, засланные на него шпионы моей «горячо любимой» мачехи британской королевы Виктории-Марии которой не давала покоя моя трепетная искренняя любовь к почтенному капитану лайнера Эдварду Смиту, боготворившему меня и готовому сделать нас обоих счастливыми, не говоря уже о том, что с трепетным волнением ожидающим благодатного дня, когда я произведу на свет нашего с ним сыночка, которого я тогда носила под сердцем и оберегала от всего того, что может привести к его потери. Только у шпионов ничего не получилось, так как их всех вычислили, хорошенько допросили и казнили мои тайные агенты-оборотни, служившие на «Титанике» официантами, стюардами, кочегарами и матросами, да и офицеры были предельно внимательны и бдительны. Вояжу ничего не могло помешать завершиться благополучно. У нас оставалось всего пара-тройка дней до прибытия в Америку, но… Между юношей с девушкой воцарилось, очень мрачное молчание, во время которого они задумчиво смотрели друг на друга, не находя подходящих слов для выражения, переполнявших их хрупкую душу, противоречивых чувств. --Вечная память героям! Да, упокоятся они с миром!—нарушив мрачное молчание, во время чего, хорошо углядел то,, как ясные голубые глаза юной девушки заблестели от, готовых в любую минуту скатиться по румяным бархатистым щекам, горьких слёз, что ей пришлось с большим трудом преодолеть и отрешённо выдохнуть едва слышно: --Аминь, Шехзаде! Они проговорили душевно на данную, очень печальную тему до самой глубокой ночи, что продлилось ровно до тех пор, пока юная пара ни забылась крепким сном, заботливо обнимая друг друга так, словно являлись дружными родными братом с сестрой. Вот только сон юной девушки получился очень тревожным, а всё из-за того, что в нём она, вновь перенеслась на «Титаник.»: « Девушка вместе с дражайшим Эдвардом, наконец-то выбралась на шлюпочную палубу, где они больше не целовались, а стояли в нежных объятиях друг друга и молчали, потрясённо смотря на, происходящую кругом, панику. Над их головами, в ночном тёмном небе, ярко сияли звёзды, и три огромные жёлто-оранжевого цвета трубы выпусками пар. Он клубнями вздымался вверх и постепенно рассеивался. Мимо возлюбленной пары пробегали, натыкаясь друг на друга, падая на деревянные половицы и подымаясь, встревоженные люди. С каждой минутой ходить из-за, постоянно кренившегося и всё глубже погружающегося в ледяную океанскую пучину, стального носа корабля, становилось сложнее. Некоторые не выдерживали, и, скатываясь, падали в воду. Попав в воронку, несчастные люди стремительно тонули. Выбраться и отплыть на безопасное от, погибающего шикарного «Титаника», расстояние, удавалось не многим, и тем везло не всем. Лишь малому количеству повезло добраться до импровизированных плотиков, где они надеялись, дождаться прибытия спасателей. Остальные замерзали, на смерть, либо тонули под тяжестью собственной верхней одежды или от физической усталости. Их исступлённые отчаянные оглушительные крики, казалось, раздавались по всему океану. Они будоражили трепетные души, находящихся на шлюпочной палубе «Титаника», капитана Эдварда Смита и его очаровательной юной спутницы. Она больше не могла на это смотреть и впала в оцепенение. Её красивое лицо стало мертвенно-бледным. Оно выражало неподдельный ужас. Соблазнительные алые, созданные для жарких бесконечных поцелуев, губы плотно сжаты. Изящные руки в белоснежных лайковых перчатках закрывали уши. Видеть и слышать весь этот кошмар, у юной девушки не было никаких сил. Она зажмурилась, словно спрятавшись в собственном, пусть даже хрупком, коконе, но он не спасал её. --Скорее бы, всё закончилось! Как я хочу, чтобы этот кошмар прекратился!—лихорадочно шёпотом приговаривала юная девушка. Капитан Смит печально вздохнул, и, заботливо прижав её к своей груди, подбадривая, шептал ей что-то очень нежное. При этом, он ласково гладил девушку по шелковистому золоту роскошных длинных, успевших разлохматиться, вьющихся волос. Капитан чувствовал, как возлюбленная дрожит в его мужественных руках. Он хорошо понимал, что рано или поздно, девушка должна была впасть в эмоциональный ступор. Ведь выдержать подобное физическое, душевное и эмоциональное напряжение не по силам, даже самым стойким и непроницаемым. Юная княжна итак, ради него, держалась долго. Её, внутренне, всю трясло, и трепетное сердце бешено билось в груди. Внезапно Ольга посмотрела в добрые льдисто-серые, излучающие душевное тепло и искреннюю нежность, глаза капитана Смита пристальным взглядом и уставшим тихим голосом спросила: --Эдвард, пожалуйста, скажи мне правду! Когда всё это закончится? Из его груди вырвался очередной печальный вздох. Капитан через силу выдавил из себя, как ему казалось, приветливую улыбку, и, ничего от неё не скрывая, честно ответил: --Скоро, родная моя девочка! Потерпи! Осталось совсем немного! Наши мучения вот-вот закончатся! Ещё несколько минут!» … Юная девушка горько расплакалась, уткнувшись мокрым от слёз лицом в мягкую подушку, невольно приведя это к тому, что из-за её тихих всхлипываний проснулся Шехзаде Селим, который нехотя открыв ещё сонные серо-голубые глаза и увидев очаровательную юную девушку за столь печальным занятием, мгновенно размаялся и, заботливо обнимая её за изящные плечи, принялся с неистовым жаром покрывать пламенными поцелуями, раскрасневшееся от горьких слёз, её мокрое лицо. Между ними вспыхнула головокружительная страсть, с которой совладать они были не в силах и самозабвенно отдались на бурное течение её ласковых тёплых волн. А между тем, по «золотому пути» уже шла Добромира Хатун, сопровождаемая агами с калфами, возглавляемыми кизляром-агой Сюмбюлем, которому пришлось внезапно остановиться в нескольких шагах от входа в главные покои, которые занимал уже как три месяца Шехзаде Селим, а всё из-за того, что возле них стояла, о чём-то тихо беседуя со стражниками, ункяр-калфа Нигяр, почтительно поклонившаяся главному аге, чем ввела того в состояние лёгкого ошеломления, из которого она его вывела, отрезвляюще и с лёгкой насмешкой сказав: --Возвращайтесь обратно в гарем, Сюмбюль-ага! Шехзаде Селим вас не примет по той лишь причине, что проводит время с Ольгой Хатун.—что заставило главного гаремного агу потрясённо переглянуться со своими сопровождающими, но, постепенно собравшись с мыслями, с огромным негодованием спросить: --А что в покоях делает Ольга Хатун, Нигяр-калфа? Она же в глубоком трауре по своему отважному капитану, кажется! Нгяр-калфа удивлённо развела руками и, сдержано вздохнув, ответила: --Не спрашивай меня не о чём, Сюмбюль-ага, ибо так захотел сам Шехзаде Селим, а его желание, как известно, не обсуждается! Между ними воцарилось длительное молчание, во время которого каждый из них был погружён в глубокую задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что данный хальвет всё равно, рано или поздно произошёл бы, ведь юный Шехзаде Селим не на шутку увлёкся несчастной юной Ольгой Хатун, вознамерившись во что бы то ни стало, постепенно исцелить её многострадальное разбитое сердце и, истерзанную невосполнимой утратой, хрупкую душу. Неужели юноша влюбился, вновь? И это спустя шесть лет после того, как достопочтенная Хюррем Султан привезла к нему в Конью венецианку Нурбану, затмившую всех тех глупых наложниц, которыми юный Шехзаде баловался ночами, но которая никогда не любила его, а лишь создавала видимость взаимности. И вот теперь.. --Возвращаемся в гарем!—понимающе вздохнув, распорядился Сюмбюль-ага, подав всем повелительный знак о том, чтобы все следовали за ним, чем очень сильно разочаровал Добромиру Хатун, которая не смогла воспротивиться и, покорившись судьбе, отправилась по плохо освещаемому, испускаемым медным пламенем исходящим из чугунных настенных факелов,, мраморному дворцовому коридору обратно в гарем, провожаемые одобрительным взглядом ункяр-калфы., внутренне всей торжествующей за то, что, приведённая кизляром-агой, рабыня оказалась отвергнута самим Шехзаде Селимом, сделавшим выбор в пользу лучшего. Что же касается юных Шехзаде Селима с Ольгой Хатун, то они приятно измождённые, разгорячённые и запыхавшиеся отстранились друг от друга и, удобно расположившись на мягких подушках, постепенно отдышались и, приведя мысли в порядок, попытались уснуть, но чувство того, что она сейчас предала погибшего возлюбленного, не позволило юной девушке этого, благодаря чему, она инстинктивно принялась выбираться из постели, одновременно оборачивая вокруг стройного нагого тела шёлковую золотистого оттенка простыню, невольно приведя это к тому, что неожиданно от крепкого сна проснулся Шехзаде селим, который нехотя распахнул ещё сонные серо-голубые глаза и, с негодованием смотря на юную девушку и ничего не понимая, не говоря уже о том, что с лёгким разочарованием спросил: --Разве, я давал тебе позволение меня покинуть, Хатун? Нет. Тогда почему ты собираешься?—чем мгновенно привлёк к себе её внимание, заставив опомниться и, измождённо вздыхая, виновато произнести: --Мне нет прощения, Шехзаде. Я предательница. Ещё сорок дней не прошло с той страшной ночи, когда «Титаник» навсегда опустился на океанское дно, а я уже изменила его отважному и героически погибшему капитану. И это после такой головокружительной пламенной любви, что бушевала между нами весь этот последний год?!—и, не говоря больше ни единого слова, уткнулась, раскрасневшимся и мокрым от горьких слёз, лицом в мягкую подушку, продолжая плакать, к чему юный Шехзаде Селим не смог отнестись с ледяным равнодушием и, вздохнув со взаимной невыносимой печалью, душевно произнёс: --В том, что сейчас между нами произошло, твоей вины нет, Хатун. Это вполне себе естественно, ведь мы поддались пламенному чувству. Да и, я ни на грош не сомневаюсь в том, если скажу о том, что твой капитан искренне захотел бы видеть тебя счастливой.—что прозвучало, вполне себе вразумительно, смутно надеясь на то, что Ольга прислушается к его словам, хотя и хорошо понимал, что девушке необходимо для этого достаточно времени, благодаря чему, вновь печально вздохнул и ласково погладил наложницу по золотистым локонам и бархатистым румяным щекам, что заставило её невольно вздрогнуть от неожиданности, мысленно признавшись себе в том, что ничего изменить уже нельзя, собственно, как и исправить, из-за чего Ольга, опять печально вздохнула: --И всё равно, я порочная предательница, заслуживающая лишь сурового порицания, но единственное, что может помочь мне встать на истинный путь—строжайший пост и покаянные молитвы.—приведя это к тому, что глубоко тронутый её угрызениями совести с пламенным покаянием, Шехзаде Селим почувствовал как его всего переполняет необычайной гордостью и уважением к ней, из-за чего он, вновь понимающе тяжело вздохнул и произнёс: --Это ещё больше вызывает у меня к тебе уважение, Мейлимах. Ты не ослышалась, ведь отныне тебя будут звать именно так, да и с этой минуты ты официально становишься моей фавориткой. От услышанного, юная девушка мгновенно перестала горько плакать и, постепенно полностью успокоившись, вновь пристально посмотрела на Шехзаде и чуть слышно выдохнула: --Красиво звучит, да и раз Вам угодно дать мне такое имя, значит так тому и быть! Между молодыми людьми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Шехзаде Селим плавно и очень осторожно, вновь дотянулся до сладостных чувственных губ Мейлимах Хатун и, хорошо ощущая её податливость, с неистовой страстью принялся целовать, позабыв обо всём на свете, что продлилось ровно до тех пор, пока любовников ни сморил крепкий восстанавливающий силы сон. Но, а утром сразу же после того, как юная девушка привела себя в благопристойный вид и решила помочь обычным рабыням расставлять многочисленные и испускающие приятный, разыгрывающий аппетит, блюда на круглый с, расстеленной на нём, скатертью тёмного изумрудного оттенка с золотой бахромой по краям, стол, чем юная Мейлимах Хатун занималась с огромным энтузиазмом, успевая обмениваться с рабынями лёгкими добродушными шутками и не обращая никакого внимания на, окутывающие их приятным тёплым мягким шерстяным платком, золотые солнечные лучи. Это продлилось лишь до тех пор, пока из хаммама ни вернулся Шехзаде Селим, погружённый в романтические мысли о дражайшей новоиспечённой фаворитке с ангельским ликом и характером, о приходе которого девушки узнали, благодаря бесшумно распахнувшимся и, опять закрывшимся тяжёлым дубовым створкам широкой двери и, обдавшему их, приятному лёгкому прохладному дуновению, что заставило девушек, мгновенно прервать своё занятие и почтительно поклониться юному Шехзаде, который подал им знак о том, что они могут быть свободны. Наложницы поняли его и постепенно разошлись, оставляя Шехзаде Селима в приятном обществе дражайшей фаворитки, продолжающей стоять в почтительном поклоне и не смея поднять на него глаз, зато её бархатистые щёки залились румянцем смущения, а чувственные губы расплылись в застенчивой улыбке, взявшей парня в добровольный сладостный плен. --Желаю вам самого доброго утра, Шехзаде!—добродушно выдохнула Мейлимах Хатун, что позволило юному парню с прежней мягкостью подойти к фаворитке и, сияя взаимной доброжелательной улыбкой, трепетно выдохнуть в ответ: --И тебе, милая моя Мейлимах! Не говоря больше ни единого слова, пара, наконец-то, удобно расположилась на мягких пуфиках из тёмного бархата с золотой бахромой, разложенных служанками возле круглого стола, принялись завтракать и, обмениваясь добродушными шутками, вести беззаботную легкомысленную беседу друг с другом, о чём свидетельствовал их весёлый звонкий смех, разносящийся по просторным покоям. Именно в эту самую минуту, вновь бесшумно распахнулись створки двери, и в главные покои с царственной грацией вошла Михримах Султан, облачённая в светлое парчовое платье, оказавшаяся немного сбитая с толку тем, что застала парочку в приятном обществе друг друга, натолкнувшись на мысль о том, что возможно они провели головокружительную бурную ночь друг с другом. --Приятного аппетита и доброго дня!—доброжелательно им улыбаясь, произнесла она, чем незамедлительно привлекла к себе их внимание, заставив мгновенно залиться румянцем смущения и с застенчивыми улыбками переглянуться между собой. --И тебе доброго дня, сестрица!—собравшись с мыслями, ответил взаимностью Шехзаде Селим, что послужило для его юной фаворитки знаком на то, что она может быть абсолютно свободна. Девушка всё поняла и, быстро прервав завтрак, с плавной грацией поднялась с пуфика и, расправив складки на шёлковом светлом платье, почтительно откланялась и, провожаемая одобрительным взглядом венценосных брата с сестрой, вновь почтительно откланялась и с их молчаливого позволения покинула просторные главные покои, выйдя в мраморный коридор, где её уже ждали кизляр-ага с ункяр-калфой, отправившиеся вместе с ней в гарем. И вот, терпеливо дождавшись момента, когда за Мейлимах Хатун закрылась дверь, Михримах Султан продолжила душевно беседовать с горячо любимым братом о его, стремительно развивающихся, отношениях с очаровательной новой наложницей, носящий вразумительно-обличительный характер: --Не слишком ли сильно ты торопишься с отношениями с Ольгой Хатун, ведь, как нам обоим известно, она в глубоком трауре по своему, трагически погибшему в жутко ледяной воде, отважному возлюбленному, Селим? «Титаник» затонул ещё как десять дней тому назад. Может стоит ей дать время, хотя бы до истечения сорокового дня? Это вызвало в парне понимающий печальный вздох, с которым он плавно дотянулся до кувшина с прохладной водой и, налив её в медный кубок, взял его в руки и, медленно поднеся к чувственным губам, сделал небольшой глоток и, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, произнёс: --Между нами всё произошло случайно, Михримах. Мы просто долго разговаривали с девушкой о трагедии, случившейся с «Титаником» и совершенно не заметили того, как уснули. Мейлимах приснился кошмар. Она горько расплакалась. Я принялся её заботливо утешать, ну, а дальше всё и произошло.—что напоминало самое, что ни на есть оправдание, оказавшееся, хорошо понятным Михримах Султан. Она добродушно ухмыльнулась и с той же добродушностью заключила: --Значит, не смогли совладать со страстью, накрывшей вас так, словно, набежавшая на берег приливная волна!—приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого венценосные брат с сестрой продолжали пристально всматриваться друг в друга, от чего Шехзаде Селим почувствовал себя, крайне скверно, ведь теперь милая Мейлимах Хатун находилась в огромной опасности из-за его жутко ревнивой Баш Хасеки Нурбану Султан, которая ни перед чем не остановится, пока ни устранит, появившуюся столь внезапно, соперницу, благодаря чему, вновь тяжело вздохнул и, нарушив их с сестрой, чрезмерно затянувшееся мрачное молчание, произнёс: --Меня сейчас больше беспокоит то, как отнесётся моя Нурбану к появлению Мейлимах Хатун, сестра. Из этого Михримах Султан сделала для себя вывод о том, что ночью её дражайший брат дал своей новоиспечённой фаворитке новое имя. Оно пришлось по душе Султанше солнца и луны, благодаря чему, она одобрительно заключила: --Красивое имя ты выбрал для своей фаворитки, братец. Только о её взаимоотношениях с твоей Баш Хасеки тебе следовало подумать до того, как провёл хальвет. Теперь ничего изменить уже нельзя. Остаётся пожинать последствия. Селим прекрасно понял старшую сестру и, вновь тяжело вздохнув: --Это я прекрасно знаю, Михримах, и уже думаю над тем, как предотвратить кровопролитную войну между ними!—погрузился в глубокую мрачную задумчивость, что не укрылось от внимания Султанши солнца и луны, немедленно поддержавшей брата взаимным тяжёлым вздохом: --Будем надеяться на то, что благоразумие возьмёт верх над ревностью у твоей Нурбану, и она не станет совершать необдуманных поступков, способных низвергнуть её в ад с забвением! Между братом с сестрой воцарилось новое, очень мрачное молчание, во время которого они погрузились в глубокую задумчивость о том, как им сохранить спокойствие в гареме. Но, а чуть позже, когда юная Мейлимах Хатун, сопровождаемая верными служанками, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, пришла в просторное, освещаемое лёгким медным мерцанием, исходящим от, горящих в золотых канделябрах, свечей, которые были всюду расставлены, мраморное помещение дворцового хаммама, занесённого густым паром, не говоря уже о том, что хорошо прогретое истопниками, села на тёплую мраморную плиту и отрешённым, практически безжизненным тоном распорядилась, обращаясь к верным рабыням, готовым в любую минуту, приступить к её омовению: --Оставьте меня одну, девушки! Можете быть свободны!—чем ввела их в лёгкое ошеломление, заставив незамедлительно между собой переглянуться и, почтительно откланявшись, уйти, оставив Мейлимах наедине с её горестными воспоминаниями о «Титанике», а именно о том ужасном моменте, когда жестокая судьба поставила её перед судьбоносным выбором; уехать вместе с Императорским Российским семейством на их катере, либо остаться на погибающем шикарном лайнере рядом с возлюбленным для того, чтобы разделить с ним печальную участь: « Ольга чувствовала непереносимую душевную боль от одной мысли, что сейчас она навсегда расстанется с Эдвардом. Ей хотелось даже кричать. Её душили беззвучные слёзы, а трепетное сердце обливалось кровью. Ноги были, как ватные и, категорически, отказывались вести свою прекрасную обладательницу к ненавистному для неё спасению. Она так глубоко ушла в себя, что не слышала то, о чём ей говорил Николай. В её голове проносились счастливые мгновения из жизни, которые она провела наедине с Эдвардом. Они напоминали нежный романтический сон. Только девушке пришлось выйти из забытья и вернуться в жестокую реальность. Она с её сопровождением, наконец, пришла на шлюпочную палубу и плавно приближалась к месту, где их уже ждали офицеры с императорской яхты «Штандарт», готовые принять на свой борт венценосную семью и придворных. Именно сейчас, оказавшись на открытой всем ветрам, палубе и выйдя из глубокой задумчивости, юная девушка почувствовала, как здесь было холодно и шумно от, выпускаемого трубами, пара. Она даже поёжилась и оцепенела В эту самую минуту её вниманием завладел император Николай. Он уже спустился вместе со своими детьми и приближёнными в катер и, теперь, стоял на его дне, протянув к ней заботливые руки. --Оленька, мы ждём только тебя!—нежно позвал девушку император, но она не могла сдвинуться с места. Девушка разрывалась между ним и Эдвардом. Он о чём-то тихо беседовал со своим старшим помощником, мистером Уальдом, пока ни увидел, находившуюся в паническом оцепенении, юную возлюбленную. --Ольга, спускайтесь к Вашей семье! Вам уже пора отплывать!—вразумительно просил девушку капитан, пристально смотря в её бирюзовые омуты. Они были полны горьких слёз и отчаяния, из-за чего, у него самого разрывалась трепетная душа. --Нет, Эдвард! Я без тебя не поплыву!—решительно произнесла юная девушка, пристально смотря в добрые льдисто-серые глаза избранника. Её тихий приятный голос дрожал то, ли от душевного волнения и страха за жизнь любимого мужчины, то, ли от жуткого холода. Капитан Смит, хотя и был глубоко тронут её искренним беспокойством за него, но сдержано вздохнув, накрыл изящные руки любимой своими руками в тёплых перчатках и осторожно попытался, объяснить ей жестокую суть вещей: --Ольга, Вы, же, прекрасно знаете о том, что я нахожусь на службе! Офицерский долг велит мне, оставаться на корабле и обеспечивать порядок, проводимой эвакуации всех пассажиров, а, раз спасательных средств катастрофически мало, значит, мне суждено пойти на океанское дно вместе с этим прекрасным кораблём! Его жестокие, но правдивые слова резанули юную девушку в самое сердце, словно самый острый нож. Они лишили её последней опоры. Ольга больше не могла себя сдерживать. Горькие слёзы, застлавшие ясные глаза, тонкими прозрачными солёными ручьями плавно стекали по бархатистым щекам. Девушка сама не заметила, как уткнулась красивым заплаканным лицом ему в грудь со словами, похожими на измученный, бесконечными страданиями, вздох: --Один Господь Бог ведает то, как я люблю тебя, милый Эдвард! Из его заботливой мужественной груди вырвался печальный вздох. Капитан ласково пригладил золотистые кудри юной девушки, и, одарив её нежной улыбкой, проговорил то, чем вызвал в ней недоумение: --Ольга, послушайте меня внимательно! Я, конечно, глубоко тронут Вашими тёплыми чувствами. Только сейчас мне придётся сделать то, за что, не будет стыдно в момент моей гибели. Не говоря больше ни единого слова и не давая ошеломлённой избраннице, опомниться, он с ловкостью подхватил её себе на руки и заботливо передал Российскому Государю. Ольга так была потрясена его словами и действиями, что даже не пыталась сопротивляться. Николай очень бережно принял Великую княжну из заботливых рук своего преданного нового контр-адмирала, и, искренне пожелав ему удачи в спасательной работе, отдал её на попечение дочерей, племянницы и фрейлин, которые мгновенно окружили девушку. В эту самую минуту юная Ольга услышала приятный бархатистый голос милого Эдварда, руководящего спуском императорского катера. Он волновал ей трепетную душу и заставлял, учащённо биться сердце. Юная девушка перестала любезно беседовать с Великими княжнами и плавно перевела бирюзовый взгляд на шлюпочную палубу «Титаника». Она отчётливо видела и слышала, как над головами офицеров, возглавляемых её возлюбленным, взлетают и рассыпаются на мелкие огоньки в ночном звёздном небе сигнальные ракеты. Немного в стороне от них, музыканты проигрывали вальсы иностранных композиторов для того, чтобы отвлечь пассажиров от мрачных мыслей о, происходящей на борту их прекрасного корабля, катастрофы. Трепетное сердце юной Великой княжны Ольги Фёдоровны сдавила невыносимая тоска, с которой она не смогла справиться. Это было выше её сил. --Ники, дорогой, пожалуйста, прости меня! Я не достойна твоей любви!—дрожащим от жуткого холода и душевного волнения, голосом произнесла юная девушка, с огромной нежностью смотря в его ласковые бирюзовые глаза, чем вызвала в нём глубокое недоумение. Николай с, постепенно нарастающим душевным беспокойством, напрягся и спросил: --Что ты задумала, Оленька? Девушка ничего не ответила. Она, лишь крепко, но поочерёдно, обняла его вместе с детьми, и, снова, но теперь уже со слезами на глазах, искренне попросив у них всех прощения, выпрыгнула из катера обратно на палубу прекрасного, но, к сожалению погибающего «Титаника», благодаря чему, ошеломлённые безумным поступком, вызванным отчаянным душевным порывом, дорогой кузины, Великие княжны и семилетний Великий князь Наследник Цесаревич внимательно проследили за тем, как ей галантно помогли, перебраться через металлические леера, появившиеся на палубе, джентельмены. Ольга искренне и доброжелательно поблагодарила их за, оказанную ей услугу и побежала на встречу к любимому мужчине. Императорским детям это показалось очень романтичным. Они даже мечтательно вздохнули. Что касается их дорогого отца, он, хотя и был потрясён до глубины души неразумным поступком любимой девушки, быстро опомнился и вразумительно принялся, просить её, немедленно вернуться. Только, вскоре, император понял, что, в данный момент, ей это будет сделать, пусть даже и при большом желании, практически невозможно. Николаю осталось, уповать на то, что капитан Смит найдёт девушку и позаботится о том, чтобы, при первой возможности, она покинула тонущий лайнер на ближайшей шлюпке. Мысленные мольбы Российского Императора были услышаны. Капитан завершал руководство спуском катера с яхты «Штандарт», когда юная девушка выпрыгнула из него. --Господи, что она делает!—потрясённо выдохнул он и внимательно проследил за тем, как катер с императорскими особами на борту плавно опустился на спокойную, словно зеркальная поверхность, воду, и, включив мотор, отошёл от «Титаника». Теперь капитану Смиту ничего не мешало, пойти на встречу к Ольге. Он отдал приказ помощникам о начале посадки пассажиров в спасательные шлюпки и уже собрался, покинуть шлюпочную палубу, но был остановлен вразумительными словами старшего помощника: --Вы, уж меня простите, сэр! Только, сейчас, не время для урегулирования амурных дел! Если хотите, я немедленно устрою так, чтобы Великая княжна Романова покинула корабль на ближайшей шлюпке! Только капитан считал иначе. Он душевно поблагодарил старшего помощника за участие инепреклонно сказал: --Я сам позабочусь о безопасности Её Императорского Величества, мистер Уайлд!» Это продлилось лишь до тех пор, пока юной Мейлимах на глаза ни попался, вложенный в фарфоровую вазу со свежими фруктами, острый кинжал, что расценивалось ею, как сигнал к немедленному избавлению себя от невыносимых душевных мук с трепетным воссоединением с дражайшим, но трагически погибшим возлюбленным, что Мейлимах ни в коем случае не захотела упускать и, решительно схватив кинжал с радостным вздохом: --Пожалуйста прости меня, милый Эдвард! Я не хотела изменить тебе! Сейчас я это исправлю, воссоединив нас вместе! Я уже иду к тебе!—порезала запястье, испытав лишь секундную резкую боль, заставившую несчастную юную девушку, мгновенно поморщиться и отрешённо проследить за тем, как из раны тонкой струйкой хлынула тёмная венозная кровь. В затуманенных голубых глазах постепенно потемнело, и Мейлимах провалилась в глубокое забытье, распластавшись на мраморном выступе вся бледная и измождённая. Не известно того, сколько прошло времени, но, когда юная Мейлимах Хатун, наконец, хотя и через силу очнулась после длительного забыться, уже убеждённая в том, что мертва и находится уже в раю, либо в чистилище, отрешённо осмотрелась по сторонам и обнаружила себя, лежащей на тахте в просторном помещении лазарета, переодетая в какую-то простенькую льняную, практически серую длинную свободного покроя ночную рубашку, укрытая тёплым шерстяным одеялом, а возле неё на краю тахты сидела, погружённая в глубокую мрачную задумчивость ункяр-калфа Нигяр, одетая в тёмное синее форменное платье, что продлилось ровно до тех пор, пока её внимание ни привлекла, постепенно приходящая в себя, очаровательная юная подопечная, являющаяся новоиспечённой фавориткой юного Шехзаде Селима. --Ну, наконец-то, ты пришла в себя, Хатун!—со вздохом огромного облегчения произнесла молодая главная гаремная калфа, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, чем и вывела очаровательную юную подопечную из скорбных размышлений, привлекая к себе внимание и вызывая печальный вздох с негодующим вопросом: --Где я? Как я сюда попала? --Ты в лазарете дворца Топкапы, Хатун, куда тебя принёс сюда Сюмбюль-ага сразу после того, как мы прибежали в хаммам на испуганный крик рабынь и обнаружили тебя лежащей на мраморном выступе всю в крови с порезанным запястьем, но теперь твоей жизни больше ничего не угрожает.—добродушно, но с тяжёлым вздохом объяснила подопечной калфа, из чего несчастная сделала мысленно для себя неутешительный вывод о том, что, если ей захочется начать высказываться о том, что этим отчаянным поступком она всего лишь хотела искупить перед погибшим возлюбленным огромную вину с предательством и с изменой, её никто не станет слушать, а значит, она остаётся наедине со своим душевным терзанием, отчего несчастная девушка, вновь горько расплакалась, уткнувшись мокрым от слёз раскрасневшимся лицом. --Зачем вы меня спасли? Лучше бы дали умереть!—прорыдала она, чем заставила калфу понимающе тяжело вздохнуть и душевно заключить: --Мне, конечно, искренне жаль, что тебе пришлось пройти через весь тот ад, что ты пережила, но пути назад уже нет! Жизнь продолжается, и ты должна крепко за неё держаться, Хатун!—что прозвучало для несчастной юной девушки, подобно очень болезненной, но отрезвляющей пощёчине, заставившей её, незамедлительно притихнуть в горестном ошеломлении, чем и воспользовался, стоявший всё это время немного в стороне и беседующий с главной дворцовой лекаршей, кизляр-ага Сюмбюль тем, что, бесшумно приблизившись к постели, на которой до сих пор лежала их с Нигяр-калфой очаровательная юная подопечная, и плаксивым голосом произнёс: --Ай, Хатун! Что же ты натворила с собой! Ну зачем?! Ты жить должна! Да и фавориткой стала! Шехзаде Селим полюбил тебя и души не чает! Даже свою венецианскую мегеру позабыл! Нигяр-калфа, хотя и была полностью с ним согласна, но так же и искренне сочувствовала юной подопечной, на которую невыносимо тяжёлые события свалились, как снежный ком, бросив её в самое пекло, благодаря чему понимающе тяжело вздохнула и, ласково погладив девушку по золотистым спутанным волосам, встала с края её ложа и вместе с кизляром-агой, о чём-то продолжая душевно беседовать, вернулась в гарем, где всё ходило ходуном из-за, случившегося с Мейлимах Хатун несчастья, пересказывая друг другу то, что удалось узнать от калф с агами. --Что, вы, тут расшумелись?! Вам, что стало нечем заняться?! Живо по своим местам!—с явным недовольством принялся разгонять, собравшихся в группки, рабынь, продолжающих что-то между собой возбуждённо обсуждать, кизляр-ага Сюмбюль, вернувшийся вместе с ункяр-калфой в гарем, благодаря чему, наложницы, пусть даже и нехотя, но постепенно стали расходиться по своим местам и заниматься своими обычными повседневными делами, а именно уборкой и расхождением по учебным классам, что заставило главных гаремных агу с калфой вздохнуть с облегчением. Только их радость продлилась не долго, ведь, в эту самую минуту к ним царственно подошла Достопочтенная Хюррем Султан, ставшая невольной свидетельницей возбуждённого разговора наложниц, что ей очень сильно не понравилось, и она захотела это высказать кизляру-аге с ункяр-калфой. --Что здесь произошло, Сюмбуль-ага, раз девушки это так бурно между собой обсуждают?—с явным раздражением спросила она у преданных слуг, которые, мгновенно опомнившись, почтительно ей поклонились и переглянулись между собой. --Как, Вы разве не знаете ничего, госпожа? Та самая русская девушка—Ольга Хатун, которая прошлой ночью стала фавориткой Шехзаде Селима, попыталась сегодня свести счёты с жизнью, порезав себе запястье. Её главная дворцовая лекарша еле откачала, а всё из-за того, что бедняжка, оказавшись слишком совестливая и ответственная, решила наказать саму себя за измену трагически погибшему возлюбленному именно таким образом.—подбирая более деликатные и осторожные слова, доложил Хюррем Султан кизляр-ага, что встретилось её язвительной усмешкой: --Что нам толку от её преданности с красотой,, раз ума лишилась в ночь страшного кораблекрушения!—и, не говоря больше ни единого слова, отправилась на прогулку по дворцовому саду, провожаемая потрясёнными взглядами кизляра-аги с ункяр-калфой, не понимающими одного, откуда в достопочтенной госпоже взялось столько хладнокровного равнодушия к их несчастной подопечной, но ничего изменить и осуждать не смогли, лишь снова с мрачной глубокой задумчивостью переглянулись между собой и занялись обычными гаремными делами, что совсем нельзя было сказать о Достопочтенной Хюррем Султан, которая не доходя и нескольких метров до выхода в великолепный дворцовый сад, встретилась с Нурбахар Хатун—восемнадцатилетней боснийской красавицей с тёмными, как шоколад, шикарными густыми волосами, выразительными большими, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, голубыми глазами, чувственными алыми губами и стройной, как ствол молодой сосны и пышными формами фигурой. Вероятно, наложница шла с рынка, о чём свидетельствовал её походный наряд и плотный тёмно-бардовый плащ с глубоким капюшоном, но встретившись с управительницей главного гарема Достопочтенной Хюррем Султан, почтительно ей поклонилась и, пожелав ей доброго дня, любезно улыбаясь, произнесла: --Не беспокойтесь, валиде, ибо я знаю то, как исцелить нашу Ольгу Хатун. Только позвольте мне её проведать в лазарете. Перед этим достопочтенная Хюррем Султан не смогла устоять и, позволительно кивнув рыжеволосой головой, вышла, наконец, в дворцовый сад и отправилась гулять по его аллеям, наслаждаясь приятной весенней прохладой.