ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА.

Но, а, что же касается очаровательной, погружённой в глубокую мрачную задумчивость, юной девушки, то ей пришлось преодолеть множество мраморных, залитых яркими солнечными лучами, дворцовых коридоров с, расставленными всюду, чернокожими внушительного крепкого телосложения стражников мавританцев. Вот только дойти до гарема Нурбахар Хатун не смогла, так как, в эту самую минуту, ей навстречу из общей комнаты вышла ункяр-калфа Нигяр, чем-то очень сильно встревоженная, что ни на шутку обеспокоило юную девушку, заставив понимающе тяжело вздохнуть: --О, милостивейший Аллах, что же ещё случилось в этом гареме, раз он жужжит, как растревоженный улей!—и мягко приблизившись к ункяр-калфе, почтительно ей поклонилась и, проявляя искреннее участие, осторожно осведомилась.—Чем я могу быть вам полезна, Нигяр-калфа? Можете полностью мною располагать. Это вызвало вздох огромного облегчения у главной калфы султанского гарема, с которым та одобрительно кивнула и, одарив подопечную очаровательной доброжелательной улыбкой, приветливо заметила: --Я это знаю, Нурбахар. Только вот новоиспечённая фаворитка Шехзаде Селима Мейлимах Хатун, бывшая русская Великая княжна Ольга так сильно опечаленна трагической гибелью своего отважного возлюбленного, что из угрызений совести попыталась свести счёты с жизнью. К счастью бедняжку удалось спасти. Сейчас она находится в лазарете под бдительным присмотром дворцовых лекарш. Нурбахар Хатун погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей крайне осторожно сообщить Мейлимах Хатун о том, что все её душевные терзания напрасны, а трепетное воссоединение с возлюбленным уже не за горами. --Нигяр-калфа, а служанок для Мейлимах Хатун уже подобрали? Мне можно стать одной из них?—внезапно сменив их тему разговора, крайне осторожно поинтересовалась у ункяр-калфы Нурбахар Хатун, чем мгновенно заставила её спохватиться и измождённо воскликнуть: --Спасибо, что напомнила мне об этом, Нурбахар! С этой суматохой я совсем забыла об этом поручении Хюррем Султан. Конечно, можешь стать помощницей Мейлимах Хатун, а ещё возьми с собой Добромиру Хатун. Нечего ей слоняться без дела по гарему. Это пришлось очень сильно по душе Нурбахар Хатун, решившей постепенно морально подготавливать Мейлимах Хатун к встрече с возлюбленным, став для неё не только верной помощницей, но и душевной подругой, из-за чего, вновь почтительно поклонилась и прошла в гарем, провожаемая одобрительным взглядом ункяр-калфы Нигяр, даже не подозревающей о том, что весь их душевный разговор слышит преданная калфа Баш Хасеки Нурбану Султан Фарья—знатная белокурая венгерка с невзрачной, практически незаметной внешностью, но обладающей склочным характером оказавшаяся сильно потрясённой известием о том, что новой фавориткой Шехзаде Селима стала русская рабыня по имени Ольга, носящая отныне новое имя—Мейлимах, которое своей любимице этой ночью дал сам Шехзаде Селим, благодаря чему и не теряя времени, венгерка незамедлительно отправилась в роскошные покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, смутно надеясь на то, чтобы застать её в них, но сначала вышла из своего надёжного укрытия. Фарья-калфа напрасно беспокоилась и сомневалась по поводу госпожи, ведь Нурбану Султан действительно находилась в них и, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, кто же из рабынь стал счастливой новой фавориткой Шехзаде Селима, стояла перед зеркалом и наряжалась к вечеру, который, пусть даже и смутно, но надеялась провести в приятном обществе «любимого» мужа, ведь сегодня был четверг, а значит, эту ночь, как то велят многовековые традиции гарема, Селим обязан провести со своей, пока ещё единственной Хасеки. Именно, в эту самую минуту, крайне бесшумно отворились тяжёлые дубовые створки широкой двери, и в просторные покои к ней, наконец-то, вернулась, чем-то очень сильно перевозбуждённая Фарья-калфа, которая почтительно поклонилась Султанше, оказавшейся, очень сильно недовольной тем, что верная калфа опоздала прийти к ней, из-за чего возмущённо высказалась: --Ну, где ты гуляешь, Фарья?! Мне уже пора отправляться в хаммам для того, чтобы этим вечером предстать перед Шехзаде Селимом во всём великолепии! Фарья-калфа прекрасно поняла Баш Хасеки и, сдержано вздохнув, осторожно ответила: --Простите меня великодушно за опоздание, Султанша, только я сейчас такое узнала, что поверить в это, очень сложно и, практически невозможно.—чем незамедлительно заинтересовала свою достопочтенную мудрую госпожу, заставив сдержанно вздохнуть и, разогнав всех рабынь, терпеливо дождаться момента, когда за последней из них закрылась дверь, наконец, спросила, проявляя к калфе неподдельное внимание: --Ну и, что же в гареме случилось такого важного, раз из-за этого ты так задержалась там, Фарья? Это позволило служанке воодушевиться и, ничего не скрывая, приняться рассказывать: --Новой фавориткой Шехзаде Селима стала русская рабыня по имени Мейлимах Хатун, Султанша. Вот только наложница этому совсем не рада, иначе она бы ни попыталась свести счёты с жизнью, мучимая угрызениями совести. Между женщинами воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Нурбану Султан оказалась глубоко потрясена, услышанными от верной калфы, словами о несчастной русской наложнице. --Вот уж, действительно удивительная Хатун, Фарья! Вместо того, чтобы радоваться своему возвышению, она себе руки режет.—с негодованием вздохнула Султанша излучающая свет, не зная даже того, как ей следует повести себя в отношении с несчастной наложницей, зато это знала Фарья-калфа, немедленно предложившая госпоже самый, как ей казалось, подходящий выход из проблемы: --Вам стоит лишь приказать мне, и Мейлимах Хатун до утра не доживёт, Султанша. Только Баш Хасеки считала иначе, о чём и мудро заключила: --Нет, Фарья. Мы убивать Хатун не станем, а наоборот, приложим все усилия для того чтобы она скорее воссоединилась со своим отважным возлюбленным.—чем ввела верную калфу в лёгкое смятение. --Госпожа, но ведь всем известно о том, что капитан Смит героически погиб вместе со своим кораблём.—собравшись постепенно с мыслями, негодовала венгерка, чем вызвала в Баш Хасеки загадочную улыбку, с которой Султанша ненадолго призадумалась, но, не желая мучить верную калфу неведением, распорядилась: --Не спускай с Нурбахар Хатун пристального взгляда, Фарья! Мне кажется, она что-то знает об этом и скрывает по каким-то, известным лишь ей одной, мотивам. Фарья-калфа прекрасно всё поняла и, почтительно поклонившись, продолжила помогать Баш Хасеки Нурбану Султан в её активных приготовлениях к «священной» ночи четверга, благодаря чему даже не заметили того, как наступил вечер. И вот, наконец-то, к роскошным покоям Шехзаде Селима подошла, облачённая в шёлковое тёмного, практически коричневое, оранжевого оттенка платье, обшитое серебристым гипюром, Нурбану Султан, сопровождаемая калфами с агами, возглавляемыми Фарьёй-калфой, на которых молодая женщина не обращала никакого внимания, а всё из-за того, что была глубоко погружена в мрачную задумчивость о том, удастся ли ей помириться с дражайшим возлюбленным Шехзаде Селимом, который начал к ней постепенно остывать и избегать под любыми предлогами. Только, к её глубокому разочарованию, путь в покои ей преградил верный помощник и «правая рука» парня Газанфер-ага—евнух венецианского происхождения, которому на вид было чуть больше двадцати лет. Он небрежно взглянул на соотечественницу и с безразличием отмахнувшись, приказал, обращаясь к старшей калфе: --Возвращайтесь в гарем, Фарья-калфа! Шехзаде Селим не сможет сегодня принять Вас, Нурбану Султан! Это показалось юной венецианке странным, из-за чего она сдержано вздохнула и, оглядев, залитый лёгким медным мерцанием от, горящего в чугунных настенных факелах, пламени, задорный медленный танец которого завораживал и окутывал всех, находящихся, сейчас здесь, людей приятным теплом, словно мягкой шалью, проявляя крайнюю любезность, на какую юная венецианская красавица была только способна, осторожно полюбопытствовала: --А почему Шехзаде не сможет меня принять, Газанфер? Он занят чем-то очень важным?—что заставило евнуха язвительно усмехнуться на эти слова, уже ставшей ему изрядно надоедать, абсолютно бесполезной наложницы, но сохраняя наигранную любезность, хотя это и было крайне непросто, ответить: --Шехзаде Селим сейчас отправился в лазарет к дражайшей фаворитке Мейлимах Хатун. Сколько он там пробудет, одному Аллаху известно. Нурбану всё поняла, хотя и не поверила ни одному слову евнуха, убеждённая тем, что тот всего лишь умело прикрывает своего господина, который, скорее всего приятно проводит время с новой фавориткой по имени Мейлимах Хатун, благодаря чему, решительно развернулась и, обдав всех приятным прохладным дуновением с любимым ароматом духов, стремительно направилась в гарем, из-за чего всё сопровождение отправилось следом за ней, провожаемое вздохом огромного облегчения, инстинктивно изданным Газанфером-агой. И вот, вбежав в одну из комнатушек, принадлежащих калфам более старшего ранга, разъярённая, словно тигрица, Нурбану Султан принялась метаться по ним взад-вперёд, высказывая всё своё негодование с разочарованием и возмущением: --Видит Аллах, Фарья, что я искренне старалась сохранять любезность с терпением, прислушиваясь к твоим мудрым наставлениям, но Шехзаде больше не любит меня, как раньше, а всё из-за того, что теперь в его сердце появилась эта проклятущая русинка Мейлимах Хатун!—а из ясных изумрудных глаз по бархатистым румяным щекам тонкими прозрачными ручьями медленно стекали горькие слёзы, что ни укрылось от внимания преданной Фарьи-калфы, понимающе вздохнувшей: --Не отчаивайтесь, госпожа! Наберитесь терпения. Проклятая русинка не долго будет царствовать в сердце Шехзаде. Постепенно он ею пресытится и остынет. Только Нурбану эти искренние подбадривающие слова, вовсе не утешили, ведь она прекрасно осознала, что между ней с Селимом больше ничего не будет, как раньше, так как в его жизни появилась загадочная Мейлимах Хатун, в которую Шехзаде уже безнадёжно влюблён, пусть и безответно по той лишь простой причине, что соперница невыносимо сильно душой скорбит по кому-то другому, продолжая любить и страдать от понимания того, что ей никогда больше ни воссоединиться с погибшим возлюбленным, о чём венецианка искренне сочувствовала ненавистной сопернице, о чём душевно высказалась служанке: --Красивая головокружительная страстная любовь дарится судьбой не всем нам, к сожалению, Фарья! Даже Мейлимах Хатун пережила её, хотя и с трагическим финалом, в ходе которого героически погиб тот отважный бравый капитан, которого отчаянно оплакивает моя соперница.—чем повергла в глубокий шок мудрую наставницу, не понимающую одного, откуда её подопечная узнала о причине горьких слёз несчастной Мейлимах Хатун, благодаря чему, ошалело уставилась на венецианку, но, постепенно собравшись с мыслями, незамедлительно спросила: --А откуда ты узнала о печальном предмете горьких скорбных слёз Мейлимах Хатун, Нурбану, ведь мы с Шехзаде Селимом ничего никому не говорили? Уже догадавшаяся заранее о таком внезапном вопросе с ошеломлённой реакцией мудрой наставницы, Нурбану Султан загадочно улыбнулась и объяснила, легкомысленно отмахнувшись: --Не трудно догадаться, Фарья! Женщины всегда чувствуют такие вещи. Где есть корабль, трагически затонувший, значит и бравый капитан, отважно сражающийся с безумством стихии, в которого пламенно влюблена юная девушка. Классика романтического жанра. Да и кого ей ещё любить, ни простого же матроса, который без рода и племени?!—чем повергла калфу в ещё большее потрясение, из-за которого между ними воцарилось мрачное молчание, во время которого обе молоденькие девушки пристально смотрели друг на друга, не произнося ни единого слова, чему Фарья-калфа была искренне рада тому, что, занятая разгадкой трагической любви соперницы, Нурбану Султан больше не носится по её скромным, выполненным в тёмных коричневых и рубиновых тонах, покоям со скудной, очень скучной обстановкой, словно, растревоженная кем-то, львица по клетке в зоопарке, из-за чего с искренним пониманием тяжело вздохнула и мудро рассудила: --Даже, если и так, то, отныне Мейлимах Хатун суждено жить в гареме Шехзаде Селима, который постепенно исцелит её душевные и сердечные раны, Нурбану! Лучше смирись со своим поражением и постарайся стать несчастной юной девушке подругой.—тем-самым, подводя логический итог их душевному разговору, что погрузило честолюбивую неукротимую, пламенно любящую своего господина, венецианку в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей вернуть взаимную страстную любовь Шехзаде к ней, что подтвердилось её новым измождённым вздохом. Газанфер-ага не ошибся, ведь, в эту самую минуту, Шехзаде Селим уже действительно находился в лазарете и, удобно сидя на краю тахты, где постепенно приходила в себя после, неудачной попытки самоубийства несчастная юная девушка отвечала ему взаимностью. --Простите меня, Шехзаде, за столь непростительный поступок. Только у меня не было другого выбора, ведь мой возлюбленный находится на небесах, а я стремилась воссоединиться с ним, хотя и прекрасно осознаю то, что чуть не совершила над собой страшный грех.—скорбно поделилась с добросердечным собеседником Мейлимах, готовая в любую минуту, снова горько расплакаться, чем глубоко потрясла Шехзаде Селима, искренне сожалеющего о том, что пришлось ей пережить, из-за чего печально вздохнув: --Постарайся больше ни о чём таком не думать, а лучше выздоравливай, Хатун, а я уж постараюсь залечить твою душевно-сердечную рану!—ласково погладил по румяным бархатистым щекам и изящным плечам для того, чтобы хоть немного взбодрить юную девушку, за что она была искренне ему благодарна, не обращая никакого внимания на, стоявшую немного в стороне от них, главную дворцовую акушерку, тоже искренне сочувствовавшую своей очаровательной и очень юной пациентке, из-за чего понимающе печально вздохнула: --Наш добросердечный Шехзаде действительно прав в том, что тебе, Хатун, незачем себя винить, а лучше постараться отпустить прошлое и, как бы тяжело и невыносимо больно ни было, но жизнь продолжается!—чем сама того, не ведая привлекла к себе внимание Шехзаде Селима, бросившего на главную акушерку понимающий взгляд, с которым, тяжело вздыхая, произнёс: --Постепенно всё в твоей жизни наладится! Вот увидишь! Ты, снова начнёшь радоваться жизни, а я тебе помогу в этом. Между ними всеми воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Селим заботливо поправил подушку за спиной Мейлишах Хатун, погрузившуюся в горестные мысли о том, как ей, отныне предстоит строить жизнь, чем и воспользовалась Хюррем Султан, бесшумно вошедшая в лазарет, предварительно дождавшись момента, когда стражники распахнули перед ней тяжёлые створки широкой двери и, уверенно приблизившись к очаровательной юной подопечной, с огромным сожалением нравоучительно произнесла: --Очень глупо, Хатун. Напрасно ты так себя бичуешь. Ты ещё очень юна и жить должна. Никто и ни что не стоит того, чтобы из-за этого сводить счёты с жизнью. Надо быть выше этих слабостей. Конечно, сейчас ты можешь плакать и кричать от отчаяния. Никто тебе этого не запрещает. Только знай, что гарем—гадюшник, где каждая из змей так и норовит жестоко ужалить друг друга.—чем заставила молодых людей с мрачной глубокой задумчивостью переглянуться между собой, а юную Мейлимах Хатун спросить с измождённым вздохом: --Для чего вы говорите мне всё это, госпожа? --Для того, чтобы ты перестала самобичевать себя и, взявшись за ум, начала бы бороться за сохранение душевного благополучие моего Шехзаде Селима.—ничего не скрывая от очаровательной юной подопечной, честно ответила на её прямолинейный вопрос Хюррем Султан и, не говоря больше ни единого слова, царственно развернулась и покинула лазарет, провожаемая всё тем же потрясённым взглядом сына с его любимицей. И вот, проходя по затемнённому, плохо освещаемому медным мерцанием, испускаемым из чугунных настенных факелов, пламенем, мраморному дворцовому коридору, Хюррем Султан стала невольной свидетельницей, возникшего между Нурбахар Хатун и каким-то стражником, разговора, даже не догадываясь о том, что этим стражником является никто иной, как второй офицер с погибшего «Титаника» Чарльз Гилберт Лайтоллер, пристроенный во дворец Топкапы по хадатайству Хаереддина-паши Барбароссы, сумевшего убедить юного Шехзаде-регента в преданности молодого человека, что Лайтоллеру было только на руку, ведь теперь он стал намного ближе к дражайшей очаровательной юной возлюбленной своего мудрого наставника, ожидающего от офицера известий на флагмане Барбароссы. --Признаться честно, ваше назначение в главную резиденцию стражником стало для меня приятной неожиданностью, офицер. Только выдавать себя, пока не стоит. Лучше нам морально подготовить Её Императорское Высочество к тому, что вы с вашим отважным капитаном живы, ведь несчастная девушка на столько сильно убита горем, что сегодня даже предприняла отчаянную, пусть и неудачную попытку свести счёты с жизнью. Боюсь, что напористостью поскорее воссоединить её с капитаном Смитом может привести к тому, что она лишится рассудка.—мудро предостерегла молодого парня Нурбахар Хатун, с чем Лайтоллер полностью согласился и, не на долго призадумавшись, одобрительно кивнул темноволосой головой в грязно-зелёном тюрбане и мрачно заключил: --Пожалуй ты абсолютно права, Хатун. Спешка нужна только во время кораблекрушения, да и то ни при спуске спасательных шлюпок на воду, так как жертвы нам ни к чему. Всё надо делать степенно и очень аккуратно. Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого к ним и подошла с царственной важностью достопочтенная Хасеки Хюррем Султан, бросившая оценивающий взгляд на молодого стражника, мгновенно и вместе с Нурбахар Хатун, почтительно ей поклонившегося. --Немедленно отправляйся в мои покои, Хатун! Мне надо обсудить с тобой один, очень щекотливый вопрос.—бесстрастно распорядилась Хюррем Султан и, внимательно проследив за тем, как, залившаяся румянцем смущения, наложница всё поняла и, снова почтительно откланявшись, поспешила уйти, слегка приподнимая юбку роскошного яркого голубого атласного платья с золотым крупным орнаментом и с парчовыми вставками, что позволило мудрой султанской главной Хасеки вздохнуть с огромным облегчением и, выждав немного, обратиться к новому стражнику с заинтересованным вопросом: --Значит, ты и есть протеже Хызыра-Хаередина-паши Искандер-ага?—и, получив от молодого собеседника утвердительный кивок головы, продолжила уже более доброжелательно.—Очень хорошо! Значит, у моей несчастной подопечной Мейлимах Хатун, наконец-то, появится свой личный охранник. О таком назначении офицер Лайтоллер и мечтать не мог, ведь это означало, что он стал к Великой княжне ещё ближе, вернее даже сказать, отныне становится её личным телохранителем, благодаря чему, весь просияв от восторга, с неистовым жаром поцеловал края платья Великой Султанши, заверив её в своей к ней и её семье преданности, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мужественной груди его разгорячённое сердце, до чего мудрой и справедливой Хасеки Хюррем Султан уже не было никакого дела, так как она, не говоря больше ни единого слова, вернулась в свои великолепные покои. В них свою достопочтенную госпожу уже с нетерпением ждала, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Нурбахар Хатун мрачные мысли которой были заняты тем, ни подслушала ли её душевный разговор с офицером Чарльзом Лайтоллером, к которому юная темноволосая девушка уже начала испытывать душевную привязанность вместе с симпатией, Хюррем Султан. Если так, то, что теперь им обоим ждать? Ах, не приведи Аллах! Тогда все благородные намерения по трепетному воссоединению Мейлимах Хатун с её отважным возлюбленным не состоится. Конечно, очаровательная наложница всячески старалась отгонять от себя подобные мрачные мысли, но её опасения подтвердились тем, что, в эту самую минуту к ней царственно подошла Валиде Хюррем Султан, произнёсшая тоном, не терпящим никаких возражений: --Только попробуй рассказать обо всём том, что ты обсуждала со стражником Искандером-агой Мейлимах Хатун, Нурбахар, иначе мне не останется никакого другого выбора кроме, как отправить вас обоих с удавкой на шее в Босфор за то, что вы тайно встречаетесь! Неужели ты забыла строжайший запрет о том, что наложницам встречаться с мужчинами запрещено под страхом смерти?! Я так посмотрю, тебе жить надоело, вот ты и всеми способами ищешь смерти?! Тебе то это зачем, Хатун? Мейлимах Хатун я ещё понимаю. Она, думая о том, что её отважный возлюбленный героически погиб в ледяной океанской воде, всячески стремится с ним воссоединиться не на этом свете, так на том, хотя бы. Нечего ей голову забивать и заставлять разрываться между им и Шехзаде Селимом! Пусть остаётся с моим сыном и постепенно приходит в себя в его заботливых объятиях! С этим юная Нурбахар Хатун была совершенно не согласна, хотя и искренне не желала подводить обоих отважных офицеров с трагически погибшего «Титаника», благодаря чему печально опустила, полные невыносимого ужаса, голубые глаза, в которых заблестели горькие слёзы, готовые в любую минуту скатиться тонкими прозрачными ручьями по бледным бархатистым щекам и обречённо выдохнула: --Это очень жестоко с вашей стороны, Валиде, но я покорюсь Вашей Высочайшей воле лишь для того, чтобы сохранить жизнь отважным офицерам шикарного «Титаника», чудом уцелевшим в страшной трагедии! Другого решения Хюррем Султан от наложницы и не ожидала, благодаря чему вздохнула с огромным облегчением: --Это очень благоразумно с твоей стороны, Нурбахар! Головокружительная необузданная страсть не стоит того, чтобы из-за неё лишаться жизни, а сердечно-душевные раны постепенно зарубцуются и перестанут кровоточить! Постепенно всё проходит. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Хюррем Султан дала рабыне молчаливое одобрение на то, чтобы та вернулась в гарем. Та всё поняла и, почтительно откланявшись, потерянно выдохнула: --Желаю вам доброй ночи, госпожа!—и, не говоря больше ни единого слова, вернулась в гарем, провожаемая благодарственным взглядом Хюррем Султан, продолжающей считать, что она поступила правильно, разоблачив, затеянную отчаянной рабыней и новым стражником, который, вовсе и не стражник, а внедрённый во дворец для защиты Мейлимах Хатун офицер с печально известного затонувшего шикарного корабля, очень опасную авантюру по воссоединению двух возлюбленных, что могло легко стоить им всем жизни. --Ничего! Вы ещё все будете благодарить меня за то, что я вовремя предотвратила вашу авантюру и спасла вам всем жизни!—тяжело вздыхая, заключила в тишину Хюррем Султан, с мрачной глубокой задумчивостью смотрящая в сторону широкой двери. Только достопочтенная Хюррем Султан даже не догадывалась о том, что, в эту самую минуту, покинув, наконец, пределы дворцового лазарета, юные Мейлимах Хатун вместе с Шехзаде Селимом, о чём-то тихо беззаботно душевно разговаривая друг с другом, направлялись в главные покои, не обращая никакого внимания на, окутывающий их, полумрак мраморного коридора. И вот, не доходя немного до гарема, к ним из общей комнаты вышла чем-то очень сильно перевозбуждённая Фарья-калфа, которая, ничего и никого, не замечая вокруг себя, накинулась на ошарашенную Мейлимах Хатун с яростными угрозами: -- Зачем ты только свалилась на нашу голову и перешла дорогу Нурбану Султан, Хатун?! Лучше бы утонула в жутко холодной океанской воде! Ну, ничего. Это исправимо. Отныне, бойся разгуливать по дворцу, ибо каждый твой шаг может стать для тебя последним!—чем вызвала в юной девушке массу противоречивых чувств, во время которых она не захотела терпеть подобной дерзости по отношению к себе и с той же воинственностью, что и оппонентка, дала ей звонкую пощёчину с вразумительными словами: --Да, как ты смеешь разговаривать со мной, фавориткой Шехзаде в столь непочтительном тоне, Хатун?! Совсем совесть потеряла, так я мигом поставлю тебя на место!—чем ввела дерзкую белокурую рабыню в состояние лёгкого ступора, а всё из-за того, что Фарья совсем не ожидала получить от Мейлимах Хатун решительный отпор, уверенная в том, что та при малейшем упоминании о трагедии «Титаника», вновь впадёт в апатию и начнёт горько плакать, но жестоко просчиталась. Любимица Шехзаде Селима оказалась очень воинственной, вероятно решив, что хватит горевать, а пора бороться за своё благополучие в гареме, что, одновременно радовало и настораживало белокурую венгерскую рабыню, благодаря чему, она занесла уже руку для того, чтобы дать оппонентке встречную пощёчину с угрожающими словами: --Ах, ты мерзавка! Да я тебя сейчас… Только её руку решительно перехватил, вовремя опомнившийся Шехзаде Селим, который больно сжал и отбросил в сторону с яростными словами: --Фарья-калфа, хватит! Ты, что совсем забыла о том, кем являешься?! Давно на фалаке не была и в темнице не сидела?! Так я мигом тебя туда отправлю! Разбаловала тебя Баш Хасеки Нурбану Султан, как я посмотрю!—что мгновенно привело рабыню в чувства и заставило, стушевавшись, почтительно поклониться и, пылая пунцом, виновато отвести взгляд и покаянно чуть слышно выдохнуть: --Простите меня, Шехзаде, ибо я не хотела вас разгневать!—до чего Шехзаде Селиму уже не было никакого дела. Он лишь с безразличием отмахнулся, давая рабыне понять о том, что она может возвращаться в гарем, что та с рабской покорностью и молчаливо сделала, чем позволила парню ласково погладить очаровательную Мейлимах Хатун по румяным бархатистым щекам с подбадривающими словами: --Ты всё правильно ей сказала, душа моя. Этих рабынь надо периодически ставить на место, а то они уже, в конец разбаловались. --Но, ведь она права, Шехзаде! Я всего лишь бесправная рабыня каких много здесь в гареме. Сегодня, вы любите и защищаете меня от всего и от всех, а что будет завтра? Вдруг, ваше внимание переключится на кого-нибудь другого. Что будет тогда со мной? Сошлют во дворец плача до тех пор, пока ни подберут мне какого-нибудь омерзительного пожилого турка и выдадут за него замуж, не спрашивая того, хочу ли я этого? Нет уж! Мне такого «счастья» не надо. Лучше позвольте мне вернуться к моему возлюбленному Эдварду, Шехзаде, конечно, если он каким-то чудом жив и находится здесь в Стамбуле, занимаясь активными поисками меня.—с прежней чрезвычайной серьёзностью обратилась к юному защитнику Мейлимах Хатун. Взгляды молодых людей мгновенно встретились и на долго задержались друг на друге, благодаря чему, Шехзаде Селим погрузился в глубокую мрачную задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что его дражайшая избранница очень дальновидна и разумна, из-за чего тяжело вздохнул: --Хорошо, Мейлимах, я обязательно подумаю над твоими разумными словами!—и, не говоря больше ни единого слова, продолжил вместе с ней их путь до главных покоев, но в этот раз, погружённые в глубокую мрачную задумчивость. Но, а, что же касается Фарьи-калфы, то она, перевозбуждённая враждебными словами Шехзаде Селима с Мейлимах Хатун, наконец-то, вернулась в покои к Баш Хасеки Нурбану Султан, пылающая праведным гневом и незамедлительной жаждой жестокой расправы над ненавистной русской рабыней по имени Мейлимах, из-за чего стремительно подошла к одному из шкафчивов и, открыв резную дверцу, нашла там небольшую шкатулку и, немного порывшись в ней, нашла острый кинжал, благодаря чему, её светлые глаза, на мгновение, вспыхнули адским пламенем, а лицо озарилось коварной улыбкой, что привлекло внимание, находящейся в глу бокой мрачной задумчивости, Нурбану Султан, всё это время сидящей на парчовом покрывале широкого ложа, обхватив руками, прижатые к соблазнительной груди, ноги, не обращая внимания на, окутывающее её, лёгкое медное мерцание, которое исходило от, горящих в золотых канделябрах, свечей и дров в камине, что продлилось лишь до тех пор, пока её вниманием ни завладело внезапное безумие верной калфы, в руках которой блеснул острый кинжал, что очень сильно встревожило Султаншу излучающую свет, заставив, мгновенно опомниться и, проявляя непосредственное участие к ней, спросила: --Что ты задумала, Фарья? --Госпожа, позвольте мне убить эту проклятую русскую гадину! Пора вернуть Вам душевный покой с семейным счастьем.—всё с той же воинственностью произнесла Фарья-калфа и для большей убедительности кинулась к подножию широкого ложа Султанши, чем заставила её мгновенно отшатнуться от обезумевшей калфы так, словно обжёгшись чем-то очень горячим. --Ты, что с ума сошла,, Фарья?! Нет! Даже думать об этом не смей! Я запрещаю! Слышишь меня!—с нескрываемым ужасом ошарашенно воскликнула Нурбану Султан. Только Фарья-калфа уже всё решила и переубедить её было бесполезно. Нурбану поняла это по всё тому же безумному взгляду верной рабыни, из-за чего решила не мешать ей, а наоборот, приложить все усилия для того, чтобы калфа сама подвела себя под удавку безмолвного палача, который впоследствии зашьёт её в мешок и бросит в Босфор, из-за чего понимающе тяжело вздохнула и мудро рассудила.—Хорошо, Фарья! Я позволяю тебе убить Мейлишах Хатун, но не сегодня. Здесь надо всё хорошенько продумать, да и на бурных эмоциях, подобные дела не свершаются. Эти вразумительные слова мудрой Султанши помогли вспыльчивой Фарье-калфе постепенно успокоиться и погрузиться в глубокую мрачную задумчивость о том, что из-за своей необузданности, она едва ни отправила в Босфор не только себя, но и ещё свою мудрую госпожу, из-за чего измождённо вздохнула и заключила: --Пожалуй, Вы правы, Султанша! Я действительно погорячилась. Жизнь проклятущей русской рабыни не стоит того, чтобы из-за неё мы подставляли себя под удавку палача.—чем вызвала у Султанши света вздох огромного облегчения: --Вот и правильно, Фарья! Убить Мейлимах Хатун, мы всегда успеем. Да и… Баш Хасеки Нурбану Султан не договорила из-за того, что погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей избавитьмя от Мейлимах Хатун с Фарьёй-калфой так, чтобы самой уцелеть в данной проблеме и вернуть себе любовь с щенячьей преданностью Шехзаде Селима, который сейчас, скорее всего, опять развлекается со своей дражайшей фавориткой, лишь от одного имени которой венецианку, аж передёргивало от отвращения. Чутьё не подвело Нурбану Султан, ведь Шехзаде Селим вместе с Мейлимах Хатун, действительно находились в главных покоях и, сидя на парчовом покрывале, держались за руки и с огромной нежностью смотрели друг на друга. --Тебя всё-таки задели колкости этой глупой венгерки, Мейлимах. Только не обращай на них внимания. Пусть говорит, что хочет.—мудро рассудил Шехзаде селим, понимающе тяжело вздыхая и невольно приведя это к тому, что юная девушка поддержала его взаимным, очень печальным вздохом, во время которого с невыносимой болью в голубых глазах откровенно поделилась: --Хаередин-паша напрасно подобрал меня с, перевёрнутой к верху дном, шлюпки. Лучше бы оставил меня на ней рядом с моим возлюбленным. Фарья-калфа права в том, что лучше бы я, тоже умерла.—и, не говоря больше ни слова, горько расплакалась, перед чем юный Шехзаде Селим еле сдерживал в себе пламенный порыв о том, чтобы ни прокричать: «Да, жив твой капитан! Завтра я лично приведу его к тебе в дворцовый сад! Только перестань убиваться по нему!», но, а вслух с воинственной решительностью произнёс: --Чувствую, придётся мне отправить Фарью Хатун обратно на рынок за её длинный поганый язык!—чем невольно заставил избранницу добродушно улыбнуться и даже беззаботно рассмеяться: --Вы это легко сможете устроить, Шехзаде!—что оказалось очень заразительно для юного Шехзаде Селима, который не удержался и, тоже рассмеявшись, легкомысленно заключил: --Уж это точно!—и, не говоря больше ни единого слова, плавно дотянулся до чувственных губ дражайшей фаворитки и, осторожно накрыв их своими мягкими тёплыми губами, принялся целовать их очень нежно так, словно боялся спугнуть, начавшую робко доверять ему, Мейлимах Хатун. Она, краснея от, переполнявшего её, смущения, осторожно высвободилась из его заботливых объятий и произнесла: --Шехзаде, пожалуйста, великодушно простите меня, но я, пока ещё не готова переходить к новым отношениям. Девушка совсем не хотела больно ранить заботливого собеседника, к которому уже испытывала тёплые чувства, но не как к возлюбленному, а скорее, как к душевному другу, либо к брату, не учтя одного, что все её опасения оказались напрасными, ведь Шехзаде Селим даже и не собирался на неё обижаться. Напротив, он хорошо понял чувства Мейлимах Хатун, благодаря чему, ласково ей улыбнулся и, с огромной нежностью гладя по румяным бархатистым щекам, любезно заверил: --Ни о чём не беспокойся и не вини себя ни в чём, Мейлимах. Я всё прекрасно понимаю и готов ждать тебя столько времени, сколько тебе понадобится для того, чтобы постепенно полюбить меня. За это, глубоко тронутая его взаимопониманием, Мейлимах Хатун оказалась парню искренне благодарня, не говоря уже о том, что не знала того, что ей ещё сказать ему, лишь только чуть слышно выдохнув: --Благодарю вас за понимание, Шехзаде!—продолжая вести с ним их душевный разговор, из-за чего венценосный юноша совершенно забыл о том, что сегодня четверг, и он должен провести эту ночь с Баш Хасеки Нурбану Султан, до которой ему не было никакого дела, кроме благодарности за четверых детей, а между тем, время для юной пары, казалось бы, остановилось, либо они его, просто не замечали, что за приятной душевной беседой было вполне себе ожидаемо. Но, а утром, когда юная Мейлимах Хатун, сладко потянувшись в постели и нехотя открыв ещё сонные голубые глаза, осмотрелась по сторонам, искренне радуясь ярким солнечным лучам, застлавшим всё вокруг ослепительным светом, что заставило юную девушку инстинктивно поморщиться, чувствуя себя, на удивление, сегодня превосходно, даже легко. --Доброе утро, любимая!—ласково ей улыбаясь, проговорил Шехзаде Селим, удобно сидя на краю её постели и с огромной нежностью гладя девушку по румяным бархатистым щекам и распущенным шелковистым волосам. --И вам, Шехзаде!—с искренней благодарностью выдохнула Мейлимах, пока ещё даже не догадываясь о том, что юноша уже успел привести себя в благопристойный вид и вот, теперь сидит и с замиранием в трепетном сердце любуется ею, ожидая подходящего момента для того, чтобы распрощаться с ней и отправиться на пятничное приветствие в главную мечеть Стамбула Айя-София, что продлилось лишь до тех пор, пока юная девушка, ни заметив внезапную серьёзность вместе с мрачной задумчивостью, приобретённого ещё вчера, друга, что заставило её, внутренне напрячься и с лёгким негодованием спросить: --Шехзаде, что-то случилось?--чем заставила юного Шехзаде понимающе вздохнуть и, наконец, ничего от неё ни скрывая, восторженно объявить: --Мне уже пора отправляться в Айя-София на пятничный намаз, Мейлимах. Только я не мог уйти, ни попрощавшись с тобой.—приведя это к тому, что между ним и юной девушкой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого крайне бесшумно открылись створки широкой двери, и в роскошные покои к своей новой госпоже вошли, облачённые в шёлковые нежного розового и сиреневого оттенков платья Добромира с Нурбахар Хатун, которых ещё вчера приблизила к своей дражайшей новоиспечённой подопечной в качестве помощниц. И вот честолюбивые наложницы стояли у самых дверей с левой и с правой сторон, замерев в почтительном поклоне и в смиренном ожидании момента, когда юные Шехзаде со своей любимицей, наконец, наговорятся и позволят ей, незамедлительно приступить к выполнению прямых обязанностей, но они, словно не замечая их, продолжали вести друг с другом душевную дружескую беседу, в ходе которой Шехзаде Селим заверил возлюбленную в том, что не прикоснётся к ней, как к женщине лишь до тех пор, пока она сама ни будет к этому готова и ни захочет его, как мужчину, за что Мейлимах была искренне ему благодарна за, проявленную им, заботу о её чувствах. --Я искренне желаю вам благополучного пятничного намаза с приветствием, Шехзаде!—доброжелательно улыбаясь парню, произнесла юная Мейлимах Хатун, чем заслужила от него благодарственный поцелуй в шелковистый златокудрый лоб, которым её наградил Шехзаде Селим, который лишь только после этого встал с края постели и, мягко приблизившись к широкой двери, взялся за золотые ручки и открыл тяжёлые дубовые створки, но, а затем вышел из главных покоев, хорошо ощущая на себе заворожённый взгляд Мейлимах Хатун, оставшейся нежиться в его постели, что позволило Добромире с Нурбахар, вновь закрыть дверь. И вот, спустя буквально какое-то время после того, как Шехзаде Селим отбыл в сопровождении надёжной вооружённой охраны на пятничное приветствие в главную мечеть Стамбула, его дражайшая очаровательная юная фаворитка Мейлимах Хатун пришла в дворцовый хаммам, где, затерявшись в густых клубах сизого пара, вальяжно сидела в медной ванне с приятной тёплой водой с ароматическими маслами из успокоительных трав, что помогло девушке полностью расслабиться и даже задремать, что продлилось лишь ровно до тех пор, пока она, случайно ни почувствовав, что находится в хаммаме не одна, внезапно ни проснулась и, насторожившись, открыла полусонные голубые глаза и, осмотревшись по сторонам, к своему ужасу увидела, бесшумно подкравшуюся к ней, Фарью-калфу настроенную по отношению к ней очень враждебно, благодаря чему, ошарашенно уставилась на неё и предостерегающе воскликнула: --Фарья-калфа, что ты здесь делаешь?! Немедленно уходи!—чем заставила оппонентку презрительно фыркнуть: --А то, что, Хатун?! Закричишь?! Только тебя это всё равно не спасёт! Видя и понимая, что Фарья даже и не собирается отступать от, задуманной ею, очень опасной авантюры, предприняла отчаянную попытку для того, чтобы хоть как-то её образумить: Если ты причинишь мне, хотя бы малейшее зло, тебя казнят, ибо никто не смеет поднимать руку и покушаться на жизнь наложниц Шехзаде Селима! Только все её старания оказались тщетными по той лишь простой причине, что Фарья-калфа даже и не собиралась к ним прислушиваться, вместо чего презрительно рассмеялась и со словами полного безразличия: --А тебе то какая разница до меня, Хатун, ведь ты всё равно уже этого не увидишь!—крепко схватила оппонентку за шикарные густые вьющиеся золотисто-каштановые волосы и, не говоря больше ни единого слова, решительно окунула её головой в воду и принялась, что есть силы, удерживать, с нескрываемой раздражительностью дожидаясь момента, когда душа ненавистной русинки покинет её соблазнительное стройное бренное тело, но жестоко просчиталась, ведь, в эту самую минуту, на гром вскрик Мейлимах Хатун, который та успела издать прежде, чем над её головой сомкнулась приятная тёплая вода, стремительно вбежал в просторное мраморное помещение дворцового хаммама офицер Чарльз Лайтоллер, предварительно взломав широкую дубовую дверь, так как та оказалась закрыта на металлическую задвижку и, решительно подбежав к Фарье-калфе, крепко схватил её и, выведя прочь, передал другим стражникам с распоряжением: --Немедленно уведите эту Хатун в темницу! Она покушалась на жизнь фаворитки Шехзаде Селима!—и, внимательно проследив за тем, как те увели, отчаянно вырывающуюся и кричащую проклятия, рабыню прочь с глаз Лайтоллера, хорошо ощущающего то, как бешено колотится в разгорячённое сердце в мужественной груди от понимания того, что очаровательная юная возлюбленная, горячо им любимого капитана Смита, который на днях собирается вместе с Хаередином-пашой нанести официальный визит Шехзаде-регенту, чуть ни рассталась с жизнью. Теперь же девушке ничего больше не угрожало, да и ею заботливо занимались верные служанки с дворцовыми лекаршами, возглавляемые ункяр-калфой Нигяр, благодаря которым, Мейлимах Хатун постепенно пришла в себя и собралась с мыслями, до сих пор не в силах поверить в то, что осталась жива.