ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА.

И вот, Мейлимах Хатун уже находилась в общей комнате султанского гарема и, удобно сидя на тюфяке в окружении других наложниц, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, ни показалось ли ей то, что жизнь ей спас преданный второй офицер её дражайшего возлюбленного капитана Эдварда Смита Чарльз Лайтоллер. Но как? Что он здесь во дворце Топкапы делает? Неужели его, как и её каким-то чудесным образом подобрал из ледяной атлантической воды Хызыр-Хаередин-паша? тогда почему он не спас её дражайшего возлюбленного? Или, всё-таки спас, но всячески где-то скрывает? Для чего? Зачем он разлучил их? сколько вопросов крутилось в золотоволосой голове Мейлимах, на которые она никак не могла найти ответы, благодаря чему, из её груди вырвался вздох огромного душевного измождения. «Мне во что бы то ни стало, необходимо встретиться с Чарльзом! Пусть он мне обо всём расскажет, а я уж решу то, как мне со всем этим поступить.»--решила юная девушка и собралась было уже поддержать беззаботную весёлую беседу наложниц как, в эту самую минуту, словно прочтя её мрачные мысли, на пороге в общую комнату гарема зашёл сам Чарльз Лайтоллер, взглядом давая Мейлимах Хатун понять о том, что им немедленно надо поговорить о чём-то, очень важном. Мейлимах почувствовала то, как учащённо забилось в соблазнительной упругой груди сердце, благодаря чему, она не смогла больше себя мучить догадками и, грациозно встав с лежака, решительно вышла за пределы гарема и, настороженно озираясь по сторонам, подошла к другу и, не в силах до сих пор поверить в то, что это действительно он, с приятным удивлением спросила: --Чарли, но как же ты здесь оказался? Молодой второй офицер Лайтоллер понимающе тяжело вздохнул и, доброжелательно ей улыбаясь, откровенно признался с оттенком лёгкой шутливости: --Ну, наверное, то, же, что и Вы, Ваше Императорское Высочество. Я служу здесь дворцовым стражником. Барбаросса-паша устроил меня сюда для того, чтобы я нашёл вас и… Он не договорил из-за того, что никак не мог подобрать подходящих слов для того, чтобы крайне осторожно сообщить ей о том, что капитан Смит жив и ищет свою дражайшую возлюбленную. Зато это за него сделала сама юная девушка, задав другу один лишь единственный вопрос: --Чарльз, скажи мне только честно, он жив? Где он сейчас? Лайтоллер, прекрасно понимая то, о ком со слабой надеждой в, едва уловимом слухом, тихом голосе его спрашивает очаровательная собеседница, откровенно ответил: --Капитан Смит жив, Ваше Императорское Высочество. Скажу даже больше, он сейчас ждёт Вас в дворцовом саду. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, окрылённая столь радостным известием, Мейлимах Хатун, накинув на шикарные золотисто-каштановые волосы светлый шёлковый платок, сопровождаемая верной Нурбахар Хатун и ункяр-калфой Нигяр, отправилась в, залитый яркими солнечными лучами, дворцовый сад. Капитан Смит действительно находился в дворцовом саду, не понимая одного, для чего Шехзаде Селим приказал ему прийти сюда, хотя сам отправился в мечеть Айя-София на пятничное приветствие, где будет находиться, практически до самого вечера. Конечно, это его полное право, но вот почему почтенного бравого морского офицера терзала невыносимая тревога, он даже не догадывался, хотя и, хорошо ощущал то, как учащённо билось в мужественной груди многострадальное сердце, но уйти мужчина не посмел из-за того, что юный Шехзаде Селим мог вернуться в любой момент, из-за чего почтенный офицер решил немного прогуляться по саду ещё и из-за того, чтобы, хоть немного успокоить, не на шутку разыгравшееся мрачное воображение, подсказывающее ему о том, что его позвали сюда для того, чтобы схватить и, бросив в темницу, жестоко пытать, а потом казнить и бросить в мешке в Босфор, невольно приведя это к тому, что из его груди вырвался измождённый печальный вздох: --Чему быть—того не миновать! Именно, в эту самую минуту, мужчина заметил робкое приближение к нему дражайшей возлюбленной Великой княжны Ольги Фёдоровны, слегка приподнимающей юбку роскошного атласного платья тёмного морского оттенка с парчовыми вставками с серебряным частым растительным рисунком, в чём девушку сопровождали служанки с главной калфой, по её просьбе оставшимися немного позади, но в зрительной досягаемости. --Эдвард!—с огромной нежностью выдохнула юная девушка, хорошо ощущая то, как на глаза навернулись слёзы искреннего счастья от понимания того, что закончился её траур, а на душе с каждым шагом становится всё легче и легче, не говоря уже о том, что искренне хотелось кинуться в объятия к дражайшему возлюбленному и воссоединиться с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, но, помня об осторожности, мгновенно опомнилась, почувствовав то, с какой искренней заботой капитан Смит сжал изящные руки юной девушки в своих сильных мужественных руках, решительно заверяя: --Ольга, нам с Вами осталось потерпеть совсем немного в разлуке, ведь я с моими офицерами скоро получим от Барбароссы-паши в управление корабль, но, а сегодня я встречаюсь с Шехзаде для того, чтобы обсудить с ним твоё освобождение и нашу скорую свадьбу.—чем вызвал у возлюбленной вздох огромного облегчения: --Не беспокойся обо мне, ибо из гарема я никуда не денусь и буду ждать тебя столько времени, сколько нужно.—что прозвучало для мужчины, подобно исцеляющей музыке, которая ещё больше вдохновила его на отважную борьбу за их общее семейное счастье, но это продлилось лишь до тех пор, пока оба возлюбленных ни заметили, вышедшую к ним из папоротниковой аллеи, Баш Хасеки Нурбану Султан, хорошенькое лицо которой сияло довольной коварной улыбкой, угрожающе паре говорящей: «Вот вы и попались, голубчики! Теперь вам не спастись от удавки безмолвного палача!» Это мгновенно вывело возлюбленную пару из приятной романтической мечтательности, заставив ошарашенно переглянуться между собой, но, понимая, что их никто и ничто, кроме них самих не спасёт, заставило Мейлимах Хатун, обмолвившуюся с дражайшим возлюбленным парой душевных фраз, стремительно направиться следом за Нурбану Султан, которая помчалась в сторону мраморного павильона, слегка приподнимая юбку светлого, практически белоснежного, обшитого розовым гипюром, атласного платья. И вот, Баш Хасеки Нурбану Султан вместе с Мейлимах Хатун наконец-то, оказались в коридоре мраморного павильона, где между ними состоялся далеко не дружеский разговор, в ходе которого фаворитка юного Шехзаде слёзно принялась умолять влиятельную Султаншу о том, чтобы та ничего не рассказывала их Валиде о её встрече с дражайшим возлюбленным, что может стоить им обоим жизни, ведь властная Хюррем Султан ни перед чем ни остановится, пока ни уничтожит оступившуюся фаворитку Шехзаде Селима вместе с её сердечным, вновь обретённым избранником, но, очень сильно просчиталась, ведь коварная венецианка только и ждала этого момента для того, чтобы низвергнуть проклятую соперницу с ад, из-за чего категорически отказалась прислушаться к отчаянным просьбам, уже повергнутой ею, соперницы. --Всё, Мейлимах Хатун! Тебе пришёл конец! Ночью тебя вместе с твоим любовником казнят и утопят в Босфоре, зашитыми в мешок!—издевательски насмехаясь над несчастной юной девушкой, готовой в любую минуту кинуться к ней в ноги и начать с горькими рыданиями и моральным унижением умолять о пощаде, но такого не последовало. Понимая, что ей терять уже нечего, и её всё равно казнят вместе с милым Эдвардом, Мейлимах мгновенно успокоилась и, воинственно смотря на оппонентку, с вызовом бросила ей в хорошенькое лицо: --Я таки знала, что в тебе нет ничего святого, Нурбану! Ты не знаешь, что такое любовь, потому что тебе это светлое чувство чуждо! Ты ослеплена жаждой власти! Шехзаде Селим тебе нужен лишь для того, чтобы потешить свои амбиции, а, когда ты получишь от него всё то, к чему стремишься, ты избавишься и от него!—что заставило венецианку яростно воскликнуть: --Ах, ты, мерзавка! Да, я тебя…—и, дав оппонентке звонкую пощёчину, приведя это к тому, что между ними возникла нешуточная драка, в ходе которой никто из них не захотел уступать друг другу ни в чём и продлилось лишь до тех пор, пока на глаза Мейлимах Хатун ни попался золотой подсвечник, который она мгновенно схватила в руки и, что есть силы ударила им по голове Нурбану Султан. Та совершенно не ожидала подобного удара, из-за чего в её ясных изумрудных глазах мгновенно потемнело. Она слегка пошатнулась и рухнула на мраморный пол без чувств, а её грешная душа покинула бренное тело, воспарив к небесам под ошалевший взгляд своей случайной убийцы, которой от содеянного стало так сильно плохо, что та, рухнула, словно подкошенная на пол на-четвереньки и горько расплакалась, выражая на бледном лице самое настоящее безумие и состояние близкое к обмороку, вот только инстинкт самосохранения у неё оказался на столько велик, что она, мгновенно поднявшись с пола и проверив, все ли серёжки у неё на месте, спешно убежала со страшного места, ничего не разбирая из-за плотной пелены, застлавшей ясные изумрудные глаза, горьких слёз, тонкими прозрачными ручьями, плавно стекающими по румяным бархатистым щекам. Так, глубоко потрясённая, свершённым ею только что, одним из самых страшных смертных грехов, Мейлимах Хатун, искренне ненавидела саму Коварную Баш Хасеки Нурбану Султан за то, что та, сама того не ведая, сделала из несчастной юной девушки своего палача, которой теперь, точно не избежать сурового наказания, в связи с чем юная девушка так сильно ушла в мрачные мысли, что даже не заметила того, как едва ни столкнулась с, между собой обсуждающими возможную свадьбу Мейлимах Хатун с её дражайшим капитаном, Нигяр-калфу с кизляром-агой Сюмбюлем и, находящимися немного в стороне, молоденькими агами, случайно зашедшими в мраморный павильон дворца Топкапы, где они и встретились с ошалевшей до предела, Михрибану Хатун, выражающей огромное безумие, что их очень сильно встревожило. --Михрибану, с тобой всё хорошо?—проявляя искреннее участие к девушке, заботливо осведомилась у неё Нигяр-калфа, чем вывела из состояния ошалелости, заставив мгновенно, опомниться и почтительно ей, поклонившись, ответить с истерическим смехом: --Я сейчас убила Нурбану Султан, спасая себя с моим милым Эдвардом от удавки, которая нам могла грозить, благодаря жестокой клевете Баш Хасеки! Как по-вашему, мне надо себя чувствовать?! Конечно, же, скверно!—чем ввела заботливых собеседников в душевное состояние, близкое к взаимной ошалелости, с которой они с огромным потрясением, вновь переглянулись, но, понимая одно, что необходимо срочно что-то решать, Сюмбюль-ага незамедлительно обратился к молодым подчинённым с распоряжением, не терпящим никаких отговорок с неподчинением: --Немедленно зашейте тело Баш Хасеки Нурбану Султан в мешок и бросьте в Босфор, но так, чтобы ни одна живая душа вас не увидела!—и, не говоря больше ни единого слова, внимательно проследил за тем, как те всё поняли и, почтительно откланявшись, отправились выполнять его приказание, что позволило кизляру-аге с ункяр-калфой, продолжающей убеждать очаровательную и перепуганную до смерти, грядущими жуткими последствиями, подопечную в том, что ей нечего опасаться, ведь достопочтенная Хюррем Султан сама уже давно желает избавиться от проклятущей венецианки, но никак не может найти подходящий повод для того, чтобы отправить к «дражайшей» невестке палачей с удавкой. --Мне теперь, точно придётся забыть о трепетном воссоединении с моим дражайшим возлюбленным! Мне нет прощения! Я стала убийцей!—никак не могла успокоиться Мейлимах Хатун, которую благоразумные заверения ункяр-калфы совершенно не утешали, а наоборот, лишь ещё больше усугубляли и без того подавленное настроение, благодаря чему, она уже больше не сдерживала себя и горько плакала, приведя это к тому, что ункяр-калфе с кизляром-агой ничего другого не пришлось, кроме как передать несчастную и убитую горем юную подопечную на её верных служанок, сопроводивших девушку в покои для фавориток. Туда же, чуть позднее пришла Хюррем Султан, успевшая обо всём допросить кизляра-агу с ункяр-калфой и не испытывая к венецианке ни грамма жалости, за исключением четырёх, оставшихся без матери, внуков, о чём и душевно заговорила с юной Мейлимах Хатун, продолжающей горько плакать над тем, что стала убийцей: --Перестань лить слёзы, Мейлимах! Ничего изменить уже нельзя, хотя заменить собой моим внукам мать, а Шехзаде Селиму любимую женщину ты в силах.—что прозвучало для юной девушки, словно оглушительная отрезвляющая пощёчина, которая мгновенно привела её в чувства, заставив опомниться и посмотреть на достопочтенную Хасеки Султана Сулеймана, обезумевшим взглядом и, поднявшись с парчовой тахты, почтительно поклониться и робко спросить, смахивая горькие слёзы с румяных щёк: --А как же моя свадьба с капитаном Смитом, Султанша?—чем вызвала у мудрой наставницы ироничный раскатистый звонкий смех с отрезвляющими резкими, вернее даже жестокими словами: --Забудь об этом, Хатун! Никакой свадьбы не будет! Ты остаёшься в гареме моего старшего сына наложницей! Они прозвучали для несчастной, пламенно любящей своего сердечного избранника, юной девушки так, словно вероломный удар острого кинжала вонзился ей в спину, убив в ней надежду на возможное счастье, которое, казалось было таким возможным, из-за чего она поникла, как цветок перед приближающейся грозой, отрешённо выдохнув лишь одно: --Это очень жестоко с Вашей стороны, Султанша!—и, не говоря больше ни единого слова, вновь села на тахту, опустив мокрое от горьких слёз лицо в ладони, ставшие холодными, как лёд, до чего Хюррем Султан уже не было никакого дела по той лишь простой причине, что она ушла из покоев для фавориток и отправилась к внукам для того, чтобы их, хоть немного утешить, оставляя с фавориткой старшего сына её верных рабынь Нурбахар и Добромиру Хатун, затаившихся в мрачном молчании, что продлилось лишь до тех пор, пока оно ни оказалось нарушено мудрыми рассуждениями Нурбахар Хатун, обращёнными к юной госпоже: --Госпожа, вам не стоит впадать в отчаяние от жестоких слов Хюррем Султан. Не забывайте о том, что она, хотя и является правительницей гарема, решение которой, хотя и остаётся весомым, но есть ещё и Шехзаде Селим, занимающий, в данную минуту, второй по значимости пост в Османской Империи, а значит, он, вполне может позволить вам выйти замуж за вашего отважного капитана. Между девушками воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Мейлимах Хатун постепенно успокоилась и погрузилась в глубокую задумчивость о вразумительных словах верной подруги-служанки, вернувшей ей надежду на возможное счастье с милым Эдвардом, к чему стремилась, истерзанная невыносимыми страданиями, душа и преданное сердце, изнывающее от отсутствия любви, благодаря чему, измождённо выдохнула: --Даже не знаю, Нурбахар! На всё воля Господа Бога!—и отрешённо принялась смотреть в сторону двери. Она бесшумно открылась, и в покои к Мейлимах Хатун уверенной важной походкой пришёл Шехзаде Селим, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о душевном разговоре с почтенным подопечным Хаередина-паши и с ним самим о возможной свадьбе капитана Эдварда Смита с Мейлимах Хатун, которая под действием бурных расстроенных чувств убила Баш Хасеки Нурбану Султан, а теперь никак не могла, вновь обрести душевный покой, пусть даже сейчас и сидела на тахте, отрешившись от всего внешнего мира. --Можешь быть спокойна, Мейлимах, ведь тебе, абсолютно не обязательно отказываться от семейного счастья с возлюбленным ради того, чтобы моим детям приёмной матерью. Для этого есть рабыни.—всё с той же серьёзностью вразумительно проговорил Шехзаде Селим, чем мгновенно привлёк к себе внимание очаровательной фаворитки, которая мгновенно опомнилась и, плавно встав с тахты, служащей для неё ночью, кроватью, почтительно поклонилась и, собравшись с мыслями, тяжело вздохнула и решительно заключила: --Нет, Шехзаде, раз уж я отняла у ваших несчастных детей мать, значит мне следует им её заменить. Я остаюсь в вашем гареме. Никакой свадьбы не будет. Я принадлежу вам!—что потрясло до глубины души Шехзаде Селима, расценившего благородный поступок юной девушки за самопожертвование, с которым он даже не знал того, как поступить, из-за чего чувствовал себя немного растерянным, благодаря чему, сам не заметил того, как подошёл к её тахте и с тяжёлым вздохом: --Ты действительно очень совестливая и добросердечная, Мейлимах!—сев на тахту, обхватил светловолосую голову сильными руками и погрузился в глубокую мрачную задумчивость, но это продлилось лишь до тех пор, пока он случайно, ни взглянув на, крайне мягко и осторожно подсевшую рядом с ним, Мейлимах Хатун, выразительные голубые глаза которой блестели от горьких слёз, готовых в любую минуту скатиться по бархатистым щекам тонкими ручьями. --Шехзаде, поверьте! Мне совсем не хочется того, чтобы ваши дети были сиротами, лишёнными заботой с любовью матери, пусть и приёмной, да и Хюррем Султан под страхом смертной казни запретила мне даже мечтать о моём трепетном воссоединении с милым Эдвардом, в очередной раз, напомнив мне о том, что я отныне бесправная рабыня.—с невыносимой горечью в приятном тихом голосе обречённо произнесла юная девушка, с чем юный Шехзаде Селим был абсолютно не согласен, о чём и поспешил девушке сказать: --Через месяц состоится твоя с капитаном свадьба, Мейлимах. Это уже решено. Это окончательно успокоило очаровательную юную девушку, вернув ей надежду на возможное счастье рядом с любимым мужчиной, не учтя одного, что она, опять торопится радоваться, собственно как и Шехзаде Селим, приказавший матери, готовиться к празднованию помолвки Мейлимах Хатун и капитана Эдварда Смита. Дворец Топкапы. Неделю спустя. Вот только никакой свадьбы так и не случилось, а всё из-за того, что, непримиримая Хюррем Султан не захотела выполнять распоряжение сына, относительно приготовлений к свадьбе Мейлимах Хатун с её отважным почтенным возлюбленным, оказавшимся вероломно задушенным и брошенным в мешке в Босфор по приказу властолюбивой Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан, что не утаилось от несчастной юной Мейлимах Хатун, впавшей в такой праведный гнев, благодаря чему и понимая, что терять ей, кроме жизни уже нечего, схватила в мраморном дворцовом коридоре медный факел и, с воинственной решительностью растолкав в разные стороны, вставших у неё на пути, ошарашенных стражников, ворвалась в великолепные покои к Хюррем Султан в тот самый момент, когда та о чём-то тихо беседовала с со старшими калфой Джанет и с Бюльбулем-агой. --Да, как ты посмела ворваться ко мне в покои без приглашения, Хатун?! Пошла вон!—яростно прокричала Хюррем Султан, мгновенно вскочив с парчовой тахты, располагающейся возле окна с золотой решёткой и расправив складки роскошного атласного серовато-горчичного светлого, обшитого серебристым гипюром, платья и испепеляя очаровательную юную золотоволосую воительницу, из ясных голубых глаз которой по румяным бархатистым щекам которой тонкими прозрачными ручьями текли горькие слёзы, изумрудным яростным взглядом, что её абсолютно ни смутило, а лишь ещё больше придало уверенности в себе, благодаря чему, очаровательная юная девушка, продолжая угрожать горящим факелом, отчаянно пытающимся её окружить со всех сторон молодым стражникам, с взаимной яростью прокричала: --Это как Вы, Валиде, смеете идти против приказа Шехзаде Селима и вероломно убивать человека, который ничего Вам плохого не сделал?! Единственное в чём мы с моим Эдвардом виноваты, так это в том, что хотели быть вместе! Мы любим друг друга, да и Шехзаде Селим дал нам на это своё высочайшее позволение, как регент Государства! Неужели для Вас решение старшего сына пустой звук?!—за что получила от жестокой Султанской законной Хасеки Хюррем Султан очень болезненную звонкую пощёчину, эхом отозвавшуюся у заплаканной несчастной юной девушки в золотоволосой голове, обжёгшая её, словно раскалённым железом и заставившая Мейлимах Хатун приняться инстинктивно растирать, успевшую покраснеть, бархатистую щеку изящной рукой, чем и воспользовались молоденькие стражники, успевшие забрать у наложницы горящий факел, а её саму крепко схватить за локти и смиренно приняться ждать распоряжения от справедливой госпожи о дальнейших действиях, что последовало незамедлительно. --Немедленно бросьте эту дерзкую девчонку в темницу и дайте ей двадцать ударов плетьми!—небрежно бросила им Хюррем Султан, внимательно проследившая за тем, как стражники увели, поникшую, подобно цветку перед сильной грозой, юную девушку, прочь из великолепных покоев, что позволило Султанше смеха и веселья вздохнуть с огромным облегчением и бесстрастно обратиться к, ожидающим её внимания, Джанет-калфе с Бюльбулем-агой с просьбой: --Внимательно проследите за тем, чтобы наказание для Мейлимах Хатун оказалось выполнено добросовестно, после чего приведите дворцовую лекаршу для обработки ран у Хатун! Калфа с агой поняли Хюррем Султан и, почтительно ей откланявшись, ушли выполнять её поручение, благодаря чему, Султанша, наконец-то, осталась одна, что помогло ей постепенно успокоиться и собраться с мыслями. А между тем, схваченная бдительной стражей, передавшей её гаремным агам, возглавляемым Бюльбулем-агой и старшими калфами, которые не нашли ничего лучше кроме, как отвести наложницу в подвальное помещение и, привязав её изящные руки к, свисающей с потолочного крюка, верёвке, безжалостно разорвали простенькое шёлковое платье кораллового цвета, тем-самым обнажая стройную, как у молодой сосны, спину с нежной, словно атлас, светлой, почти прозрачной кожей, принялись нещадно пороть девушку, при этом каждый их удар, напоминал собой свист, пролетающей со скоростью света, пуле, оглушительным эхом, отдающимся в её ушах и обжигающей, подобно раскалённому железу, боли, которая сковывала дыхание, лишая несчастную возможности, думать, из-за чего прекрасная юная девушка, хотя и всеми силами старалась не издавать ни единого звука, что давалось ей уже с большим трудом, не говоря уже о том, что стройные ноги становились совсем, как ватные. Если бы ни, удерживающая Мейлимах верёвка, то она уже давно бы рухнула на холодный каменный пол тесной пыточной комнаты с различными изощрёнными орудиями, устрашающие, одним, лишь своим видом, от которого стыла в жилах кровь. Не известно, сколько длилась жестокая и унизительная экзекуция, которой несчастную юную девушку подвергли две старшие калфы, одной из которых была, искренне жалеющая несчастную девушку, Джанет-калфа, полноватая женщина со шрамом на одной щеке, но обладающая весьма привлекательной внешностью, считающая наказание, крайне несправедливым, ведь несчастная юная девушка итак уже изрядно настрадалась, не говоря уже об утрате, вероломно убитого по приказу жестокой Хюррем Султан, возлюбленного. Казалось, время остановилось, либо замедлило свой бег, а счёт невыносимо-болезненным ударам, всё никак не прекращался, из-за чего юнице уже начало казаться, что это никогда не закончится, от чего, она уже начала терять сознание, да и перед ясными, полными горьких слёз, изумрудными глазами всё поплыло и не было ничего видно из-за плотной пелены, что продлилось ровно до тех пор, пока девушка ни погрузилась в глубокую непроглядную тьму беспамятства, что продлилось лишь до тех пор, пока, возглавляемые Джанет-калфой, молоденькие лекарши-рабыни ни принялись обрабатывать кровоточащие раны на изящной спине очаровательной юной девушки, тем-самым, крайне бережно и постепенно бережно приводя её в чувства. Когда, же Мейлимах, наконец, очнулась и, превозмогая невыносимую боль в спине, дождалась прояснения в мыслях, но, пребывая в глубокой мрачной задумчивости, принялась с полным безразличием осматриваться по сторонам, благо, к кромешной темноте, она уже привыкла и могла свободно рассмотреть, находящиеся в тесной каменной комнате-темнице, предметы, среди которых, кроме узкой деревянной кушетки и отхожего ведра больше ничего не было, но это совсем не волновало девушку, совершенно потерявшую ход времени и не знающую о том, какое сейчас время суток: день, вечер, либо ночь, ведь сюда не проникал ни один луч света, а стояла угнетающая темнота, которая помогла несчастной рабыне провалиться в глубокий сон, который постепенно перенёс её в воспоминания о том счастливом моменте, на борту «Титаника» в момент его первой остановки в Шербуре: « Сумерки сгустились над морем, окрасив всё вокруг в тёмно-синие и бирюзовые тона. Поддувал лёгкий ветерок. На зеркальной воде появилась еле заметная рябь, когда шикарный океанский пассажирский лайнер «Титаник» бросил якорь у берегов французского портового города Шербур. Это была его первая остановка. Мелкие пароходы «Номадик» и «Траффик» доставили на борт несколько почтовых ящиков и часть людей, которые не успели взойти на борт в Саутгемптоне. Капитан стоял на смотровой площадке мостика и, лично, внимательно за всем следил, пока его не окликнул тихий нежный голос Великой княжны Ольги Фёдоровны Романовой, из-за чего он, хотя и пытался бороться с собой, но всё равно весь, предательски, затрепетал от душевной нежности, до сих пор испытываемой им, к венценосной красавице, но, наконец, справившись с собой, он плавно и медленно обернулся на голос. Перед ним стояла Великая княжна Ольга Фёдоровна, прекрасная и юная спутница Российского Государя Императора. В серебристом отсвете луны и прожекторов она, казалась загадочной. Девушка была одета в платье турецкой султанши времён XVI столетия, выполненное из тончайшего полупрозрачного шёлка стального голубого цвета, имеющее глубокое декольте, которое закрывало соблазнительную пышную грудь, лишь на половину. Платье дополнял парчовый серебристый кафтан, не доходящий до полов юбки несколько сантиметров. Оно не имело рукавов. Вместо них, от плеч опускались покрывала того же тона и из той же ткани, что и платье, скреплённые бриллиантовой брошью. Длинные золотисто-каштановые волосы были распущены и держались на золотой диадеме в форме змейки, голова которой спускалась на открытый лоб. На лебединой шее юной девушки переливалось всеми цветами радуги сапфировое колье с топазами и бирюзой. Изящные руки скрещены на животе. На соблазнительных алых, и, зовущих к жарким поцелуям, губах сияла искренняя доброжелательная улыбка. --Простите, что отвлекаю вас от важного дела.—тихо и мягко проговорила девушка, ловя на себе пристальный зачарованный взгляд капитана, в котором читалось непреодолимое желание, заключить её в крепкие объятия и целовать в медовые губы, забыв обо всём и всех на свете, из-за чего он судорожно сглотнул, отчаянно и мысленно, молясь о том, чтобы Ольга не заметила его порочных чувств. --С вами что-то не так, сэр?—встревожилась она, видя, что с ним творится что-то странное. Ей даже пришлось, осторожно дотронуться до его мужественных широких мускулистых плеч изящными руками и пристально всмотреться в приветливые серые глаза. Он тяжело вздохнул и, через силу выдавив из себя, как ему казалось, доброжелательную искреннюю улыбку, заверил: --Со мной всё в порядке, юная Ольга! Вам не о чем беспокоиться! Мягкие слова капитана возымели успех. Девушка вздохнула с огромным облегчением и, мысленно, вознесла хвалу Господу Богу. --Ох! Вы меня так напугали, что моё трепетное сердце до сих пор никак не может успокоиться! Даже сейчас оно бешено колотится в груди! Вот, пожалуйста, послушайте!—дрожащим от волнения, приятным, немного, тихим голосом проговорила она, робко приложив его руку к груди ладонью вниз и накрыв её своей рукой.Их пристальные взгляды встретились и, надолго задержались друг на друге. Чувствуя под своей рукой пульсацию трепетного девичьего сердца и её пристальный, полный глубокой нежности, взгляд, капитан Смит снова судорожно вздохнул, стараясь сохранить в себе остатки самообладания, что было, крайне непросто. --Я глубоко тронут Вашей заботой обо мне, Ольга. Только, позвольте, узнать о том, для чего Вы пришли сюда? Да и, почему Государь отпустил Вас одну?—обретя, наконец, дар речи, осведомился он, заинтересованно смотря в её глубокие, как море, бирюзовые глаза. Девушка скромно улыбнулась ему одной из своих самых очаровательных невинных улыбок и, вспомнив истинную причину визита, скромно ответила: --Я пришла к вам по просьбе моего Повелителя, чтобы передать Его желание переговорить с вами и мистером Эндрюсом после официальной части ужина в кают-компании о деталях передачи «Титаника» в заботливые руки Российских моряков и технологов по окончании трансатлантического вояжа. Капитан всё понял, и, отойдя от девушки на шаг назад, с облегчением вздохнул и попросил передать Государю то, что он, вместе с Эндрюсом, с удовольствием побеседуют с ним в кают-компании сразу, как закончится официальная торжественная часть ужина. Ольга всё поняла, и, поднявшись на ступеньку борта наблюдательного пункта, задумчиво принялась смотреть в ту сторону, где вечернее небо, плавно сливалось с океаном. Её обдавало приятной прохладой лёгкого прибрежного ветерка. Она успокаивала и внушала уверенность в себе. В эту минуту до неё донёсся пронзительный сигнал об отправлении, поданный из управленческой рубки кем-то из офицеров. «Титаник» поднял якорь, после чего, плавно и медленно стал покидать берега портовой французской провинции, сопровождаемый дельфинами, которые что-то кричали людям, собравшимся на верхних палубах и машущих своим родственникам, проводившим их в увлекательное путешествие. Наблюдая за этим, волнующим нежную душу, действием, Ольга трепетно вздохнула. Она чувствовала, с какой искренней заботой капитан Смит сжимает её руку в своей руке, в знак поддержки. Он хорошо понимал, что, сейчас, происходит в душе юной девушки и, даже, видел предательские слёзы в её бирюзовых глазах. Прохладный морской ласковый ветер привёл девушку в чувства. Она уверенно смахнула солёную слезинку с бархатистой щеки, почувствовав себя, крайне, неловко от проявления чрезмерной чувствительности. Собравшись с мыслями, девушка снова взглянула на заботливого, стоявшего рядом с ней, главного офицера «Титаника» и искренне попросила у него прощения за свою слабость. Он улыбнулся ей одной из самых обворожительных доброжелательных улыбок и, подбадривая, проговорил приветливым бархатистым и немного хрипловатым голосом, от которого у девушки всегда по телу бежали мурашки, когда они оставались одни, во время душевной беседы. --Мне понятны Ваши чувства, Ольга! Такие события всегда волнуют и затрагивают душу! Отдаление корабля от берега очень трогательное мероприятие! Девушка в очередной раз трепетно вздохнула, и, выдержав короткую паузу, набралась мужества и, наконец, произнесла: --Эдвард, может, уже нам хватит продолжать этот бессмысленный официально-деловой тон, ведь мы она, хорошо чувствуем, что больше не можем сдерживать страстные порывы и желания друг к другу! Давайте, снова перейдём на «ты»!—благодаря чему, теперь уже наступил черёд капитана погрузиться в глубокую, но нежную задумчивость. Он не знал, что и сказать. Ольга итак уже всё сказала за него. Ему осталось, лишь крепче сжать её руки в своих руках и трепетно вздохнуть. Когда же он, наконец, собрался с мыслями и захотел, снова, заговорить с Ольгой, к ним подошёл молодой матрос и, почтительно поклонившись им, произнёс: --Сэр, простите, что вмешиваюсь в ваш приятный разговор с Её Императорским Высочеством Великой княжной. Только мистер Исмей приказал мне, передать вам о том, что ему хочется, поговорить с вами. Он будет ждать вас в бойлерной. Капитан устало вздохнул, мысленно признавая, что ему совсем не хочется, общаться с Исмеем. Только ничего не мог поделать. Ведь тот всё-таки генеральный директор пароходной и судостроительной компании, а значит, его начальство. Капитан обратился с просьбой к девушкам-охранницам, которые бесшумно приблизились к Ольге: --Проводите Госпожу в Императорские апартаменты! Государь, наверное, уже с нетерпением ждёт её! Он одарил девушку той доброжелательной улыбкой, которая способна была растопить любой лёд, и добавил, обращаясь теперь уже к ней самой: --Увидимся за ужином, моя юная и прекрасная Ольга! Ольга хотела улыбнуться ему в ответ, но не смогла. Её, словно, сковало льдом из-за, непонятно откуда взявшейся тревоги за него. Она не хотела выпускать его заботливые, ласковые крепкие руки из своих рук, и, пристально смотря ему в приветливые серые глаза, выдохнула, дрожащим от страха, мягким голосом: --Прошу вас, Эдвард, не ходите на эту встречу! У меня такое предчувствие, словно вас заманивают в опасную ловушку, которая будет стоить вам жизни! Капитан не смог сдержать ласковой улыбки, и, нежно погладив девушку по бархатистым щекам и шелковистым спиральным мягким локонам, успокоил, сказав ей, что она, напрасно, беспокоится о нём. С ним всё будет в порядке. Заботливо поцеловав её в златокудрый лоб, он вместе с молодым матросом, пошёл в бойлерную. При этом, не чувствуя никакой тревоги. Капитан был спокоен и уверен в себе. Он не подозревал, какую ловушку ему уготовил барон Джон Браэртон.»--невольно приведя это к тому, что Мейлимах Хатун проснулась вся запыхавшаяся со спутанными мыслями и горько плача, благодаря чему, испытывая невыносимую режущую боль в спине вместе с моральным унижением, от чего на, истерзанной невыносимыми страданиями с невосполнимой утратой, душе «скребли кошки» и хотелось кричать в отчаянии до сих пор не в силах поверить в то, что она стала бесправной рабыней, которую лишили возлюбленного, благодаря чему девушка мрачными мыслями ушла так далеко, что даже не заметила того, как постепенно наступило раннее утро, золотисто-медные яркие солнечные лучи которого проникли во все просторные помещения роскошного дворца, пробуждая от крепкого ночного сна его обитателей, заставив их, незамедлительно привести себя в благопристойный вид и готовиться к утреннему намазу с завтраком, по завершении коевых, все возвратились к выполнению повседневных обязанностей. Только этого нельзя было сказать о старшей калфе по имени Джанет, весь остаток вечера и ночь не находящей себе места от беспокойства за Мейлимах Хатун, которую отправилась проведать сразу после намаза, прихватив с кухни лёгкий завтрак, хотя и очень сильно сомневалась в том, что у несчастной юной девушки появится аппетит. Чутьё не подвело старшую калфу в тот самый момент, когда она, спустившись в подвальное помещение, подошла к решётчатой двери её тесной одноместной камеры и внимательно всмотрелась вовнутрь, ведь вид у несчастной Мейлимах Хатун был действительно очень жалкий. Она сидела на холодном полу, вжавшись в каменную стену и горько чуть слышно плача о чём свидетельствовало лёгкое сотрясание изящных плечей и покрасневшее от слёз хорошенькое личико, перед чем чуткая Джанет-калфа не смогла устоять и, понимающе тяжело вздохнув: --Мне, конечно, хорошо понятно то, как тебе сейчас больно, Хатун, только слезами ты не вернёшь к жизни погибшего возлюбленного, да и молча сносить, нанесённое тебе Хюррем Султан, страдание, тоже нельзя. Тут мстить нужно.—поставила медный поднос с завтраком на мраморный выступ и крайне бережно помогла, потрясённой до глубины души, заплаканной юной девушке подняться с холодного пола, после чего принялась заботливо обрабатывать ей раны целебной мазью, которую пару минут тому назад забрала у главной дворцовой лекарши, чем мгновенно успокоила подопечную, заставив её ненадолго призадуматься и спросить, заинтересованно пристально всматриваясь в лицо старшей калфе: --Но как мне следует поступить для того, чтобы это посчиталось, качественно и детально спланированной и проработанной, местью Хюррем Султан за смерть моего милого Эдварда, Джанет-калфа?—благодаря чему, всегда находчивая старшая калфа загадочно улыбнулась и, ничего не скрывая от юной подопечной, мудро посоветовала: --Ну, для начала, перестать оплакивать печальную судьбу с утратами, но, а потом влюбить в себя Шехзаде Селима так, чтобы он не мог даже дышать без твоего позволения, затем, постепенно начать продвигать его на Османский Престол, убеждая его сослать свою Валиде в старый дворец, лишая всякой возможности плести против вас коварные интриги, да и с Баш Хасеки Нурбану Султан тебе лучше подружиться и стать единомышленниками, ведь она, тоже враждует с Хюррем Султан, которая ввела её в гарем к Шехзаде Селиму лишь для того, чтобы та отучила его от вина, к которому Шехзаде пристрастился от понимания своей никому ненужности. Ей это удалось успешно. Шехзаде начал радоваться жизни, что не устроило Хюррем Султан, начавшей по всякому ущемлять сына в пользу любимчика своего—спесивого и упрямого Шехзаде Баязида, от горячности чрезмерной которого страдают все. Между женщинами воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого обе погрузились в глубокую задумчивость о том, знает ли Шехзаде Селим о том, какую жестокость творит его дражайшая Валиде.