ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА.

Вот только Джанет-калфа глубоко ошиблась. Шехзаде Селим ничего не знал об этом и развлекался беззаботно всю ночь со своей Баш Хасеки Нурбану Султан. А между тем, узнавшая от одной из гаремных рабынь о том, что её дражайшая Валиде Хюррем Султан вчера поздно вечером проявила ничем не оправданную жестокость по отношению к несчастной Мейлимах Хатун, Михримах Султан—белокурая красавица со светлыми глазами, одетая сегодня в шикарное парчовое платье оттенка морской зелени с серебряным орнаментом, шла по мраморному дворцовому коридору, о чём-то тихо беседуя с преданной калфой, сопровождающей её на пути к роскошным покоям двадцатилетнего брата. --Не понимаю, откуда в моей Валиде взялось столько неоправданной жестокости, раз она приказала бросить несчастную и убитую горем наложницу в темницу, Мелек!—сетовала Султанша солнца и луны, прекрасно понимая то, что служанка всё равно не сможет сказать ничего против её мнения, из-за чего Михримах даже искренне сожалела о том, что высказала ей своё мнение, приведя это к тому, что, вновь тяжело вздохнула, мысленно признаваясь себе в том, что брат, возможно, просто таким образом ищет себе замену надоедливой фаворитке венецианского происхождения по имени Нурбану, которая уже начала совать свой аккуратненький носик туда, куда её совсем не просят, а именно указывать Шехзаде Селиму о том, что ему пора уже потихоньку вступать в отчаянную борьбу за престол Османской Империи со своими братьями, что парня начало изрядно раздражать и злить, а всё из-за того, что ему совсем не хотелось враждовать с братьями, а наоборот, хотелось жить спокойно в заботливом тихом кругу любящих жён с детьми, что нельзя было сказать о воинственной и амбициозной Нурбану Султан, в чём Селима единогласно поддерживали Михримах с Хюррем Султан, даже не зная, как угомонить, зарвавшуюся до предела наложницу. И вот, решительно подойдя к покоям среднего брата, Михримах Султан уже собралась было войти во внутрь, но не смогла, так как путь ей преградила, вернувшаяся из лазарета, Джанфеда-калфа, которая почтительно поклонилась Султанше и, принеся искренние извинения, сообщила: --Шехзаде Селим не сможет вас принять, госпожа, так как проводит время со своим гаремом. У него находится его фаворитка Нурбану Султан, с которой он уже помирился. Почему-то, воинственно настроенная Михримах Султан даже и не была удивлена, услышанной от старшей калфы новостью, заставившей Луноликую, презрительно усмехнуться: --Мой дорогой братец в своём репертуаре!—и, выждав немного времени, обратилась к стражникам, надёжно охраняющим вход в покои.—Открыть дверь немедленно! Те не смогли ослушаться и, тяжело вздыхая, покорно распахнули перед Султаншей солнца и луны тяжёлые створки широкой двери, позволяя ей, незамедлительно войти во внутрь, что она и сделала, слегка приподнимая подол пышной юбки роскошного платья и сопровождаемая Мелек с Джанфеде-калфами. Оказавшись, наконец, внутри, женщины оказались глубоко потрясены, увиденным в покоях, выполненных в зелёных тонах с разбавлением золотой многочисленной и разнообразной лепниной с мраморными колоннами и цветной мозаикой с дополнением парчи и бархата в текстиле, не говоря уже о, расстеленных на полу, персидских коврах, на которых, в данную минуту, хаотично была разбросана роскошная одежда, принадлежащая юному Шехзаде с его фавориткой, которые, вероятно, в порыве безудержной страсти небрежно срывали её друг с друга, а сами, теперь, вальяжно лежали в постели и крепко спали, отдыхая после ночных любовных утех, от выводов о чём Михримах Султан брезгливо поморщилась и подала служанкам повелительный знак о том, чтобы те незамедлительно прибрались, приведя это к тому, что из-за всей этой возни внезапно проснулась Нурбану Султан и, обмотавшись шёлковой простынёй, осторожно выбралась из постели и, подобрав с пола свою одежду, поспешила быстро ретироваться, успев лишь быстро почтительно поклониться Михримах Султан, которая даже не обратила на неё никакого внимания, хотя и продолжала негодовать от того, как её, обладающий избирательным и эстетическим вкусом средний брат смог обратить внимание на эту, пусть и смазливую, но худышку с пустой головой, смутно надеясь на то, что их связь скоро прекратится, и Селим переключится на более умную и достойную наложницу, которая не станет ссорить его со всей семьёй, а наоборот, будет милой, тихой и робкой обаятельной девушкой, но, а, пока же… --Ооо, а вот и моя сестрица-надсмотрщица пришла, снова читать мне нотации!—легкомысленно пошутил, нехотя проснувшись, Шехзаде Селим, натянувший на себя одеяло сильнее так, чтобы скрыть от старшей сестры, оголившиеся части своего мускулистого атлетического стройного тела, считая, что ей не за чем видеть его в столь откровенном виде, что оказалось встречено Михримах Султан одобрительно. --И тебе доброго утра, Селим!—шутливо поддержала она брата, который ещё продолжал нежиться в постели и, бросив беглый взгляд на слуг, приказала им немедленно принести для Шехзаде чистую одежду. Те всё поняли и, почтительно откланявшись, убежали выполнять распоряжение, оставив венценосных брата с сестрой, наконец-то, наедине друг с другом, что позволило Михримах перейти к цели своего внезапного визита, задав брату, интересующий её вопрос.—Пока ты тут праздно развлекаешься, наша матушка вчера вечером бросила в темницу твою Мейлимах Хатун приказав высечь её плетьми лишь из-за того, что девушка пришла к ней выяснять причину, по которой Валиде приказала казнить её отважного капитана позавчера поздно вечером, когда бедняга спал крепким сном, ничего не подозревая в своей просторной каюте на флагмане Барбароссы. Эти обличительные слова старшей сестры мгновенно лишили светловолосого двадцатилетнего голубоглазого юношу прежней весёлости и, вернув ему прежнюю серьёзность, заставить тяжело вздохнуть и, вспыхнув праведным гневом, воскликнуть: --Что ты такое говоришь, Михримах?! Да, как Валиде посмела пойти на такую жестокость?! Она, что разум потеряла! Почему я ничего не знаю об этом?!—и, выхватив у слуг, принесённую для него, одежду, приняться стремительно одеваться, не обращая никакого внимания на встревоженный взгляд старшей сестры, погружённой в глубокую мрачную задумчивость о том, что сейчас, благодаря её непримиримой жажде к достижению справедливости, может разразится грандиозный скандал, который горячо любимый брат обрушит на голову их матери. Чутьё не подвело Луноликую Султаншу, ведь полностью одевшись и приведя себя в благопристойный вид, Шехзаде Селим стремительно отправился в покои к Валиде, благодаря чему Михримах Султан еле поспевала за ним. Ей даже приходилось время от времени бежать за ним, слегка приподнимая полы роскошного платья. А между тем, Хасеки Хюррем Султан, хотя и ждала старшего сына, но лишь для того, чтобы дать ему благословения на весь текущий день, что происходило ежедневно по утрам перед тем, как отправиться на заседание Дивана, благодаря чему, достопочтенная Султанша облачилась в великолепное атласное красное платье, отшитое золотым гипюром и, лениво попивая из медного кубка ягодный шербет, задумчиво принялась смотреть на широкую дверь, тяжёлые дубовые створки которой бесшумно отворились, стоявшими возле них, рабынями-стражницами, и в великолепные покои к дражайшей матери стремительно вошли, чем-то очень сильно перевозбуждённые, Шехзаде Селим с Михримах Султан, хорошенькие лица которых искажались гневом вместе с невыносимой печалью и с негодованием, что очень сильно встревожило Хюррем Султан и заставило незамедлительно спросить: --Что это с вами случилось? Неужели кто-то умер в гареме? Благодаря чему, её дражайшая единственная дочь Михримах, внимательно проследив за тем, как Шехзаде Селим в знак глубокого почтения с вежливостью, облобызав руки достопочтенной матери, обменялся с ней крепким объятием, Михримах Султан накинулась на мать со справедливыми обвинениями: --Матушка, ну как же Вы могли так жестоко поступить с несчастным отважным капитаном, который мало того, что Вам ничего плохого не сделал, так и ещё является другом адмирала Хайреддина Барбароссы с его братьями, которые Вас итак терпеть не могут, а теперь, что будет вполне себе справедливо, предпримут всё возможное для того, чтобы отомстить!—к чему мудрая главная Хасеки Султана Сулеймана морально была подготовлена, из-за чего сдержано вздохнула и небрежно отмахнулась: --Не забивай свою хорошенькую головку тем, что тебя не касается, Михримах!—не учтя одного, что за свою сестру вступится Шехзаде Селим, поддержавший их разговор: --Валиде, Михримах права. За что Вы так жестоко поступили с, взятыми мною под защиту, людьми, которых я собирался воссоединить и сочетать законным никяхом?! Зачем вы отправили безмолвных палачей к капитану Эдварду Смиту на флагман к Барбароссе, а, прибежавшую к вам за разъяснениями, Мейлимах Хатун бросили в темницу и приказали высечь плетьми?! Пусть, она и проявила к вам непочтение с резкостью, но это оправдывается невыносимой душевной болью из-за, причинённой вами ей несправедливой обиды!—за что удосужился от матери яростного взгляда, сравнимого лишь с очень болезненной оглушительной пощёчиной с резкими словами: --Гарем—это мои обязанности, которые я добросовестно выполняю, Селим! Не лезь в них! Что же касается той дерзкой Хатун, которую ты так яро защищаешь, то она пробудет в темнице столько времени, сколько я сочту необходимым! Да и капитана никто не убивал! Он по моему приказу переведён в одно из моих поместий, а Хатун дезинформировали для того, чтобы сбить спесь и напомнить о том, что она простая наложница, которая должна знать своё место!—которые Шехзаде выдержал с честью и, презрительно усмехнувшись, воинственно заключил тоном, не терпящим никаких возражений: --А вот и нет, Валиде! Девушка будет выпущена из темницы сейчас же! Да и, Вы, наверное, забыли о том, что они свободные люди, к которым неприемлемо отношение, как к рабам!—и, не говоря больше ни единого слова, решительно встал с парчовой тахты и, почтительно откланявшись матери с сестрой, стремительно ушёл из покоев, решив отправиться к Мейлимах Хатун для того, чтобы её, хоть немного успокоить. Когда же за Шехзаде Селимом бесшумно закрылись створки широкой двери, Михримах с Хюррем Султан продолжили находиться в глубоком мрачном молчании, прекрасно понимая, что теперь, действительно разразится беспощадная буря, которую разбудила, сама того не ведая, Хасеки Хюррем Султан, которая совершенно не испытывала никаких угрызений совести, благодаря чему, сдержанно вздохнула и неутешительно заключила: --Шехзаде Селим перестал быть управляемым и начал высказывать активное неподчинение, Михримах. Нам необходимо это прекратить и как можно скорее.—что не на шутку встревожило Султаншу солнца и луны, заставив её побледнеть от, испытываемого ею, невыносимого дурного предчувствия, но, постепенно собравшись с мыслями, незамедлительно спросила, пристально всматриваясь в непоколебимое моложавое лицо матери: --Валиде, неужели вы подумываете над тем, чтобы убить моего несчастного брата Шехзаде Селима, а самой до возвращения Повелителя из военного похода занять пост регента Государства? О, Аллах, не допусти! Конечно, подсказанная для неё Михримах, идея выглядела очень даже привлекательной для Хюррем Султан, благодаря чему, в её изумрудных глазах мгновенно вспыхнуло дьявольское пламя, что было лишь кратковременным душевно-эмоциональным порывом, от которого она мгновенно отказалась, решительно, отмахнувшись: --Нет, Михримах! Я ни за что не лишу жизни никого из моих детей, тем-более все действия Шехзаде Селима продиктованы благородными побуждениями, но взять под контроль жизнь сына с Мейлимах Хатун необходимо. Раз уж она стала его фавориткой, значит мне необходимо приблизить к ней в услужение такую рабыню, которая будет внимательно следить за каждым их шагом, действием и помыслом, о чём Хатун будет докладывать мне через Сюмбуля-агу.—что вызвало в молоденькой белокурой Султанше солнца и луны вздох огромного облегчения с которым она взволнованно произнесла: --Ну, слава Всемилостивейшему Аллаху за то, что он вовремя отвёл Вас, Валиде, от порыва пойти на убийство моего брата Шехзаде Селима! Вот только мне не понятно одно, для чего Вам понадобилась другая рабыня, ведь у Мейлимах Хатун итак уже есть верные служанки Добромира и Нурбахар Хатун, к работе которых у нас нет никаких претензий, так как они выполняют свою службу добросовестно? Только Хасеки Хюррем Султан считала иначе, благодаря чему, она уже собралась объясниться с единственной дочерью, как, в эту самую минуту, вновь бесшумно отворились створки широкой двери, и в роскошные покои Правительницы главного гарема вошли кизляр-ага Сюмбуль с какой-то, очень хорошенькой юной девушкой, обладающей чистокровной славянской внешностью, а именно светлой, почти белоснежной бархатистой кожей со здоровым румянцем на, подобном луне лицом с выразительными голубыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами золотистого оттенка, как и шикарные густые длинные вьющиеся волосы, при этом наложница обладала аристократическими чертами лица, изящным носом, чувственными алыми губами, стройной фигурой и пышными упругими формами, последние из которых были надёжно скрыты под простеньким шёлковым фиолетовым платьем. --Вот, это та самая Хатун, которую Вы подобрали в услужение дражайшей гёзде Шехзаде Селима, Султанша. Имя ей Гюльбеяз. Родом из русской царской семьи по линии бояр Глинских. Девушке шестнадцать лет.—с почтительным поклоном доложил Хюррем Султан кизляр-ага, что пришлось рыжеволосой главной Хасеки Султана Сулеймана очень сильно по душе, иначе она бы доброжелательно ни улыбнулась и ни распорядилась бы: --Чудесно, Сюмбуль! Объясни ей то, что будет входить, непосредственно в её обязанности и пусть Хатун приступает к своей работе сразу после того, как Мейлимах Хатун выйдет из темницы. Сюмбуль-ага вместе с Гюльбеяз Хатун всё поняли и, почтительно откланявшись обеим Султаншам, с Их молчаливого одобрения вернулись в гарем. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, в мраморном дворцовом коридоре, ведущем в подсобные помещения, вновь тайно встретились Нурбахар Хатун, одетая сегодня в атласное светлое сиреневое платье, обшитое бирюзовым гипюром и дополненное органзой, и дворцовый стражник Искандер-ага, каковым является офицер Чарльз Лайтоллер, выглядевшие очень сильно взволнованными, не говоря уже о том, что воинственно настроенными к достижению справедливости. --Этого беззакония с самоуправством Хюррем Султан больше нельзя терпеть, Нурбахар Хатун! Слыханное ли дело, чтобы к человеку в каюту ворвались четыре безмолвных палача крепкого телосложения, которые надели ему на голову мешок и вывезли в неизвестном направлении!—не скрывая истинных чувств от внимательной юной собеседницы, возмущался Чарльз, чем ввёл её в лёгкое негодование, с которым Нурбахар пристально уставилась на него и незамедлительно спросила, проявляя непосредственное участие: --О ком это вы говорите, Чарльз? Случайно ни о своём капитане?—чем вызвала в нём понимающий тяжёлый вздох, с которым он всё с той же откровенностью продолжил: --О нём самом, Нурбахар! Хайреддин-паша вместе со своими отважными братьями-капитанами османского султанского флота решили со дня на день отправиться на помощь к Повелителю, где расскажут ему обо всём том, что творит здесь его дражайшая главная наложница, так что можешь успокоить Мейлимах Хатун, сказав о том, что мы приложим все возможные и невозможные усилия для того, чтобы воссоединить её с капитаном Смитом. Только Нурбахар Хатун отнеслась к заверениям собеседника, крайне скептически, о чём и поспешила сообщить ему: --Не получится, Чарльз. Моя несчастная госпожа Мейлимах Хатун со вчерашнего вечера находится в темнице по приказу Хюррем Султан. Сколько она там пробудет не известно.—невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Чарльз пришёл в такую праведную ярость, что еле сдерживал себя от пламенного порыва, немедленно отправиться в покои к Хасеки Хюррем Султан для того, чтобы высказать ей всё то, что он думает о ней и её несправедливой жестокости, чем и воспользовалась, крайне бесшумно подошедшая к ним, ункяр-калфа по имени Нигяр, которая, словно угадав о страстном порыве молодых людей, поспешила предостеречь их от рискованных поступков: --Даже не вздумайте идти на подобное безумие, молодые люди, ведь это может стоить вам жизни. Вас мгновенно задушат и, зашив в мешок, бросят в Босфор. Лучше дождитесь возвращения Повелителя из похода.—в чём Нурбахар Хатун вместе с Чарльзом сомневались, прекрасно зная о том, каким подкаблучником является Великий Султан Сулейман в отношении своей главной Хасеки Хюррем Султан, позволяющий ей всё, из-за чего ошалело переглянулись между собой и, придя к общему согласию, измождённо вздохнули, мысленно признаваясь себе в том, что все их благородные рвения призвать Хюррем Султан к справедливому ответу с понесением наказания за все, свершённые ею, злодеяния обратятся в прах. А между тем, что же касается Шехзаде Селима, то он уже достиг камеры, где содержалась Мейлимах Хатун, которая, в данную минуту, сидела холодном каменном полу, поджав под себя стройные, как у газели, стройные ноги и, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей предстоит жить дальше в гареме Шехзаде Селима, но не понимала одно, что ей совсем не хочется быть жестокой коварной интриганкой, как Хюррем и Нурбану Султан, а хочется оставаться чистой, добросердечной, справедливой, заботливой, любящей и добропорядочной женщиной, каковой Мейлимах является сейчас, благодаря чему из её соблазнительной груди вырвался тяжёлый вздох: --О, Милостивейший Господь! как же мне оставаться собой в этом жестоком мире, где правят балом коварные интриги с подставами и вероломными убийствами! я не хочу становиться такой бездушной бессердечной тварью, как Баш Хасеки Нурбану Султан и её свекровь Хюррем Султан!--что ни укрылось от внимания Шехзаде Селима, поддержавшего очаровательную узницу взаимным измождённым вздохом: --И не нужно, Мейлимах! лучше оставайся такой, какая ты есть сейчас.—благодаря чему, юная девушка мгновенно встрепенулась и, встав с пола, сделала грациозный реверанс с покаянными словами: --Шехзаде, простите меня за то, что я не заметила того, как Вы пришли!--хорошо ощущая то, как её хорошенькое лицо пылает румянцем смущения, что получилось у юной девушки на столько очаровательно и пленительно, перед чем Шехзаде Селим не смог устоять и, поддавшись пламенному порыву, инстинктивно заключил Мейлимах Хатун в крепкие объятия и уже вознамерился решительно впиться ей в губы неистовым поцелуем, хорошо ощущая то, как бешено колотится в мускулистой мужественной груди разгорячённое справедливое доброе сердце, благодаря чему, их лица залились румянцем смущения, с которым Шехзаде постепенно собрался с мыслями и, ласково гладя девушку по румяным бархатистым щекам, чуть слышно заверил: --Не волнуйся, Хатун. скоро тебя освободят отсюда. я уже отдал все необходимые распоряжения Сюмбулю-аге с Нигяр-калфой.--и, не говоря больше ни единого слова, решительно отстранился от наложницы и собрался было уже покинуть камеру для того, чтобы отправиться на охоту в окрестности Эдирне, как оказался остановлен, полными огромного сомнения, словами Мейлимах Хатун: --А, если Хюррем Султан и здесь вмешается, как с моей несостоявшейся свадьбой тем, что приказала убить моего возлюбленного, Шехзаде?! Ведь этими интригами она ни во что не ставит Вас.--благодаря чему, Шехзаде Селим вернулся к очаровательной юной девушке и, понимающе тяжело вздохнув, решительно заверил: --Пусть только попробует помешать мне, в миг отправится в старый дворец!--и лишь только после этого ушёл прочь из камеры, отдав верному помощнику Газанферу-аге все необходимые распоряжения, относительно приготовлений к охоте, из-за чего Мейлимах Хатун, вновь осталась совершенно одна в тесной мрачной темнице стоять посреди неё и с огромным сомнением смотреть в след уходящему вместе с преданным слугой, Шехзаде Селиму, прекрасно осознавая то, что мстительная Хюррем Султан ни за что не выпустит её из темницы. Месяц спустя. Дворец Топкапы. Чутьё не подвело Мейлимах Хатун, ведь сразу же после того, как Шехзаде Селим отбыл вместе со свитой на охоту в Эдирне, где решил пробыть пару-тройку недель, Хюррем Султан немедленно призвала к себе верных кизляра-агу Сюмбуля с ункяр-калфой Нигяр и строго-настрого запретила им выпускать Мейлимах Хатун из темницы, но, а по возвращении Шехзаде Селима с охоты, решила приблизить к сыну верную служанку по имени Гюльбеяз Хатун, которой предстояло приложить все усилия для того, чтобы Шехзаде влюбился в неё так, чтобы и думать забыл о таких непригодных женщинах, как его Баш Хасеки Нурбану Султан и гёзде Мейлимах Хатун, что совершенно было не по душе Баш Хасеки Нурбану Султан, продолжающей испытывать огромную вину перед несчастной юной Мейлимах, безвинно томящейся в темнице, благодаря чему в этот июньский тёплый солнечный день, она решила отправиться к юной девушке в темницу для того, чтобы заверить её в поддержке и защите, в чём Султаншу сопровождала верная Джанфеда-калфа. И вот с царственной грацией проходя по, залитому яркими солнечными лучами, дворцовому мраморному коридору, между одетой в шикарное атласное тёмное голубое платье, обшитое серебристым гипюром с крупным растительным рисунком, который был инкрустирован бриллиантами и голубыми топазами с бирюзой, Баш Хасеки Нурбану Султан, шикарные иссиня-чёрные вьющиеся длинные волосы коевой были подобраны к верху в изящную причёску, украшенную бриллиантовой диадемой с ниспадающей василькового оттенка шифоновой вуалью, доходящей до пят, и Джанфеде-калфой состоялся душевный разговор. --Хюррем Султан не оставляет нам никакого другого выхода, кроме, как, сразу по возвращении Шехзаде Селима из Эдирне, отправить Газанфера-агу на поиски того отважного капитана, которого она держит в заложниках в одном из своих загородных поместий для того, чтобы воссоединить возлюбленных и вернуть в родную им эпоху, желательно до столкновения "Титаника" с айсбергом, тем-самым позволив его офицерам избежать страшной трагедии.--с невыносимым сожалением к несчастной юной Мейлимах Хатун и, печально вздыхая, поделилась с верной калфой Нурбану Султан, что встретилось её взаимным печальным вздохом, с которым молоденькая калфа поделилась с госпожой своими глубокими сомнениями: --Даже не знаю, Султанша, получится ли у Вас с поисками! вдруг, мы этими благородными стремлениями ещё хуже сделаем и, тогда бессердечная Хюррем Султан, точно прикажет убить несчастного мужчину, ведь не зря же она его держит в заложниках!--невольно приведя это к тому, что из соблазнительной груди Баш Хасеки вырвался новый вздох огромного душевного измождения: -- Даже не знаю, Джанфеда, но так, тоже оставлять нельзя!--с которым она сама не заметила того, как дошла до темницы, где уже ровно целый месяц содержалась Мейлимах Хатун, вход в которую надёжно охраняли стражники, весьма крепкого телосложения, погружённые в какие-то свои мрачные мысли, из которых их дерзко вырвала Джанфеде-калфа своим, не терпящим никаких возражений, распоряжением: --Немедленно открыть дверь!--чем заставила стражников незамедлительно переглянуться между собой и, придя к общему мнению, не говоря ни единого слова, открыли решётчатую дверь и, впустив вовнутрь Баш Хасеки Шехзаде Селима Нурбану Султан, слегка закрыли дверь и принялись смиренно ждать момента, когда Султанша выйдет из тесной одноместной камеры. Вот только Мейлимах Хатун никого не ждала из посетителей. Она сидела на холодном каменном полу, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, почему в эти последние две недели, она чувствует себя ужасно из-за невыносимой, доводящей её зачастую до изнеможения, постоянной дурноты, выворачивающей её наизнанку. Что с ней не так? Неужели она беременна от Шехзаде Селима, ведь у них же была одна близость? Что ей тогда делать, ведь она относится к общему гарему, а значит, ей нельзя иметь детей от Шехзаде, благодаря чему, юная девушка обхватила золотоволосую голову изящными руками и печально вздохнула: --О, милостивый Господь, что же мне делать?!--что ни укрылось от внимания, находящейся здесь в темнице, Баш Хасеки Нурбану Султан, которая доброжелательно ей улыбнулась и подбадривая произнесла: --Для начала, успокойся и морально подготовься к скорому возвращению домой в родную эпоху, Мейлимах.--чем заставила очаровательную юную наложницу, спохватившись, подняться на ноги и сделать почтительный грациозный реверанс с лихорадочными словами: --Госпожа, великодушно прошу Вашего мне прощения из-за того, что, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, совершенно не заметила Вас!--во время которых с большим трудом пыталась преодолевать невыносимое головокружение вместе со слабостью в ногах, что оказалось хорошо замечено Баш Хасеки Нурбану Султан. --С тобой всё хорошо, Хатун? Может, мне стоит позвать главную лекаршу?!--обеспокоенно поспешила предложить собеседнице Нурбану Султан, углядевшая то, как сильно Мейлимах Хатун побледнела и инстинктивно прижалась к стене для того, чтобы ни упасть в обморок. --Вам не о чем беспокоиться, Султанша. Со мной всё в порядке. Просто эта дурнота вызвана тем, что я со вчерашнего вечера ничего не ела.--с взаимной доброжелательной улыбкой заверила она Баш Хасеки. Нурбану притворилась, что поверила, хотя уже прекрасно догадалась об истинной причине дурноты несчастной собеседницы--беременность, но, в данную минуту, Султаншу излучающую свет волновало другое, к разговору о чём она вернулась, вновь: --А, если твой дражайший возлюбленный почтенный отважный капитан Смит жив и благополучно проживает в одном из загородных поместий Хюррем Султан, с трепетной нежностью ожидая благополучного твоего с ним трепетного воссоединения с возвращением в ваше время?! тебе стоит только этого пожелать, и я отправлю Газанфера-агу на его поиски сразу по возвращении Шехзаде Селима из Эдирне.--чем вызвала у Мейлимах Хатун новый печальный вздох, с которым она, прекрасно понимая одно, что Баш Хасеки Нурбану Султан стремится воссоединить её с милым Эдвардом лишь для того, чтобы остаться единственной в сердце Шехзаде Селима, на что имела полное право, обречённо констатировала: --Нам с Эдвардом нет жизни в нашей эпохе по той лишь причине, что общественность этого не позволит, считая, что он, как капитан "Титаника" обязан пойти под трибунал и сесть в тюрьму, либо быть расстрелян, а я заточена в строжайший самый дальний монастырь, где обязана буду проводить оставшиеся дни в покаянных молитвах за упокоение душ погибших людей в ночь страшного кораблекрушения, хотя мы с Эдвардом являемся жертвами коварных дворцовых интриг моих мачехи--действующей королевы Марии и отчима--жестокого извращенца и контрабандиста барона Джона Браэртона, являющимися истинными виновниками трагедии "Титаника".--невольно приведя это к тому, что Баш Хасеки Нурбану Султан оказалась глубоко потрясена её душевным откровениям, благодаря чему, даже не заметила того, как покинула темницу с подвальными помещениями и, сопровождаемая верной калфой, вернулась в свои покои, глубоко погружённая в мрачную задумчивость о душевных откровениях Мейлимах Хатун, чем не на шутку встревожила, молчавшую всё это время, Джанфеде-калфу. --Я же вам говорила, Султанша, о том, что все ваши благородные душевные стремления, направленные на то, чтобы вернуть Мейлимах Хатун с её отважным возлюбленным в их эпоху, ничем хорошим для них не закончится!--печально вздыхая, заключила Джанфеда-калфа в тот самый момент, когда она уже сидела позади госпожи на парчовой тахте и делала султанше массаж спины для того, чтобы она могла немного расслабиться, но всё тщетно, ведь Нурбану Султан продолжала не находить себе места от мрачных мыслей о том, что её семнадцатилетняя русская соперница носит под сердцем ребёнка её дражайшего возлюбленного. --Ах, Джанфеда, меня сейчас больше беспокоит то, что, когда Шехзаде Селим узнает о внезапной беременности своей икбаль, он ни зачто не позволит нам вернуть её к отважному капитану, а значит, девушка сама того, не ведая, станет моей самой опасной соперницей!--чувствуя то, как ею начинает одолевать невыносимое беспокойство за хрупкость семейного благополучия, раздражительно произнесла Баш Хасеки Нурбану Султан, невольно приведя это к тому, что между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Джанфеда-калфа перестала разминать госпоже плечи, спину и руки, даже не зная того, что и посоветовать ей, благодаря чему, печально вздохнула и, постепенно собравшись с мыслями с мрачной глубокой задумчивостью рассудила: --Как известно по суровому закону гарема, наложнице, относящейся к общему гарему, строго-настрого запрещено заводить детей от Шехзаде до тех пор, пока он ни заберёт её с собой в свой санджак. Мейлимах Хатун нарушила этот закон, а значит, её полагается отправить на аборт и выслать прочь из дворца. Конечно, Хюррем Султан ни за что не откажется от подобной возможности, окончательно уничтожить несчастную девушку.--от чего, всегда предусмотрительная и рвущаяся к власти в гареме горячо любимого Шехзаде Селима, Баш Хасеки Нурбану Султан инстинктивно, аж вся поёжилась от, переполнявшего её всю, ужаса и сожаления с брезгливостью, о чём незамедлительно поделилась с верной калфой, ничего от неё не скрывая: --Конечно, я должна бы всем сердцем желать и всячески подталкивать Мейлимах Хатун к гибели, ведь теперь её уже ничего не спасёт, Джанфеда. Только мне искренне жаль эту несчастную и чистую, как родниковая вода, юную девушку, прошедшую в столь юном возрасте через настоящий ад и чудом уцелеть в страшной морской катастрофе, сохранив целым разум и продолжая бороться за безграничное семейное счастье рядом с возлюбленным, словно отчаянная львица, что у меня вызывает к ней огромное уважение. Поэтому, я не стану воевать с ней, а наоборот, лучше объединюсь с ней в степенной борьбе с Хюррем Султан.--благодаря чему, между Баш Хасеки с её верной помощницей воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого, крайне бесшумно отворились створки широкой двери, и к ней в роскошные покои вернулась Фарья-калфа и, почтительно поклонившись Султанше, доложила: --Госпожа, я великодушно прошу у Вас прощения за то, что вынуждена нарушить Ваш душевный разговор с Джанфеде-калфой, только Вы обязаны узнать о том, что сейчас во дворец вернулся Шехзаде Селим.--невольно приведя это к тому, что Баш Хасеки Нурбану Султан мгновенно воспряла духом и оживилась. --Джанфеда, немедленно прикажи рабыням готовить для меня хаммам и самое лучшее из моих платьев! Шехзаде Селим увидеть меня этим вечером во всём моём великолепии. Обе калфы вместе с, находящимися здесь в покоях, рабынями, всё поняли и, почтительно откланявшись Султанше излучающей свет, отправились выполнять её распоряжение. Вот только прежде, чем отправиться в хаммам, Джанфеда-калфа решила отнести Мейлимах Хатун поднос с лёгким перекусом, который взяла с кухни и, спустившись в подвальные помещения великолепного дворца Топкапы, она прошла в темницу, где содержалась несчастная юная девушка и к своему негодованию обнаружила её, лежащей на скудном худом тюфяке без чувств и всю бледную, что очень сильно встревожило молоденькую калфу, заставив её, немедленно отставить поднос с едой в сторону и, приблизившись к несчастной девушке, предпринять отчаянную попытку к тому, чтобы привести её в чувства, но ничего не получалось. Мейлимах Хатун никак не отзывалась. --Хатун, не пугай меня! немедленно отзовись!--с невыносимым беспокойством пыталась дозваться до несчастной юной подопечной Джанфеда-калфа, не заметив того, как, в эту самую минуту, в камеру открылась дверь, и во внутрь важной уверенной походкой вошёл Шехзаде Селим, облачённый во всё зелёное, который ничего не понимая, обратился к калфе, склонившейся над его дражайшей фавориткой, с, требующим немедленного разъяснения, вопросом: --Что здесь происходит, Джанфеда-калфа? Почему Мейлимах Хатун до сих пор находится в темнице, ведь я приказал её выпустить ещё месяц тому назад?--чем заставил калфу, мгновенно опомниться и, встав в почтительном поклоне, доложить, ничего не скрывая: --Ваша Валиде Хюррем Султан запретила кизляру-аге с ункяр-калфой выпускать Мейлимах Хатун под страхом смертной казни, Шехзаде, но, а почему ваша фаворитка находится, в данную минуту, в столь печальном состоянии, вызвано недомоганиями из-за беременности. она ещё утром, когда мы с Вашей Баш Хасеки Нурбану Султан заходили проведать её, чувствовала себя неважно и...--Джанфеда-калфа не договорила из-за того, что, глубоко потрясённый дерзостью матери, посмевшей воспротивиться его распоряжению, Шехзаде Селим решил с ней позже разобраться, но, а, пока, не дожидаясь окончания разъяснений, он стремительно подошёл к лежаку и, плавно склонившись над Мейлимах Хатун, крайне бережно взял её к себе на руки и, сопровождаемый Джанфеде-калфой с Газанфером-агой, вышел из камеры и, покинув подвальное помещение дворца, отправился в свои роскошные покои, отдав распоряжение слугам о том, чтобы они немедленно привели в его покои главную дворцовую акушерку, которая не заставила себя долго ждать и, придя в покои к Шехзаде Селиму, принялась внимательно осматривать, уже удобно лежащую в его постели, юную девушку, которую успели переодеть во всё чистое её верные рабыни Нурбахар и Добромира Хатун, для чего акушерке потребовалось несколько минут, по истечении которых она подтвердила наличие у Мейлимах Хатун беременность, за что получила от радостного Шехзаде мешок с золотыми монетами и, почтительно откланявшись, вернулась в лазарет, оставляя молодого парня в терпеливом ожидании пробуждения возлюбленной стоять возле окна и с мрачной глубокой задумчивостью смотреть на дворцовый сад. Его ожидание оказалось вознаграждено тем, что Мейлимах Хатун, наконец-то, постепенно пришла в себя и, открыв глаза, осмотрелась по сторонам, не понимая одного, каким образом она попала в роскошные покои к Шехзаде Селиму и кто уложил её к нему в постель, переодев во всё чистое, что продлилось ровно до тех пор, пока юная девушка блуждающим взглядом ни увидела, стоявшего возле окна, Шехзаде Селима, что натолкнуло её на мысль о том, что, вполне себе возможно то, что именно Шехзаде принёс её сюда, за что она испытывала к нему искреннюю благодарность за, проявленную им к ней, заботу, в связи с чем с огромной нежностью позвала: --Селим! Что со мной произошло?--чем заставила его вздохнуть с огромным облегчением: --Ну, наконец-то, ты пришла в себя, Мейлимах!--и, с царственной грацией плавно обернувшись, сияя доброжелательной улыбкой, уверенной мягкой походкой подошёл к своему широкому, скрытому в плотных вуалях золотого газового и тёмного зелёного парчового балдахина, ложу и, крайне бережно сев на самый его край и заботливо обнимая дражайшую возлюбленную, очень нежно поцеловал её в златокудрый лоб и объяснил.--В темнице тебе стало плохо, и ты упала в обморок, но, а я принёс тебя сюда и приказал стражникам привести в покои дворцовую акушерку. Она пришла и внимательно тебя осмотрела. ты действительно беременна моим ребёнком. Между молодыми людьми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Мейлимах Хатун горько расплакалась, инстинктивно уткнувшись в мужественное плечо, очень сильно озадаченного Шехзаде Селима: --Что же мы с вами наделали, Селим?! Ведь нам с Вами строжайше запрещено иметь детей! Хюррем Султан придёт в ярость, когда узнает и отправит меня на принудительный аборт, а потом выгонит из дворца на произвол судьбы, или...--юная девушка не договорила из-за того, что Шехзаде Селим не позволил ей этого сделать пламенным поцелуем в чувственные губы, во время которого заверил, ласково поглаживая возлюбленную по бархатистым румяным щекам: --Ничего не бойся, Мейлимах. Тебе с нашим малышом никто не посмеет причинить вред.--что прозвучало очень воинственно, но при этом, очень бодряще, благодаря чему, Мейлимах Хатун постепенно успокоилась, хотя и продолжала неумолимо тонуть в океане бесконечного сомнения, ведь за эти пятьдесят дней, что она находится в главном дворце Османской Султанской Семьи, девушка успела достаточно узнать достаточно бессердечную Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан для того, чтобы успеть разочароваться в ней, как в своём кумире, которым восхищалась всю жизнь за остроту с изворотливостью ума, высоким знаниям в дипломатии, бескорыстной огромной преданности мужу с детьми, начитанности и ещё за много чего, но, как оказалось, все эти качества мгновенно перечеркнулись, благодаря всему тому безжалостному злу, что Султанша причинила ей, Мейлимах Хатун и всем тем людям, кого юная девушка безгранично и с трепетной нежностью любит, невольно приведя это к тому, что из её соблазнительной груди вырвался новый печальный вздох: --Наша жизнь--бесконечная борьба. Покой нам только снится, Селим!--во время которого она сильнее прижалась к мужественной мускулистой груди Шехзаде Селима, ясно давая ему понять о том, что, отныне они являются единым целым.