ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА.

Когда же завтрак завершился, и молодой Султан позволил дражайшей возлюбленной вернуться в гарем, она, почтительно ему откланялась и, покинув главные покои, отправилась по, залитому золотыми яркими солнечными лучами, мраморному коридору, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей помочь Падишаху решить его со старшим и младшими братьями разногласия миром и с взаимопониманием, невольно приведя это к тому, что из её соблазнительной груди вырвался измождённый вздох: --Ах, Селим, как же мне помочь тебе избежать невыносимых душевных терзаний?!--на что никак не могла найти разумного ответа, от чего юной девушке было ещё больнее на хрупкой, словно горный хрусталь, справедливой душе, что продлилось, лишь до тех пор, пока Мейлимах, ни подойдя до ближайшего поворота, встретилась с тем, кого считала уже как два с половиной месяцев погибшим, а именно с почтенным капитаном Эдвардом Смитом, прибывшим в главную султанскую резиденцию и теперь направляющегося в главные покои для того, чтобы выразить новому Падишаху свои искренние соболезнования, относительно кончины Великого отца, то нсть Султана Сулеймана, а заодно попросить о позволении, снова начать ходить в морские боевые походы вместе с адмиралом Хайереддином-пашой по той лишь простой причине, что не может больше находиться в заточении султанского охотничьего домика, располагающегося в провинции Конья. Вот только, вскоре ему пришлось внезапно вырваться из глубокой мрачной задумчивости, а всё благодаря тому, что по воле справедливой благосклонной судьбы, ниспославшей мужчине новую встречу с дражайшей венценосной возлюбленной Великой княжной Ольгой Фёдоровной Романовой, которую сопровождали верные служанки Нурбахар с Добромирой Хатун и Мелек-калфой, возглавляемые кизляром-агой Сюмбулем, от внимания коевого ни укрылось то, как внезапно побледнела его очаровательная юная добросердечная подопечная, в ясных голубых глазах которой заблестели горькие слёзы, медленно стекающие по бархатистым бледным щекам прозрачными ручьями, при этом, юная девушка хорошо ощущала то, как бешено колотится в груди справедливое сердце от горестного понимания того, что жестокая судьба навеки-вечные развела юную девушку с её горячо любимым капитаном, успевшему произнести, словно на выдохе: --Ольга, любимая моя девочка!--невольно приведя это к тому, что юная девушка изумлённо взглянула на него и, не проговорив ни единого слова, лишилась чувств, упав на руки к Мелек-калфе, заботливо поддержавшей очаровательную султанскую фаворитку и ошалело принявшуюся смотреть на кизляра-агу, о чём-то тихо беседующего с почтенным капитаном и с его преданным помощником Лайтоллером, мгновенно помнившимися и пришедшими к общему мнению с решением, которое осуществил кизляр-ага Сюмбуль тем, что крайне бережно подхватил Мейлимах Хатун себе на руки и, отнеся в покои для фавориток, где уложив на одну из тахт, оставил девушку на заботливое попечение её верных рабынь, незамедлительно занявшимся своей многострадальной добросердечной справедливой госпожой, постепенно начавшей приходить в себя. Вот только, как говорится в народе: «Шило в мешке не утаишь, либо всё тайное, рано или поздно становится явным», так и, состоявшийся между Джанфеде-калфой с Баш Хасеки Нурбану Султан, которая сегодня была одета в шикарное парчовое платье яркого свекольного оттенка с золотым орнаментом, душевный разговор о том, что их самые заветные мечты, наконец-то, сбываются, о чём свидетельствовало восторженное выражение их очаровательных лиц. --Ах, Джанфеда! Я до сих пор никак не могу поверить в то, что Шехзаде Селим, наконец-то, стал нашим новым Падишахом, пусть и, пока ещё не официально!—со вздохом неподдельного счастья поделилась с преданной калфой Нурбану Султан, что подержалось одобрительным кивком темноволосой головы её верной подруги-наставницы, которая полностью разделяла восторженные чувства молоденькой госпожи, сказав в заключение лишь одно: --Я же вам говорила, Султанша, о том, что необходимо набраться терпения, за которое Вы будете щедро вознаграждены. Так и получилось.—совершенно не обращая внимания на то, что они, в данную минуту, стоят немного в стороне от арочного широкого входа в общий дворик, где, чем-то очень сильно обеспокоенные, наложницы, среди которых находилась и, облачённая в шёлковое яркого василькового оттенка платье, обшитое гипюром и дополненное блестящим шифоном, Гюльбеяз Хатун, что-то возбуждённо обсуждали, чем привлекли к себе внимание Баш Хасеки Нурбану Султан, которая легонько приманила к себе верную служанку и, терпеливо дождавшись момента, когда она подошла к ней и почтительно поклонилась, Нурбану Султан заинтересованно спросила: --Что вы все здесь обсуждаете, Гюльбеяз?—чем заставила верную рабыню изумлённо уставиться на неё и ошалело встречно спросить: --Как, госпожа, Вы разве не знаете?! Фаворитка Повелителя Мейлимах Хатун, час тому назад, когда возвращалась из главных покоев в гарем, в одном из дворцовых коридоров встретилась со своим отважным капитаном, прибывшим в столицу из провинции Конья для какого-то важного разговора с Повелителем, благодаря чему, несчастная девушка не смогла совладать с бурными чувствами и впала в глубокое беспамятство.—чем потрясла до глубины души молодую Баш Хасеки и заставила ошалело переглянуться с верной калфой и незамедлительно, вновь спросить, выражая невыносимое беспокойство: --Что сейчас с Хатун? Она пришла в себя? Гюльбеяз понимающе тяжело вздохнула и, ничего не скрывая от Баш Хасеки, ответила: --Хатун находится в покоях для фавориток. Ей, хотя и стало, значительно лучше, но бедняжка пребывает в глубоком смятении и постоянно горько плачет, Султанша.—невольно приведя это к тому, что между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, из чего Нурбану Султан сделала для себя неутешительный вывод о том, что Мейлимах Хатун терзается от мук совести, благодаря чему, нуждается в её утешении. --Забери моих детей из учебного класса и займись ими, Гюльбеяз, а я вместе с Джанфеде-калфой пойдём к Мейлимах Хатун для того, чтобы её, хоть немного взбодрить!—собравшись с мыслями, приказала служанке Баш Хасеки и, не говоря больше ни единого слова, отправилась в покои для фавориток, в одном из которых обосновалась несчастная Мейлимах Хатун, сопровождаемая верными рабынями и калфой. Юная девушка сидела на своей тахте и, не обращая никакого внимания на, заботливо окутывающие её шёлковым платком, золотые яркие солнечные лучи, горько плакала, спрятав в ладонях мокрое раскрасневшееся от слёз хорошенькое лицо, а всё из-за того, что чувствовала себя предательницей по отношению к дражайшему почтенному возлюбленному милому, истерзанному бесконечному невыносимыми душевными страданиями, сердцу Эдварду, которого продолжала трепетно и очень нежно любить, неистово желая скорейшего воссоединения с ним, хотя и хорошо понимала, что это невозможно по той лишь простой причине, что Султан Селим этого никогда не позволит, от понимания о чём, измождённо вздохнула: --Ах, Всемилостивейший Господь, прошу тебя, не будь жесток к своим, страдающим от головокружительной любви друг к другу, рабам Эдварду с Ольгой, и помоги им скорее воссоединиться для того, чтобы больше никогда не расставаться!—что ни укрылось от внимания, крайне бесшумно вошедших в покои для фавориток, Баш Хасеки Нурбану Султан с Джанфеде-калфой, которые понимающе переглянулись между собой, лихорадочно пытаясь придумать то, как им помочь несчастным возлюбленным, как можно скорее воссоединиться друг с другом. --Для начала, я попытаюсь душевно поговорить сегодня с Повелителем и убедить его о позволении для твоего с капитаном нежного воссоединения, что, наверное, уже сейчас пытается сделать сам капитан, ведь ни зря же он сегодня встречается с Повелителем в главных покоях, Мейлимах?!—чем мгновенно вывела отчаявшуюся несчастную юную девушку из глубокой растерянности, заставив успокоиться и встав с тахты, почтительно поклониться Баш Хасеки и, постепенно собравшись с мыслями, с нескрываемым сомнением в тихом отрешённом голосе спросить, пристально всматриваясь в доброжелательное лицо влиятельной собеседнице: --А, если Повелитель не позволит мне с моим дражайшим возлюбленным вернуться в нашу с ним эпоху, Султанша? Что тогда нам делать?—что вызвало в Баш Хасеки Нурбану Султан новый понимающий вздох, с которым она с воинственной решимостью произнесла: --Тогда я с моими самыми верными слугами поможем вам бежать домой, Мейлимах!—невольно приведя это к тому, что между ними, вновь воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они с мрачной глубокой задумчивостью смотрели друг на друга, чем и воспользовалась, стоявшая немного в стороне от них в смиренном молчании, Джанфеда-калфа тем, что понимающе тяжело вздохнула и отчаянно попыталась призвать их к благоразумию: --Это невозможно, Султанша, ведь в столице уже месяц, как свирепствует чума, а это означает лишь одно, что из разумных побуждений и в мерах предотвращения попадания эпидемии во дворец, капитан будет отправлен под карантин, где за ним внимательно будут наблюдать бдительные дворцовые лекари, но, а уж по истечении срока, конечно, если всё завершится благополучно и без потерь, то Повелитель вместе с дражайшей Валиде Хюррем Султан, непременно воссоединят наших возлюбленных и помогут им вернуться в их эпоху.—невольно приведя это к тому, что Нурбану Султан вместе с Мейлимах Хатун потрясённо переглянулись между собой, из чего несчастная юная золотоволосая девушка сделала для себя неутешительный вывод о том, что ей пора погрузиться в строжайший трёхнедельный пост и отрешившись от всего мирского, беспрестанно молиться, о чём незамедлительно поделилась с Баш Хасеки, одобрившей пламенный душевный порыв юной подруги, благодаря чему, решила не мешать ей и, отдав все необходимые распоряжения калфам и слугам с агами, отправилась в главные покои для того, чтобы узнать у Повелителя о его душевных переговорах с почтенным капитаном, провожаемая отрешённым взглядом Мейлимах Хатун. Но, а чуть позже, когда Баш Хасеки Нурбану Султан и Султан Селим уже удобно сидели на парчовой тахте возле окна и, не обращая никакого внимания на, окутавшие их, яркие золотые солнечные лучи, вели душевную беседу. --Знаешь, Нурбану, сейчас ко мне приходил капитан Смит для того, чтобы просить меня о возвращении к нему Мейлимах Хатун, являющейся ему дражайшей и горячо любимой гражданской женой, сильно обеспокоенный её душевным состоянием, ведь при их случайной встрече в дворцовом коридоре, она упала в обморок от переизбытка бурных противоречивых чувств. Я же отправил его под карантин, обещая за эти три недели хорошо подумать над его душевной просьбой.—ничего не скрывая от дражайшей Баш Хасеки, поделился с ней молодой Падишах, отложивший в сторону книгу, которую пытался читать из-за понимания того, что у него так и не получается сконцентрироваться на захватывающем сюжете, чем вызвал понимающий тихий вздох у Нурбану, с которым она, пребывая в глубокой мрачной задумчивости, душевно произнесла: --Мне искренне жаль их, Селим, ведь они так трепетно любят друг друга, что невыносимо сильно страдают от осознания того, что никак не могут воссоединиться! Мне сейчас удалось с большим трудом успокоить бедняжку Хатун, а то, ведь она всё плакала от, испытываемых по отношению к тебе и её капитану, угрызений совести.—чем мгновенно привлекла к себе внимание дражайшего возлюбленного, который мгновенно пристально уставился на неё и встревоженно спросил: --Как сейчас себя чувствует Мейлимах Хатун, Нурбану? Она что-нибудь тебе говорила? Баш Хасеки хорошо поняла возлюбленного и, заботливо накрыв его гладкие, словно атлас, мужественные ладони своими изящными руками и, с искренней нежностью всматриваясь в его затуманенный глубокой мрачностью серо-голубой взор, ничего не скрывая, ответила: --Узнав о том, что её дражайший возлюбленный капитан Смит отправился по твоему распоряжению в отдельные покои на трёхнедельный карантин, начала соблюдать строгий пост с беспрестанными молитвами о том, чтобы всё завершилось благополучно, без потерь и их долгожданным трепетным воссоединением друг с другом, оградив себя от всего мирского. Между парой воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Султан Селим хорошо понял Мейлимах Хатун, ставшую для него намного дороже и ближе, чем родные сестра и братья, искренне разделяя её благородные пламенные чувства с желаниями и душевными порывами, благодаря чему, понимающе тяжело вздохнул и, наконец, заключил: --Тогда не будем ей мешать в её благородном порыве и стремлении, Нурбану! Пусть никто из дворцовых не смеет нарушать её пост. Баш Хасеки поняла возлюбленного и, плавно поднявшись с тахты, почтительно откланялась возлюбленному, и с его молчаливого одобрения отправилась в гарем для того, чтобы отдать главным калфе с агой распоряжение о том, чтобы никто из дворцовых обитателей не смел мешать Мейлимах Хатун в её соблюдении строго поста. Вот только они даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, Мейлимах Хатун не могла больше отсиживаться в скромных покоях для фавориток, сводя себя с ума мрачными мыслями с неведением и совершенно забыв о гаремных устоях, покинула покои и, слегка приподнимая полы простенького, но по своему изящного платья, решительно подошла к деревянной лестнице с такими же перилами, уверенно принялась спускаться по ступенькам в общую комнату, не обращая никакого внимания на, занимающихся своими повседневными делами, наложниц, а всё из-за того, что погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о, вынуждено томящемся в карантине, дражайшем возлюбленном, из-за которого её справедливое доброе любящее сердце учащённо колотилось в соблазнительной упругой груди, а бархатистые щёки наливаются румянцем смущения, что продлилось лишь до тех пор, пока, практически уже подойдя к выходу из ташлыка, юная девушка ни оказалась окликнута, вовремя спохватившимся, старшим евнухом по имени Бюльбуль-ага, о чём-то рассказывающего, окружившим его, наложницам, от чего начала изрядно терять терпение, стоявшая немного в стороне, Джанет-калфа: --Мейлимах Хатун!—что заставило очаровательную юную девушку сдержано вздохнуть и, незамедлительно остановившись, с царственной грацией обернуться и почтительно поклониться. --Чем я могу быть тебе полезна, Бюльбуль-ага?—проявляя непосредственное внимание с учтивостью к, мягко подошедшему к ней, евнуху, осторожно осведомилась у него юная девушка, чем заставила его сдержано вздохнуть и встречно спросить, испытывающее смотря на неё: --Куда это ты направляешься, Хатун? Уж, ни к нашему ли достопочтенному многоуважаемому гостю? Мейлимах Хатун залилась румянцем смущения, благодаря чему, измождено вздохнула и с невыносимым отчаянием взмолилась: --Прошу тебя, Бульбуль-ага, не удерживай меня вразумительными отговорами, ведь мне всё равно терять уже нечего, кроме жизни, которая не имеет для меня никакого смысла с радостью без моего возлюбленного! Если нам суждено будет умереть от страшной эпидемии, то мы сделаем это с честью и вместе.—невольно приведя это к тому, что к ним мягко подошла Джанет-калфа и, понимающе тяжело вздохнув, обратилась к, собравшемуся обрушить на золотоволосую голову несчастной девушки вразумительную тираду, коллеге с понимающими душевными словами: --Даже не старайся удерживать и чинить препятствия Хатун, Бюльбуль, ведь она уже всё равно сделает по своему. Пламенно любящую своего мужчину, девушку сложно, да и практически невозможно удерживать, тем-более, когда она вся уже полностью находится рядом с ним.—невольно приведя это к тому, что юная девушка в знак искренней благодарности почтительно откланялась им обоим и продолжила свой путь, провожаемая понимающим взглядом Джанет-калфы и, полным невыносимого душевного беспокойства, печальным взглядом Бюльбуля-аги, из мужественной груди которого произвольно вырвался тяжёлый вздох, после чего евнух вместе с калфой простояли так ещё какое-то время, но, а затем вернулись к своим прямым обязанностям. Но, а, что же касается очаровательной юной Мейлимах Хатун, то она, не обращая никакого внимания на, окутывающие всё вокруг медным ярким светом, лучи, заходящего за горизонт, солнца уже подошла к, примыкающим к дворцовому лазарету, бывшим покоям кого-то из евнухов, куда девушке не позволила пройти, вышедшая к ней из лазарета, главная лекарша, понимающе тяжело вздохнувшая и непреклонно произнёсшая: --Ты уж меня великодушно прости, Хатун, но я не могу позволить тебе пройти вовнутрь, хотя и твой достопочтенный избранник абсолютно здоров, но, вдруг он, пусть и совершенно случайно контактировал с, заражёнными чумой, людьми и теперь проходит инкубационный период, исход которого будет известен через две-три недели, поэтому, сейчас возвращайся в свои покои и молись о благополучном исходе.—что прозвучало для очаровательной юной Мейлимах Хатун, подобно очень болезненной оглушительной пощёчине, звонким эхом отдавшейся в её голове и незамедлительно спустила с романтических небес на грешную землю, лишив надежды на возможное счастье, благодаря чему, Мейлимах мгновенно пала духом, поникнув так, словно полевой цветок перед сильной грозой. --Ну, раз так, то я проведу этот инкубационный период с тем, кого люблю больше жизни, чем бы это для нас обоих бы ни кончилось!—постепенно собравшись с мыслями, решительно произнесла юная девушка, готовая в любую минуту, вновь горько расплакаться от невыносимого отчаяния, что оказалось хорошо понятно главной дворцовой лекарше, искренне жалеющей юную, пламенно любящую своего мужчину, девушку, благодаря чему, вновь тяжело вздохнула: --Мне искренне жаль, Хатун, но всё равно я не могу тебя пропустить вовнутрь!—что ни укрылось от внимания, крайне бесшумно подошедшего к ним, Шехзаде Баязида—девятнадцатилетнего брутального красавца с чувственными мягкими губами, выразительными светлыми глазами и светло-русыми коротко остриженными волосами, который только полчаса как вернулся вместе с самым младшим братом Шехзаде Джихангиром в родной дворец из военного морского персидского похода. И вот теперь шёл по мраморному коридору, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о предстоящей церемонии погребения их общего дражайшего великого отца—Султана Сулеймана и одновременно восхождения на трон среднего брата, то есть Шехзаде Селима, что было, конечно ему, далеко не по душе, но такова была последняя воля их отца, а значит, он смиренно принял её. --Пропусти Хатун к её отважному возлюбленному, лекарша! У тебя, что сердца нет?! Я беру последствия под свою ответственность!—обратившегося к главной лекарше с настоятельными словами и тоном, не терпящим никаких возражений, Шехзаде Баязид, наконец, выйдя из глубокой мрачной задумчивости, чем мгновенно привлёк к себе внимание обеих женщин, заставив их, незамедлительно почтительно ему поклониться и, собравшись с мыслями, доброжелательно поздороваться с ним, на что он одобрительно кивнул, подавая очаровательной юной фаворитке среднего брата знак о том, что она может пройти вовнутрь. Мейлимах Хатун хорошо поняла Шехзаде Баязида и, сделав ему почтительный реверанс, наконец, прошла вовнутрь, предварительно подойдя к дубовым створкам широкой двери и взявшись за медные ручки, надавила на них и, терпеливо дождавшись момента, когда створки открылись, лишь только после этого вошла, провожаемая задумчивым взглядом Шехзаде Баязида, хорошо разделяющего пламенные чувства юной Хатун и считающего, что отважный почтенный капитан Эдвард Смит более достоен любви, чем Шехзаде Селим, к которому не испытывал никакого уважения, а лишь одно сплошное презрение, из-за чего, вновь тяжело вздохнул и, не говоря больше ни единого слова, отправился в хамам для того, чтобы смыть дорожную пыль и немного отдохнуть после долгой утомительной дороги. А между тем, что же касается очаровательной юной Мейлимах Хатун, то она уже находилась на пороге скромных покоев с весьма скудной, но по своему уютной обстановкой, хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди, полное огромной любви, трепетное сердце, не в силах поверить в то, что её самая заветная мечта, наконец-то сбылась, и вот сейчас девушка воссоединится с дражайшим возлюбленным, который, в данную минуту, стоял у окна и с мрачной глубокой задумчивостью смотрел на дворцовый сад, до сих пор так и не успев привыкнуть к той османской одежде, что ему приходится носить все эти месяцы, что он вынуждено находится в самом сердце Османской Империи солнечном Стамбуле во дворце Топкапы, с её жестокими законами, благодаря чему, из его мужественной мускулистой груди вырвался тихий измождённый вздох, напоминающий стон: --Как же мне уже надоело здесь находиться среди этих безжалостных варваров с их жестокими законами! Скорее бы уже вернуться домой в наше с вами время, Ольга!—что ни укрылось от внимания юной девушки, бесшумно приблизившейся к нему сзади и с огромной нежностью обнявшей его за плечи. --Скоро, душа моя. Эти три недели пролетят в один миг.—понимающе тяжело вздыхая, подбодрила любимого мужчину юная девушка, чем заставилпа его инстинктивно вздрогнуть от неожиданности, но, постепенно собравшись с мыслями, плавно обернулся и, с огромной нежностью смотря на юную возлюбленную, с нескрываемым сомнением в приятном тихом голосе проговорил: --Уж, что-то мне совершенно не верится в то, что молодой Султан Селим позволит нам быть вместе и поможет вернуться домой, Ольга.—ласково поглаживая её по бархатистым румяным щекам, чем вызвал в ней лёгкий трепет, с которым девушка на мгновение закрыла глаза и чуть слышно выдохнула: --Я люблю тебя, Эдвард!—и, не говоря больше ни единого слова, воссоединилась с ним в долгом, очень пламенном поцелуе, во время которого пара забыла обо всём на свете. Головокружительная страсть накрыла их тёплой ласковой волной, но не лишила разума с осмотрительностью, благодаря чему, они оставались бдительными и предусмотрительными, из-за чего возлюбленные, пусть и очень нехотя, но всё же отстранились друг от друга и приведя себя в благопристойный вид, продолжили вести душевную беседу, внезапно прерванную ими из-за всплеска безумной страсти. --Не понимаю я одного, для чего достопочтенная Валиде Хюррем Султан всеми возможностями принижает юного Селима и всячески поощряет спесивого и неуравновешанного бунтаря Шехзаде Баязида?! Что это за мать такая?! Разве ни должна она одинакого любить и поддерживать обоих своих сыновей?!—справедливо возмутился капитан Смит, с огромной нежностью обнимая дражайшую возлюбленную, с чем она оказалась полностью согласна, иначе бы печально ни вздохнула и ни поддержала с душевным откровением: --Просто народ Османской Империи не терпит творческих интеллектуалов с тонкой ранимой чуткой душой в правителях, предпочитающих бесконечный мир с благополучием вместо беспощадной войны. Народу с воинскими подразделениями подавай Султана-воителя, который вместо дипломатических решений вопросов выбирают проводить время в бесконечных военных походах совсем как, ныне покойные Султан Селим-Явуз и Сулейман-Кануни, но, а, что же касается Валиде Хюррем Султан и всех прочих представителей Султанской Династии, то они разделены на два противоборствующих лагеря; одни поддерживают Шехзаде Мустафу, а другие Шехзаде Баязида, считая их более подходящими для Султаната, но… --Но на престол взошёл самый спокойный, дальновидный, образованный, дипломатичный и хитрый Шехзаде, что вполне себе справедливо!—тяжело вздыхая, с мрачной глубокой задумчивостью констатировал капитан Смит, случайно перебив дражайшую возлюбленную, что оказалось ею хорошо понятно и заставило, вновь измождено вздохнуть и заключить: --Хотят они того, либо нет, но им придётся смириться с восшествием на трон Шехзаде Селима!—благодаря чему, они, вновь погрузились в глубокую мрачную задумчивость вместе с длительным молчанием, во время чего заворожено смотрели друг на друга, что продлилось ровно до тех пор, пока крайне бесшумно ни распахнулись створки широкой двери, и в служебные покои ни вбежал, расплывшийся в любезностях и поклонах с извинениями кизляр-ага Сюмбуль, с которыми решительно схватил Мейлимах под локоток и чуть слышно шикнул: --Где ты прохлаждаешься, Хатун?! Вечно тебя искать приходится! Немедленно отправляйся в Башню Справедливости! Повелитель ждёт тебя там для какого-то очень важного разговора!—чем незамедлительно привлёк к себе внимание почтенного капитана Эдварда Смита, мгновенно вступившегося за дражайшую возлюбленную: --Сюмбуль-ага, Вы уж великодушно простите меня старого морского волка, но можно ли немного по-бережнее относиться к фаворитке молодого Падишаха?! Кизляр-ага доброжелательно ему улыбнулся и, почтительно кивнув, наконец-то, увёл Мейлимах с собой, что-то ей наставленчески высказывая и провожаемый искренне сочувствующим взглядом почтенного капитана Смита, хорошо понимающего одно, что здесь в Османской Империи, он ни перед чем не властен, из-за чего печально вздохнул и, вновб принялся с мрачной глубокой задумчивостью смотреть на дворцовый сад, утопающий в ярких медных лучах, уходящего за линию горизонта, летнего солнца. И вот Мейлимах уже находилась в просторной светлой комнате Башни Справедливости, из закрытого решёткой окна которого открывался чудесный вид на дворцовую площадь, где со дня на день должна состояться торжественная церемония восшествия на Османский Престол новоиспечённого Султана Селима хана Хазретлири, стоявшего, в данную минуту, на мраморном балконе, оперевшись сильными мужественными руками о плоскую перекладину ограждения и, не обращая никакого внимания на приятную прохладу, был глубоко погружён в мрачную задумчивость о возвращении во дворец Топкапы его младших братьев, с которыми продолжал конфликтовать, из-за чего измождено вздохнул, морально готовясь к очередным словесным и физическим противостояниям, что всегда эмоционально изматывало молодого парня, не понимающего одного, за что братья его ненавидят и постоянно нападают на него, но эта мрачная задумчивость продлилась лишь до тех пор, пока его отрешённый взор плавно ни перешёл на золотой футляр, инкрустированный драгоценными камнями, в котором находилась, подготовленная, подписанная и утверждённая печатью молодого Султана вольная, которую он вознамерился сейчас вручить дражайшей Мейлимах. Она стояла в почтительном поклоне за его спиной, смиренно ожидая момента, когда молодой Падишах, наконец-таки, соизволит обратить на неё своё внимание и позволит подойти к нему ближе, что продлилось не долго. И вот Селим, снова тяжело вздохнул: --Подойди, Мейлимах! Немного растерянная Мейлимах Хатун робко и, не поднимая на него взгляда, приблизилась к парню, не произнося ни единого слова, и встала рядом с ним, что сопроводилось, прикованным к ней, заворожённым взглядом Селима, протянувшего наложнице заветный футляр с доброжелательными словами: --Теперь ты, снова стала свободной женщиной, Мейлимах. Когда закончится карантин у твоего возлюбленного, вы вместе с ним вернётесь на «Титаник». Я уже разговаривал с дворцовым часодеем, и он обещал мне, отправить вас всех за полчаса до столкновения с айсбергом так, чтобы твой многоуважаемый капитан Смит сумел предотвратить трагедию. Девушка продолжала молчать, хорошо ощущая то, как учащённо колотится от, испытываемых ею, бурных чувств, трепетное разгорячённое сердце в соблазнительной груди, мысленно искренне благодаря Селима за, проявленную к ней с Эдвардом, добросердечность, из-за чего почтительно поклонилась и взяла из мужественных сильных рук Селима, протянутый им ей, золотой футляр. --Повелитель, Вы уж, великодушно простите меня за дерзость, только позвольте мне узнать о том, что же будет с вами?—наконец, нарушив сво1ё мрачное молчание, обеспокоенно спросила у парня юная девушка, не сводя с него нежного и очень добросердечного взгляда, чем вызвала в Селиме очередной печальный вздох, с которым он, ничего не скрывая от неё, честно ответил: --Наверное, продолжу завоевательную политику моих Великих предков, а на личном фронте, буду сдерживать властный пыл моих Валиде, Михримах Султан и Баш Хасеки Нурбану Султан!—в чём сам, очень сильно сомневался, что подтвердилось отрешённым взглядом, направленным на, на тронутую лёгкой, еле заметной рябью поверхность Босфора, по которой с величественной грацией проходили парусники. Мейлимах Хатун прекрасно понимала чувства душевного друга, но ничего не могла придумать для того, чтобы, хоть как-то взбодрить его, благодаря чему, пара простояла так, погрузившись в глубокую задумчивость, даже не заметив того, как над Османской столицей сгустились сумерки. Наступил вечер. Стало очень темно, благодаря чему, слуги принялись зажигать везде свечи, факелы и камины, приятное лёгкое медное мерцание пламени в которых постепенно рассеивало вечернюю тьму, сделав всё вокруг по-домашнему уютным. А между тем, Мейлимах с Селимом душевно беседовали друг с другом о том, что молодому человеку не плохо было бы действительно всё бросить и, отправившись вместе с ней на «Титаник», постараться войти в доверие к Российскому Императору Николаю Александровичу, что в последствии поможет парню постепенно завоевать сердце одной из четырёх его очаровательных дочерей, тем-самым продвинувшись к тихой семейной жизни, что показалось Селиму, очень даже заманчивым, иначе бы он, вновь ни погрузился бы в глубокую задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что ему до глубины души нравится, вполне себе разумное предложение, о чём свидетельствовала загадочная довольная улыбка, озарившая его лицо. --Надо будет сегодня перед сном обсудить этот вопрос с нашим многоуважаемым капитаном Смитом, Мейлимах!—словно на выдохе заключил Шехзаде Селим, что оказалось положительно одобрено его очаровательной собеседницей, поправившей его лишь в одном, но крайне осторожно и деликатно: --Ну, раз уж мы собрались вернуться на «Титаник», то обращайтесь ко мне по моему православному имени, Шехзаде, то есть «Ольга Фёдоровна», либо «Ваше Императорское Высочество». Между молодыми людьми воцарилось молчание, которое оказалось, вскоре нарушено внезапным появлением в Башне Справедливости Достопочтенной Валиде Хюррем Султан, с наигранным почтением поклонившейся старшему сыну, но, заметив присутствие рядом с ним Мейлимах Хатун, нервно рявкнула: --Оставь нас одних! Девушка всё поняла и, почтительно откланявшись, оставила мать с сыном наедине друг с другом, вернувшись в гарем, что позволило им, наконец-то, заговорить о важном. --Валиде, если Вы пришли ко мне для того, чтобы настоятельно просить о том, чтобы я уступил трон моему брату Шехзаде Баязиду—зря старались. Трон итак уже его. Пусть устраивает церемонию восшествия на престол, хоть завтра.—небрежно произнёс Селим, уже предугадав причину прихода матери к нему, что прозвучало с горькой иронией, чем вогнал мать в лёгкую краску, заставив растеряться, что продлилось ровно до тех пор, пока Хюррем Султан, постепенно ни собравшись с мыслями, наконец, ни произнесла с искренним негодованием, смешанным с невыносимой тревогой за его благополучие: --Но, ведь тогда тебе вместе с моим внуком Шехзаде Мурадом придётся лишиться жизни, ведь Закон Фатиха ещё никто не отменял, да и Баязид ни в коем случае не упустит момента для того, чтобы лично поприсутствовать на твоей казни!—чем вызвала в сыне новую презрительную ухмылку, с которой уверенно заключил: --Почему же, Валиде?! Я уже подписал манифест об отречении и о том, что никто из моих потомков, как и я сам не будет иметь никаких притязаний на трон, что одобрилось визирями, кадиями и духовенством. Что же касается Нурбану Султан с моими детьми, то они будут жить отныне в бывшем дворце, ныне покойных тёти Хатидже Султан и Ибрагима-паши. К тому же, она, как и Мейлимах Хатун—свободны. Я подписал им вольные. Между матерью с сыном воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого они стояли и с глубокой задумчивостью смотрели на Босфор. --А, что же будет с тобой, Селим?—наконец, нарушила их, как ей показалось, чрезмерно затянувшееся, мрачное молчание Валиде Хюррем Султан, на который у Селима уже был, вполне себе продуманный ответ: --А, что я? Отправлюсь вместе с нашими гостями из далёкого будущего в их время для того, чтобы, впоследствии стать зятем Российского Императора, женившись на одной из его очаровательных дочерей.—невольно приведя это к тому, что Валиде Хюррем Султан оказалась глубоко потрясена словами старшего сына, наполненными невыносимой душевной усталостью, что стало ей хорошо понятно, но с другой стороны—искренне радовало тем, что у Селима хватило достаточно ума для того, чтобы не чинить препятствий среднему брату в его восшествии на Престол, что вызвало у Хюррем Султан вздох огромного облегчения: --Да, будет это во благо, Селим! Парень, вновь иронично ухмыльнулся: --Аминь, Валиде!—и, не говоря больше ни единого слова, отправился в покои к почтенному капитану Смиту для того, чтобы душевно обсудить с ним их общее возвращение на борт «Титаника», а заодно попросить капитана о покровительстве для себя перед Российским Императором.