Остаёмся зимовать

Уходящий сон напоминал тихий отлив где-то в южных краях, да хотя бы и на Земле Ван Димена. Вот только здесь, в отличие от тамошних обманчиво манящих, красочных мест, сэр Джон ощущал сейчас безопасность и покой, посреди жестокой ледяной пустыни словно бы заключённый в тёплый кокон. Он проснулся отдохнувшим и в хорошем самочувствии, насколько это было возможно. Застыв в блаженной недвижности, он лёжа обводил взглядом обстановку, как то обычно делают путешественники на новом месте, просыпаясь в некоем пансионе или гостинице. Каюта капитана Крозье была совсем невелика и прохладна. Она отличалась приятной опрятностью, но притом и непритязательностью обстановки. Это граничило с безликостью казармы и составляло контраст с его собственной каютой на «Эребусе», которой старательно придавался налёт домашнего уюта. Да чего стоило хотя бы то, что там глаз наблюдательного гостя мог бы зацепиться за парочку безделушек, да картин на стенах, да заметить стоящие на письменном столе скромно, но изысканно обрамлённые дагерротипы жены и дочери, дорогих его сердцу Джейн и Элеоноры. А у Френсиса – ничего подобного, лишь пустота и аскетизм, обитель человека, что приходит сюда лишь заночевать после ежедневных трудов. Это наблюдение тронуло сердце сожалением. Дверь мягко скрипнула. - Ты уже проснулся, друг мой? Приглушённый голос опять обнаружил в себе те самые, доселе незнакомые бархатистые нотки – с неким оттенком робости, будто Френсис до сих пор сомневался, может ли он так обращаться к Джону. Действительно, слишком многое произошло в один лишь день, и слишком велик был контраст между началом их разговоров и нынешним положением дел. Не дожидаясь ответа, Крозье присел на край койки и мягкой ладонью дотронулся до лба Франклина. Тот поймал себя на странном желании, чтобы это повторялось если не каждое утро, то хотя бы иногда. - Как себя чувствуешь? - Всё хорошо, - сонно отозвался сэр Джон и со смутной улыбкой прибавил: - Вот только никакого желания выбираться из столь уютного плена. - Так и оставайся же, - усмехнулся Крозье, - тебе именно это и велено доктором, за чем же дело стало? Джон с ответной усмешкой всё-таки решительно, хотя и аккуратно, сел в постели: - Ни за чем особенно, и всё-таки мне нужно возвращаться. Ещё несколько минут они препирались. Одновременно Джон спешно одевался, мимолётно отметив, с какой готовностью Френсис подаёт ему и сапоги, и китель, хоть и не переставая ворчать. На самом деле, хотелось бы остаться. Боялся ли он того, что могло произойти ночью? Нет. Крозье обезоруживал своей тактичностью. Но не являлось ли это ловушкой? Джон стыдился подобных подозрений, но чувство неловкости не оставляло его. Он не знал, как осмыслить и признать свои переживания и спешил покинуть то, что язык не поворачивался назвать «обителью греха» - теперь он сам пресекал ханжеские мысли – но что явилось местом потрясения. Ему нужно было прийти в себя в привычной обстановке. И он всё-таки переживал за Джеймса. - И как, даже не поужинаешь? – деланно-небрежно бросил Крозье. Прекрасный ход. - Слишком соблазнительное предложение, не смею отказаться, - усмехнулся Джон. – Только никаких каперсов. - Ну ещё бы, я с того раза запомнил и отдал соответствующие распоряжения, - театрально поклонился Френсис, вздёргивая брови. Франклин невольно рассмеялся. Неужели с ним всё могло быть... вот так? Атмосфера за ужином царила чинная, но непринуждённая и благожелательная. Туда был приглашён и ледовый лоцман Блэнки, облачившийся в лучший свой мундир, который всё равно смотрелся скромно. И это не соответствовало привычным светским условностям, но тем капитан «Террора» отдавал дань уважения тому, кто присутствовал на сегодняшнем совете и волей-неволей предсказывал судьбу экспедиции. Сэр Джон досадовал на Крозье, который не предупредил о темах совещания, явно намереваясь поставить его в неловкую ситуацию, иначе здесь бы присутствовал и ледовый лоцман «Эребуса», мистер Рид, и они бы сообща отдали дань уважения знатокам своего дела, от которых теперь зависела их жизнь. Тем не менее, он провозгласил краткий тост в честь Блэнки и обязался передать его привет коллеге мистеру Риду. Офицеры «Террора» с некоторым приятным удивлением, однако и уважительным одобрением, обратили взгляды к высокому начальнику, почтившему их своим присутствием, и подняли бокалы. От внимания Франклина не укрылось, как Крозье и Блэнки тайком обменялись взглядами через стол и перемигнулись, будто мальчишки, затеявшие шалость, пусть и оба давно уже вышли из мальчишеского возраста. Он мог лишь снисходительно усмехнуться про себя. Эти двое явно были друзьями и единомышленниками, и притом профессионалами, и теперь словно оба решили: капитаны сумели прийти к согласию, а значит, и дело пойдёт. Сэр Джон понимал такие настроения и даже сам не знал, насколько разделяет этот оптимизм, но что у него сегодня камень с души упал, было неоспоримо. Густые сумерки окутывали ледяную пустыню, и снег казался фиолетовым, когда они с сержантом Брайантом шагали обратно к «Эребусу». Джон под настроение сообщил о том, что уже сейчас им должна представиться возможность полюбоваться северным сиянием и даже принялся рассказывать о том, какими красками оно играет в разных широтах (кое-что он знал не сам, но со слов Френсиса). Он не преминул отметить, как многообразен и велик Божий замысел, коль скоро Господь решил подарить землям, где не произрастают цветы, такую сказочную и загадочную небесную красоту. Он больше как будто разговаривал сам с собою, но велеречивым его сделало приподнятое настроение, и было приятно сознавать, что больше нет тягостного молчания между ним и его спутником, пусть и был он лишь скромным морпехом. Но тот теперь внимал ему как будто с облегчением, словно тоже уловил перемену, наставшую в душевном состоянии капитана. Что сулила Брайанту разговорчивость и благодушие недосягаемого командира? В сущности, ничего, и ни к чему не обязывала, кроме вежливого вопросительного хмыканья и незначащих ремарок, но всё одно было приятнее, чем гробовое молчание на пути к «Террору» этим же днём. На борту «Эребуса» Джон почувствовал себя так, словно из опасного и трудного похода вернулся домой – пусть и странно было называть это место домом. Он обнял Фицджеймса, как родного, и опять загорелась шальная мысль: в далёких широтах о своей настоящей семье остаётся лишь память, и одному Провидению известно, как сложатся отношения с людьми, что с тобою бок о бок, и кто будет по-настоящему близок, кто окажется врагом, кто другом или наперсником... Но раздумья эти и душа его были легки в тот вечер, и даже брезжила иллюзия, будто ничего не произошло, точнее, будто так всё и должно было быть с самого начала, а кто-то – возможно, и сам Творец – как будто вымарал из черновика событий некие строчки и новые вписал поверх. Сатана, впрочем, тоже не дремал, и смущал разум шёпотом о том, что на самом деле свершилось грехопадение и измена, но Франклин будто любовался своим состоянием духа и тем, с какой простотою отгонял подобные сомнения. Джон не покривил бы душой, если бы сказал, что в эти минуты счастлив. Может, потом накроет сожалениями? Такие мысли тоже вились рядом. Но и они рассеивались, как дым. Его дорогой коммандер тоже просветлел при виде настроения наставника. Как бы там ни было, капитана оставила меланхолия, омрачавшая тенью лицо его в последние дни и даже недели, и это могло сойти за добрый знак. Тем более, Франклин доложил, что его дипломатическая миссия увенчалась успехом, и в кои-то веки удалось найти общий язык с капитаном Крозье, тем более, что тот изъявил добрую волю и прислушался к советам. Казалось бы, чего же боле. Фицджеймс внимал его словам с осторожной опаской, будто не веря удаче и сомневаясь, не слишком ли оптимистично настроен командир. Но за это Франклин даже не смел на него обижаться. С некоторой неловкостью Джон отметил, насколько всё-таки прикованы к нему взоры окружающих: живая легенда полярных исследований, харизматичный лидер, безусловно сильный – но не допустил ли он сегодня слабости?.. Эти переживания всё-таки дали о себе знать, когда Джеймс по своему обыкновению зашёл пожелать спокойной ночи. Когда коммандер переступил порог каюты своего капитана, тот уже устроился в койке с книгой в руках, пытаясь найти отвлечение в беллетристике, пускай уже глаза слипались, а строчки плыли перед глазами. - Сегодня у вас выдался утомительный день, сэр Джон, - мягко проговорил Джеймс полувопросительно. Он ступил в полумрак каюты, словно осторожная большая кошка, и Франклин припомнил все его рассказы о ручном гепарде, и невольно усмехнулся сходству. - Что есть, то есть. Увы, разговоры с моим заместителем требуют изрядных усилий и самообладания. Но всё образовалось. Коммандер скользнул ближе и опустился на колено. - Вам стоило бы отдохнуть. - Несомненно. В следующий миг он ощутил на виске бархатное касание губ. И именно в этот момент девятый вал смятения поглотил его. За несколько часов до этого практически то же самое делал Крозье. И всё было то же, и всё другое. Насколько невероятно было в один и тот же день принимать те же самые, столь преступно похожие, знаки сентиментальной привязанности от врага, что обернулся влюблённым другом, и от восторженного дитяти, что был его лучшим и любимым учеником. - У вас всё-таки... довольно обеспокоенный вид, сэр. Что-то всё-таки случилось? - Ничего, Джимми. Это всего лишь усталость, - вздохнул Франклин. - Желаю тебе добрых снов, мальчик мой. - Того же и вам желаю, сэр Джон, - светло улыбнулся Фицджеймс и несколько смелее, чем то было принято, запечатлел на щеке возлюбленного своего командира нежный поцелуй. Какие угодно укоры совести могли преследовать Франклина в тот момент, но на них просто уже не оставалось сил. Он засыпал со счастливейшим чувством – что его любят.