Остаёмся зимовать

Крозье не знал, через какое время он в самом деле опомнился. Усилием воли он вернул себя в зыбкое состояние бодрствования и тревожно прислушался: не имелось никакой уверенности, что никто их не услышал и худо-бедно удалось соблюсти скрытность. Однако тишина – привычно весьма относительная - не нарушалась ни отдалёнными звуками чьих-то шагов, ни приглушёнными голосами, ни, упаси Господь, стуком в дверь. Слышалось только неспокойное, сбивчивое дыхание Джона. Собравшись с духом, Крозье обнял его: тревожило это новое безмолвие. - Дорогой? Джон с готовностью повёл головой, хотя не открывая глаз. - Было ли тебе хорошо? - Да... Крозье благодарно и немного виновато поцеловал Франклина в щёку. Тот, словно в забытьи, рассеянно ответил тем же, но затем обратил лицо к потолку каюты и тягостно вздохнул. После он и вовсе неловко, медленно отвернулся к стене. Френсис ощущал нарастающее беспокойство. Минуту они лежали молча. Он не смел тронуть Джона даже легонько, и самые противоречивые чувства терзали грудь: растерянность, досада, даже гнев – но на самого себя. Не сдержался. Дал взметнуться тёмным, постыдным страстям. Смешал высокое с самым низким. Сон и изнеможение как рукою сняло, и Френсис до боли в распахнутых глазах в почти беспросветном мраке вглядывался в затылок Джона и жадно прислушивался. Ни единого слова и ни единого стона после того завершающего аккорда – но тяжёлые судорожные вздохи, покряхтывание – что-то, странно напоминающее те звуки, что издаёт сам корабль в ледовом плену. У Крозье даже успели пронестись диковинные ассоциации, что каждый капитан чем-то напоминает своё судно, особенно спустя долгие годы командования – так что, вероятно, он, Френсис, имеет нечто общее с «Террором», а Джон – с «Эребусом»... Прошла бесконечная минута, и до Крозье донеслось нечто, подозрительно напоминающее всхлипы. Говорят, мужчинам невыносимы женские слёзы, потому что они сразу начинают каяться, ещё не понимая сути проступка. Здесь намечалось и ещё нечто худшее – после, казалось бы, блаженства капитан «Эребуса»... был несчастен? «Нет, ну, это невыносимо!» Френсис откровенно грубовато осведомился: - Джон, ты там что, плачешь? - Нет. Но голос всё равно звучал сдавленно. «Этого ещё не хватало!» При всех прошлых мстительных желаниях, сегодня это было совсем не то, чего он хотел. Крозье готов был провалиться сквозь землю, точнее, под лёд, прямо на дно морское, и отчаянно проворчал: - Господи, какое же недоразумение... - Кто, я?.. «Ну, не я же!». Так и хотелось ответить. Френсис громадным усилием воли прикусил язык. Он понимал, что человека, лежащего сейчас с ним рядом, это может ударить слишком сильно. Он сам любил считать, что после краткой вспышки ярости плевать готов на всё, однако приходилось признать, что как бы он ни храбрился, но пережитые унижения, любой косой взгляд, любое недоброе слово, оставляли на душе рану, которая ещё долго не давала покоя – а Джон был ещё чувствительнее, и самое меньшее, что Крозье желал, было нанести вред. Он как можно мягче спросил: - Что с тобой? Я всё-таки сделал тебе больно? - Нет. Ты не сделал ничего, чего бы я сам не хотел. Франклин молчал и собирался с мыслями, ведь скрывать что-либо чем дальше, тем больше становилось всё труднее, да он и в принципе настроился на то, чтобы быть с Френсисом максимально откровенным во всём, чего бы то ни стоило. Иные потрясения высвобождают самые странные переживания, и сейчас, несмотря на то, какое наслаждение он испытал, Джон находился в полнейшем душевном расстройстве. - Ты не обидишься на меня, Френсис? «Да чёрт бы тебя побрал, может, это на меня стоит обижаться? Говори же!» - Нет, обещаю. - В общем... – Франклин снова медлил. – Я поддался искушению и принял решение, которое идёт вразрез с моими многолетними убеждениями, и это не так просто принять. Крозье ожидал, что ощутит себя хуже при таком признании. И, немедленно отвечая, даже осмелился погладить Джона по спине: - Понимаю. Мне тоже было непросто. Непросто до сих пор. Даже несмотря на то, как было хорошо. Но я люблю тебя и надеюсь, что ты меня тоже, хоть немножечко... - Люблю, Френсис, иначе бы ни за что не согласился. - Разве может любовь быть грехом? – прошептал Крозье и поцеловал Джона в спину между лопаток. Тот вздрогнул и издал ещё один судорожный вздох. - Зря ты молчишь всё время, - упрекнул Френсис. – Я чувствую, что я сделал что-то не то и всё равно причинил тебе боль. - Нет... Боль причинил тебе я, и сейчас это не даёт мне покоя. - Вот это новости. Всхлипы стали громче. - Я... виноват. - Что за чушь?! - Виноват перед тобой. Я хотел бы... искупить свою вину хоть когда-нибудь. Френсис так и застыл от ошеломления. Первое признание Джона ещё казалось понятным и объяснимым, и Крозье не злился, отдавая себе отчёт в том, каково пережить такой опыт даже по согласию, когда столько лет ты отрицал некие стороны своей натуры и отчаянно им сопротивлялся, возводя стены, отгораживаясь бронёй из предрассудков и осуждения. Но теперь ведь речь шла явно не об этом. - Джон, скажи, в чём дело. Что тебе вдруг помыслилось? - Я должен ещё кое в чём признаться. Франклин чувствовал, что должен бы смотреть Френсису в лицо, но не отваживался. Однако он всё-таки повернулся на спину и уставился в потолок, и в буквальном смысле казалось, что он воздевает взор к небесам. Речи Джона были путанными, то и дело прерывались паузами и невнятными междометиями. Но чем далее Френсис слушал и выделял для себя мысли, тем больше ему становилось не по себе. ...Оказалось, Джон осознал: он столько лет противился союзу Френсиса с Софией, потому что чувствовал себя ничтожеством и неудачником рядом с ним, и присутствие Крозье рядом, принадлежность к одной семье и создавшийся контраст казались невыносимы. И только через огромное количество времени до Франклина дошло, в чём же состояли его истинные мотивы и какова на самом деле глубина его духовной слабости и падения – а всё из-за чувства неполноценности и затаённых обид, из-за того, что его грызло тщеславие, столь болезненно попираемое самой жизнью. И в нынешней экспедиции он проявлял высокомерие, прибегая к некой уродливой самозащите – тогда как неизменно чувствовал, что вся надежда на опыт и знания Френсиса. Однако вместо уважения и наделения полномочиями – лишь бесстыдное использование. А попутно притворство, что такое положение дел – норма. ...Крозье застыл, будто пригвождённый к койке. В то же время ему хотелось вскочить и... и непонятно, что вообще делать. Он был взбешён и унижен. Горечь заливала всё нутро раскалённым ядом. Но к этой злости и отчаянию примешивалась другая боль. Он понимал, какое потрясение для Джона всё уяснить и признаться настолько откровенно. Сейчас Франклин будто сдирал с себя кожу. Кем же должен был стать он, Крозье? Палачом? Победителем, который обязан уничтожить того, кто оказался так вероломен, сам того не сознавая? Им овладело полуобморочное состояние, будто он в самом деле медленно опускался ко дну, сдавленный толщей арктических вод, и ни охнуть ни вздохнуть, а темнота в каюте становилась непрозрачной, полной, он словно захлёбывался, но в неверные мгновения перед забытьём видел и отмечал, что верхушка айсберга казалась огромной, но насколько несравнимо больше его подводная часть... «Да пошло оно всё!..» Наваждение спало. Френсис вел в постели, стараясь отдышаться, словно в самом деле после ныряния. Некая часть его сознания подсовывала совершенно безумные, бредовые образы родом из лихорадочных кошмаров: задушить своего мучителя голыми руками, а потом самому себе перерезать глотку, хотя бы и ножом для бумаги, что, наверняка, найдётся в письменном столе, и жалкость и презренность кончины станут последним извращённым утешением. Но другая часть, странно, неистово умиротворённая недавним блаженством, твердила, что он должен не топить того, кто ранил его, но помочь ему также вынырнуть, поскольку тот серьёзно ранен и сам. Крозье бросил мимолётный взгляд на распростёртого рядом Франклина. Тот замер так, словно ожидал смертельного удара, и, казалось, даже задержал дыхание. Френсис осторожно прилёг и запахнул пуховое одеяло. Почти не видя, лишь угадывая, он протянул руку к лицу Джона и трепетно коснулся его век и щёк, и на тыльной стороне пальцев осела влага. - Я прощаю тебя, Джон. Прощаю. Пожалуйста, не плачь. Франклин пока не откликался на прикосновения и всё так же беспомощно всхлипывал, не смея шевельнуться. - Я ценю твою откровенность, - тихо продолжал Крозье. – Твоё признание... оно мне как ножом по сердцу... да нет, как добрый десяток ножевых ударов. И всё же это лучше, чем отрава лицемерия и вранья даже самому себе. Теперь между нами... никаких недомолвок, ведь так? Ты теперь чист. И твоё признание – во спасение. Поэтому, Джонни, ну... и я от души прощаю, и Бог простит. - Ему бы да в уши твои слова, но я в том совсем не уверен, - помедлив пару мгновений, безрадостно продолжал Франклин. – Ведь дело-то не только в тебе, Френсис. - А в чём и в ком ещё? - Во... всех, - шумно выдохнул Джон. Он мучительно боролся с комом в горле и старался придать голосу хоть какое-то подобие ровности и твёрдости. - Во всех, кто на этих кораблях, - повторил он. – Чем дальше я думаю, тем больше понимаю, что во всём виноват... как моя, моя, личная слабость будто бы толкнула костяшку домино, и... - Но ещё ничего не рухнуло. - О, Френсис! – горестно воскликнул капитан «Эребуса». – Неужели... я бы и представить не мог, что когда-то мы можем поменяться ролями. И сейчас ты меня успокаиваешь?.. - А куда мне деваться? - растерянно пробормотал Крозье. – И, вообще-то, мы не знаем, какова будет погода весною и когда начнётся таяние... - Вот именно, что не знаем, а в отсутствии знания помогает вера, но вот дело в том, что... – Франклин тяжело вздохнул, обратив невидящий взгляд в самый тёмный угол каюты, откуда чернота словно расползалась в воздухе, как облако из чернил каракатицы в воде. – Возможно, это дьявол меня искушает, но я отнюдь не уверен, что мы выберемся из этого ледового ада. Френсис от неожиданности приподнялся на локте и вгляделся в лицо своего начальника, по-прежнему застывшее в печали. - Боже, Джон, да ты... Да я вот что тебе скажу... – Крозье от растерянности кашлянул и выговорил: - Вот это ты странный! Нашёл, о чём думать после, кхм... Френсис беспомощно мотнул головой, отгоняя наваждение, но кое-что нахлынуло и ядовито пронзило грудь изнутри, и он не выдержал, и, снова встрепенувшись, затряс Франклина за плечи и закричал на него шёпотом: - Да разрази ж тебя гром, Джон, теперь-то ты понимаешь меня?! Теперь понимаешь?!.. Ну, ты!.. С этими словами Френсис рухнул на постель, порывисто обхватывая Джона за шею – с виду не то в поисках мести, не то утешения - а веки пылали предательским жжением. «Только не это!». Собственный порыв стал для Крозье внезапностью, сродни удару. Но Джон поймал его в объятия и тесно прижал к груди. Они так и сплелись, так и приникли друг к другу и лежали так какое-то время, пытаясь унять судорожное дыхание и внешне не обнаружить бури в груди. «Боже, как мы жалки!..» - подумал Крозье. Действительно, не хватало, чтобы они оба разразились слезами. А вслед за этим мелькнула крамольная мысль: а что, даже если б это произошло? Кому стало бы хуже? Им обоим – точно нет. Опять же, случившееся в море – а особенно под покровом тьмы и тиши в запертой каюте – там и остаётся. Тем более, теперь настигало сознание важности происшедшего. Сегодня они оба обнажали друг перед другом не только – а может, и не столько – тело, но душу. Как же было горько, что именно этого – пускай ранее они и помыслить не могли о том, чтобы оно свершилось таким образом, да то и не было однозначно необходимо – однако именно этого им не хватало для того, чтобы жить и командовать в ладу. А теперь было... уже поздно? «Для чего-то да, для чего-то нет, - со вздохом подумал Крозье. – Вот для размышлений точно поздно. Утро вечера мудренее». - Послушай, Джонни, куда-то не туда нас занесло нашими мыслями. Давай-ка уже на боковую. - Да, ты прав. Сам не знаю, что на меня нашло. Джон расцепил объятия и произнёс извиняющимся тоном: - У меня лишь один, последний вопрос. - М-м? - Френсис, ты правда меня не ненавидишь?.. После всего?.. Крозье даже отстранился от досады и возмущения и прошипел: - Дурак ты или что, в самом деле? Ох, ну сколько же раз мне необходимо повторить, что я люблю тебя?! Франклин потянулся несмело обнять его в ответ, но болезненно охнул и, обмякнув, аккуратно прилёг на бок, замирая неподвижно. - Та-ак... – почти угрожающе протянул Френсис. - Да ничего страшного, всего лишь слегка в сердце кольнуло. Тон был почти заискивающим. - Ты мне это дело брось! – грубовато огрызнулся Крозье. – Позвать врача? - Не вздумай! Френсис шумно вздохнул и закатил глаза. Уж он-то был готов за полминуты одеться, а ещё за полминуты избавиться от беспорядка и уже на бегу за помощью придумать благовидный предлог, с какой стати он вообще оказался рядом с капитаном «Эребуса» в такой час. - Правда, Френсис, - уже гораздо спокойней и размеренней произнёс Джон, - ничего ужасного. Это даже не было сильно, всего лишь неожиданно. И... оно не повторяется. Спокойнее. Ляг. - Да хоть воды глотни, что ли, не знаю, зачем, но у меня совесть будет спокойнее, - проворчал Крозье. - Ладно, давай, - покорно согласился Франклин. – О, кстати... Френсис, не сочти, пожалуйста, за труд, но не мог бы ты ещё принести нам ночные рубашки? Они лежат вон там, в том шкафу на второй полке сверху... Всё ещё не зажигая света, Крозье заскользил кошачьей ощупью по тёмной каюте; он мысленно чертыхался, но испытывал громадное облегчение, что напряжение схлынуло настолько до смешного прозаическим, но естественным образом. - Сколько же возни с тобой, честное слово, - тихо шипел себе под нос Френсис, вручая Джону стакан с водой, потом сорочку. – И вот вечно ты норовишь в моём присутствии сдохнуть – ну-ну, смотри, как надумаешь, это будет исключительно твоя вина! Не стану я извиняться перед леди Джейн, а то что она, в самом деле, вздумала? Провожала меня и знаешь, какие речи вела? Да как будто старшего брата с младшим в школу отряжала в соседнюю деревню! Тоже мне!.. Сэр Джон уже и не знал, сколько эмоций успело смениться у него за этот безумный, невероятный вечер и ночь – он чувствовал себя оглушённым, как после страшного шторма, но был готов к любым сменам внутренней погоды. И теперь он с трудом удерживался от смеха, слушая ворчание Френсиса: эти откровенные грубости звучали для него трогательнее самых сладких слов влюблённости. Ведь было ясно, что стоит за ними... Когда они легли, Франклин благодарно и нежно обнял Крозье, и тому стало откровенно неловко. В голове роились мысли. Да, его начальник был сентиментален и экзальтирован, отвратительное сочетание для Арктики и подобной миссии. И всё же... Здесь наступало некое очищение, и сейчас Френсис это чувствовал. Равно как и то, что недавно он отчаянно жаждал утешения и ещё недавно сам был так слаб и почти уничтожен, а теперь он сильнее и у него – право сильного, право великодушия, и силён тот, кто прощает... Крозье чувствовал и сопротивление: в груди полыхал болезненный пожар, но это воспринималось должное – пусть так и будет, пусть этот огонь растопит если не лёд под кораблями, то хотя бы лёд между ними. Всё совершилось правильно. И теперь он сам тот, кто должен дарить утешение – и он снова обнял Франклина и коснулся губами его щеки. Было всё-таки дико сознавать, что к нему в полусонной неге после неистовой страсти и пронзительных признаний прижимался тот, кто яростно препятствовал его счастью – а теперь, получается... это самое счастье чуть ли не обещал. Разумеется, в случае благоприятного исхода. «Исход»... - пронеслось в голове обрывочное слово, будто шар перекати-поля. – «Сорок лет водил Моисей евреев по пустыне... Ох, какой же бред. Да и вообще... как странно всё это...» От усталости у Френсиса не было сил ни шевельнуться, ни додумать некую мысль, и он оставил всякие попытки. Напоследок он отметил лишь одно, что Джон просто удивительный, сам напоминающий и печку, и пуховое одеяло, такой горячий и мягкий, обволакивающий чувством уютности. Джон сонно уткнулся в русый затылок Френсиса, и его рука обнимала тяжело и приятно, а его грудь и живот нежно грели. Крозье впервые за долгое время не ощущал ни тревоги, ни уныния, быстро и счастливо погружаясь в сон.