Остаёмся зимовать

Необходимость скрытности принуждала к ожиданию. Оно ощущалось мучительно для обоих капитанов: и потому, что они чувствовали доселе неведомое желание, и потому, что обоим довелось слишком много размышлять о его природе. Встреча была назначена, повестка дня озвучена, оставалось только терпеть – и вроде бы чем ближе свидание, тем больше душа должна была наполняться радостью, но мысли порой оказывались неожиданно тягостны. Крозье был обычно хмур, озадачен и придирчив, последнее время у него начало проскакивать и что-то более человечное, временами он становился дружелюбнее и мягче с подчинёнными, вот только продлилось это недолго. Френсис и сам теперь чутче реагировал на перемены собственного же настроения и отмечал его колебания – за которые временами ему становилось несколько неловко, потому что теперь он, не в пример тому, что бывало раньше, чётко сознавал, как на ком-то срывает раздражение, пусть его недовольство принимало форму не вспышки гнева, а холодности, с чеканными фразами и уничижительным взглядом. Так, он чувствовал, что несколько резко обходится с лейтенантом Литтлом, пожалуй, самым исполнительным и ответственным на «Терроре». Вдобавок из-за обострившейся чувствительности Крозье заметил, что Литтл смотрит на него с неким затаённым томлением и вопросом, которое иногда – он это видел, но старался не заострять внимание – проскакивает и у Джопсона, когда тому изменяет привычная весёлость и лихость, а закрадывается в душу неведомая тоска, которую вестовой скрывал, да и к лучшему. Если это означало тайную симпатию, Френсис отметал подобное как неприемлемое – он до сих пор не то сердился, не то тревожился, видя в этом отражение собственных запретных чувств. А как-то раз он увидел, что Джопсон и Литтл шепчутся в уголке, и Томас что-то увещевательным тоном сообщает Эдварду, а тот кивает и украдкой кидает взгляд на приотворённую дверь капитанской каюты, не зная, что Крозье за ними наблюдает. Взгляд у вестового был озабоченный и наполненный теплотой. Френсис не мог того знать, но Джопсон рассказывал сослуживцу о том, что сейчас у капитана наступает сезонное обострение меланхолии, и именно поэтому он может быть так угрюм – но что это не со зла и без умысла, и что он, Томас, постарается смягчать начальственные всплески гнева и придирчивости. Что ж, оставалось лишь глубоко вздохнуть и сделать вид, что он ничего не заметил. На «Эребусе» тоже заметили некоторую перемену в поведении сэра Джона. Казалось бы, предстояла рутинная, тягостная зимовка, где приходится лишь усилием воли вызывать в себе воодушевление для каждодневной работы, но командир выглядел слишком уж воодушевлённым и мечтательным, будто задумал какой-то прорыв. Лейтенанты реагировали на это с ответным энтузиазмом, лишь коммандер был насторожен и невесел. Последнее время он будто не узнавал своего наставника – движения его души, прежде так легко и непринуждённо читаемые, ускользали от него, а отношение Франклина к Крозье настораживало и заставляло ощущать уколы чуть ли не взаправдашней юношеской ревности. Джеймс отмечал смутное беспокойство, нечто словно пришло в разлад и уходило из-под контроля. Рассудок предъявлял беспощадные возражения: очевидно, кое-что, наоборот, наладилось, вот только без его участия. Хотя разве так велика была его власть с момента начала экспедиции? Фицджеймс отмечал с неизменным довольством, сколь огромная честь ему была оказана и сколь ответственные задания поручены – взять хотя бы подбор команды или исследования магнитного поля. Но здесь, по идее, ему отдали вотчину Крозье – Джеймс не мог этого не понимать и опять порой ощущал себя самозванцем. Вечно и везде – одно и то же. Когда же удастся избавиться от этого чувства? А ещё Фицджеймс догадывался, что не так уж пусто расхожее суждение: в других сильнее всего раздражают изъяны, что свойственны тебе самому. И с тяжестью на сердце приходилось признать: при всей непохожести жизненных путей, у него с Крозье есть некоторые совпадения и сходства. Так, в каком-то смысле и капитан «Террора» оставался вечно чужим повсюду, и тоже в силу происхождения. Нет, не бастард, за которым тянутся тёмным вязким следом неприглядные поступки отца, но – ирландец, а это значит – даже будучи выходцем из уважаемой и благополучной семьи, изгой. Народность, к которой принадлежал Френсис, даже прилично говоря по-английски и вращаясь всю сознательную жизнь среди англичан, уже была чем-то вроде клейма. Как же коммандер хотел, чтобы и в нём видели обыкновенного англичанина!.. Ведь до него дошли самые экстравагантные слухи касательно его происхождения – и иногда он терпеть не мог свой «интересный» разрез глаз и каштановые волнистые волосы, которые иные находили красивыми. «Хорошо, - хмыкал Джеймс, - так всё же с какой стати сэр Джон так обхаживает этого ирландского сыча? Чем он может быть лучше меня?» Раньше Фицджеймс даже не задавался этим вопросом. Для уверенности в себе ему было достаточно ощущений и настроений: так, даже при торжественном отправлении в путь в Гринхайте Крозье всем своим видом выказывал уныние и утомление от жизни, а Джеймс горел огнём воодушевления – и сэру Джону импонировал его задор, честолюбие и отвага. Он словно бы сам подпитывался энергией и силой от своего молодого протеже. С тёплой мимолётной грустью припоминалось, что командиру в день отплытия это было ох как необходимо – ведь незадолго до этого сэр Джон слёг с инфлюэнцей и до сих пор тогда не оправился... Разумеется, Франклин ценил Джеймса не только из-за яркости образа и приятности общения: заслуг Фицджеймс имел немало, и он легко мог бы их перечислить – чем порой, не удержавшись, и грешил, живописуя разнообразные свои приключения на офицерских ужинах. Если бы только одно обстоятельство не ставило жирный крест на мнимом превосходстве. До сих пор ни одно из славных похождений коммандера не имело ни малейшего отношения к холодным краям – тогда как из всех членов нынешней экспедиции Крозье был, пожалуй, самым опытным полярником. Фицджеймс, будучи примерным солдатом, неоднократно испытывал вину за эти низкие душевные порывы. Ясно было, что в столь суровых условиях надобно действовать слаженно и забыть о личных душевных ранах, а он тайно ополчился на вышестоящего – также ставленника сэра Джона и его давнего сослуживца. Получалось, что тем самым Джеймс как бы косвенно выражал протест и неприятие тому, кого в настоящий момент любил больше всего. Но коммандер ощущал, что не в силах бороться с подспудным отторжением, особенно тогда, когда видел Крозье вживую – например, во время его очередного визита на «Эребус». Он мало чем отличался от предыдущего, и Джеймсу весь этот вечер казался каким-то тягучим сном, из тех, что преследуют вновь и вновь, лишь мелкие детали меняются – а пробуждение с утра одинаково муторное. Царила та же некоторая чопорность за ужином, а светская беседа то и дело сводилась к обсуждению текущих приземлённых вопросов: рацион, отопление, вопросы здоровья экипажа. Фицджеймс изнывал. Хотя он сам был погружён в эти темы и болел душой за то, чтобы всё помогло людям выстоять против невзгод, но сейчас такие разговоры навевали раздражение и тоску. «Нашёл время!..» Медленно поднося к губам бокал белого вина и делая мелкий глоток, коммандер исподлобья метнул взгляд в сторону постылого Крозье. Тот продолжал нудно разглагольствовать как ни в чём не бывало. И ведь самое противное, Франклин его терпеливо слушал – более того, также выказывал озабоченность и почти не стремился переводить беседу на отвлечённые темы. Не то, чтобы ранее сэр Джон беспечно относился к материям, о которых продолжал вещать Френсис. Но он элементарно считал, что делу время, потехе час: любому в условиях напряжения сил нужны передышки и освобождение мыслей – этого не желал понимать Крозье. «Сам не умеет получать удовольствие от жизни и другим не даёт», - мимоходом подытожил Джеймс, по-прежнему цедя вино. А вот Френсис к своему бокалу почти не притронулся, предпочитая воду. Это было что-то новенькое. «Какая благочинная умеренность! Ну, точно выслуживается» Капитан «Террора» покинул общество раньше других: - Благодарю вас за гостеприимство и приятное общество, господа. Однако вынужден откланяться: сегодня был довольно трудный день, да ещё и погода – меня знатно потрепало, пока я до вас добрался. Крозье неловко усмехнулся, поднимаясь со стула. Сэр Джон отвечал любезной, несколько церемонной улыбкой: - Мы всегда рады тебя видеть, Френсис. - Взаимно. При этом Крозье украдкой взглянул на Фицджеймса и едва заметно кивнул ему с нечитаемым выражением лица – хотя из-за чуть приподнятой правой брови, которая у него вечно непроизвольно вздёргивалась уголком, этот кивок походил на скрытую насмешку. В ответ коммандер показательно растянул губы и прищурился – скорее, не с теплотой, а как дикая кошка. «Надо же, старается держать себя в руках. Ну ладно, хотя бы никакого упоминания дерьма – птичьего и чьего бы то ни было – за столом» Джеймс как бы подзуживал и пришпоривал самого себя этим мелочным мысленным злословием. У него имелся для этого свой повод. Вот сейчас он отмечал, что Крозье демонстративен: устал, видите ли, от трудов праведных, а на самом деле ему сложно выдерживать сколько-нибудь длительное время среди джентльменов. И тем не менее даже в метель его что-то погнало на «Эребус». Ясное дело, так и стремится изобразить бурную деятельность и показать товар лицом: вот, полюбуйтесь, я выбрался к вам в ненастье, чтобы сообщить о всех своих заботах и хлопотах на ваше же благо. Как же это топорно выглядело! «Можно вытащить человека из провинции, но не провинцию из человека», - про себя усмехнулся Джеймс. Откуда ему было знать, что его наставник сам из мелкого городка Спилсби, который не каждый найдёт на карте Англии – сэр Джон никогда не рассказывал подробно о своих ранних годах, как-то к слову не приходилось – но если б коммандер и узнал, он нашёл бы оправдание, столь близкое ему самому: важно не происхождение, но культура, поступки и поведение. И, пожалуй, он ещё долго мог не осознавать, что попадает в ловушку двойных стандартов. Тем не менее, когда Крозье покинул кают-компанию, атмосфера будто бы разрядилась, все словно выдохнули с облегчением – хотя, возможно, Джеймсу лишь хотелось так думать. Офицеры начали обсуждать прочитанные книги, Франклин время от времени высказывал какие-то суждения, то и дело пересыпая речь излюбленными цитатами из Библии, но все они были к месту – пожалуй, это злые языки распустили слух о том, что сэр Джон не обладает должной мысленной гибкостью и лишён остроумия. Остаток вечера прошёл приятно и непринуждённо, то, к чему и привык коммандер. Одно лишь смущало, что иногда Франклин снова слушал будто бы рассеянно да изредка поглядывал на часы. Это было вполне безобидно, к тому же, увещевал себя Джеймс, не стоило забывать, что сэр Джон на десяток лет старше Крозье, и его усталость более, чем объяснима, хотя он очевидно наслаждался обстановкой и духом нынешнего собрания, будто бы даже сам испытывая облегчение, что Френсис удалился. Когда все офицеры отправились восвояси, Фицджеймс на время задержался, с картинной непринуждённостью опершись спиной о стену и притворяясь, что на ходу делает пометки в своём блокноте по итогам разговора, пока пожилой, но усердный, ловкий вестовой сэра Джона, Бридженс, убирал посуду после ужина. Затем Джеймс неторопливо, словно в задумчивости, направился к капитанской каюте, где ему приходилось бывать весьма часто.