Остаёмся зимовать

Однако же, ночь не обещала быть спокойной. Франклину был тягостен разговор с Фицджеймсом, он почти догадывался об истинной причине, но отменить ничего не мог и не желал. Близилась полночь, точнее, то, что ею называлось в их родных широтах. Сэр Джон насторожился, услышав шорохи. Он вроде бы никогда не обладал особой чуткостью слуха, но теперь чувствительность обострилась. Крозье также прислушивался к малейшим шумам и скрипам, ему казалось, что он идёт по льду босыми ногами, обдуваемый всеми ветрами этих мест. Казалось, из тьмы корабельных переходов каждый будет готов кинуться на него и скрутить, как преступника. И вот он скользнул в каюту, такую тёплую и обширную, в отличие от его кельи на «Терроре». - Джон... Приглушённо щёлкнул ключ в замочной скважине. - Френсис. Они не желали знать, что творится, просто бросились друг к другу в объятия, отметая все попутные переживания. - Я так скучал по тебе. - И я по тебе тоже. Эти признания для каждого из них звучали невероятно, и тем более ярким, восхитительным казался вкус их губ: горьковато-морской у Френсиса и напоминающий солёную карамель и терпкий чай у Джона. Капитаны даже не могли бы поверить, что настолько будут тосковать друг о друге, разлучившись всего на две недели. Поцелуй то и дело прерывался. Они льнули друг к другу, гладя по спине, плечам, бокам, и норовили сказать очередную нежность, за которую в иное время было бы совестно. - Что с тобой, Джон? Ты будто бы чем-то опечален. Голос Крозье, обычно резкий и требовательный, сейчас звучал тихо и ласково. - Не беспокойся, Френсис, но это всё-таки из-за тебя. - Джон одновременно и лгал, и был правдив. Его огорчил разговор с Фицджеймсом, но он не мог противиться тому, что наблюдал и чувствовал. - Да, оказалось, что не видеть тебя так долго очень тягостно. - Это взаимно, - проронил Крозье. Лицо Френсиса снова казалось подсвеченным изнутри загадочным сиянием, все его черты казались благороднее, выглядели одухотворёнными. Волосы отливали нежным золотом при неверном свете. Одна прядка норовила выбиться, и Джон аккуратным движением пригладил её, а затем принялся целовать широкий, высокий лоб Френсиса – лоб истинного учёного и мыслителя. И в прежние, и в нынешние моменты Джон испытывал неподдельное уважение к уму и духу Крозье, а теперь пользовался случаем, чтобы выразить его трепетными, лёгкими поцелуями. Тот замер, будто действительно во время некой церемонии, и ему стоило сил совладать с собой: - Джон... - Я обожаю и уважаю тебя, Френсис. Позволь мне это передать. Просто замри, милый. Прости меня за слабость, но я хочу осыпать тебя ласками... Никогда не случалось, чтобы на Крозье обрушивался такой град поцелуев. Во время случайных интрижек не стоило надеяться на проникновенность, София соблюдала приличия по мере сил, несмотря на то, что когда-то поддалась порыву влечения и ласкала его в комнатах, осторожно гладя бока и касаясь губами его губ, но теперь Джон дарил ему блаженство, дотрагиваясь своим мягким, красивым ртом то до глаз и бровей, то до висков, то до щёк, то до носа, то до лба, то до подбородка. - Эта ямочка, Френни, сводит меня с ума, я так мечтал припасть к ней, - прошептал Франклин. – Ты так хорош собой... - Ты льстишь мне, Джон. - Ничуть. Тебе стоит больше полюбить себя, и я буду благодарен Богу, если помогу тебе в этом. Какое же ты прекрасное создание... Ему никто ранее не говорил таких слов. Рискованные религиозные намёки заставляли не распаляться, но действительно замирать и лишь ожидать новых касаний, тогда как сердце трепетало раненой чайкой. Джон прижался к нему всей своей массивной фигурой, обхватил за шею, приник щекой. От него исходило мягкое тепло. Френсис долгие мгновения стоял неподвижно, словно каждый жест мог бы означать разлуку. - Ты тоже кажешься грустным, Френсис. - Это потому, что даже находясь рядом, я уже заранее начинаю скучать по тебе. - Не стоит. Попробуй быть здесь и сейчас и ни о чём не думать, решительно ни о чём. Крозье и не думал сопротивляться, когда Франклин прильнул с новыми поцелуями, бережно то ерошил, то приглаживал его русые волосы и медленно, робко теснил в глубь каюты. Френсису нравилось отмечать, как он потихоньку раскрепощается, хотелось подчиняться и отдать инициативу. Наконец, Франклин слегка отстранился и прошептал: - Я не протестую, только одного не понимаю, как нас на старости лет так угораздило?.. - И я теперь не знаю. Но разве это важно? Действительно, с ними происходило удивительное. Они были непохожи на себя... настоящих ли? Пожалуй, здесь стоило с осторожностью употребить иное слово – прежних. - А ты влюблялся когда-нибудь без памяти, Джон? Так, чтобы напрочь отшибало разум? - Сложно сказать, - только и пробормотал тот. В отношениях с обеими жёнами, светлых, коими сэр Джон мог бы гордиться и тешиться, не находилось ничего сколько-нибудь подобного. Ну, а те «ошибки молодости» на службе казались теперь почти недоразумением – но совсем не из-за природы влечения, а из-за того, что там не было такой глубины, оттенённой сладковатой горечью. Однако воспоминание это было неизбежным, только теперь оно преобразилось в нечто, что овладевало едва ли не с пятикратной силой и сминало, заставляло испытывать страх и блаженствовать, задыхаться, но в то же время жадно глотать свежий, вселяющий новые силы воздух. Джон замер на несколько мгновений, будто выпал из действительности, в глазах его виделась далёкая растерянность, губы его слегка разомкнулись, и Френсису стоило труда не впиться в них поцелуем – он уважал задумчивость и смятение возлюбленного – хотя так манили чёткие, островато-тонкие очертания этого рта и лёгкая выпуклость посредине верхней губы. Между тем, возвращаясь к реальности, Джон, помня о недавнем разговоре с Фицджеймсом, уловил обрывок мысли: что отшибло ему, быть может, не разум, но совесть – и всё-таки не получалось всерьёз каяться. - Ну хорошо, допустим, лет в двадцать? Случалось с тобой подобное? – слегка подначивая, осмелился промурлыкать Френсис. - Я такого точно не припомню. А ты? - Вот и я не помню. Да больше скажу, не было ничего даже близко походящего на то, что сейчас. Меня словно накрывает запоздалая волна, которой и ожидать уже перестал, и это ещё сомнительно, когда влюблённость сильнее – когда ты молод и горяч или когда чувства, как зрелое вино, становятся терпкими... - Воистину так. А кроме того... пожалуй, тогда нам казалось, что у нас всё время мира, впереди бесконечно долгие годы, а теперь не то, - тихо рассуждал Джон. - Да. Теперь не то. Теперь ещё и лучше, - мечтательно прищурился Френсис и процитировал: - «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные...» - «О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!» – вдохновенно подхватил Джон, уже чувствуя, как тонко разливается в груди больновато-сладкое томление и робко спускается ниже, будто огоньком при лесном пожаре ползёт внутри, как когда жадно делаешь кряду несколько неосторожных глотков слишком холодного или слишком горячего напитка. - «И ложе у нас – зелень»... - «Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы»... – закончил Джон и мягко усмехнулся: хотя речь шла о кронах и листве, но вообще-то наблюдалось нечто забавное в этой цитате, потому что корабль тоже был сделан из дерева, пусть и совершенно других пород. Френсис окинул Джона новым долгим взглядом. Тот стоял без кителя, в одном жилете и рубашке. - Милый мой Джонни, знаешь ли ты, на кого похож в белом? Франклин с непривычной чуткостью уловил это озорство и, с радостью подыгрывая, страстно прошептал: - Знаю. Иди ко мне, жених мой. Крозье приник жаждуще, будто стремясь вжаться всем телом, и чувствовалось, что страсть овладевает им чем дальше, тем полнее. Джону хотелось и остановить мгновения, и ускорить их, и, чуть поколебавшись, он выбрал второе. Он также замечал, как мягка и соблазнительна шея Френсиса – теперь, по-прежнему слегка неловко, но скоро расстегнув ворот мундира, сорвав галстук, расправившись с верхними пуговицами рубашки, он прижимался губами, вдыхая аромат его кожи – и Френсис вздрогнул и слегка выгнулся, впиваясь кончиками пальцев в спину Джона, удивлённый и радостный от ласки, которой ранее одаривал сам, прислушиваясь, как она ощущается. Он будто забыл на какое-то время, что нужно отвечать. Опомнившись, он вздохнул, отстранился и бережно охватил лицо Джона своими мягкими, пухлыми руками с двух сторон, и с затаённым нетерпением кончиками пальцев поглаживал его виски, седеющие бакенбарды и щёки, и любовался так, будто дивился, как же ему досталось такое сокровище – и Джон терпеливо и растроганно смотрел и сам будто находился во власти таких же мыслей. - Знаешь, Френсис, - почти торжественно произнёс Джон, - я кое в чём хотел бы тебе признаться. Я обдумывал это в течение прошедших долгих дней и всё равно боюсь, что это покажется прихотью под влиянием страсти. - Но что же это? Говори. - Ты точно не посчитаешь это... некой блажью? - Откуда мне знать? Не томи. Франклин шумно вздохнул, и Крозье, угадывая дух момента, отпустил его лицо, скользнул руками ниже по плечам, и вот они стояли друг против друга, держа друг друга за локти, будто готовые произнести некую клятву. - Френсис, - кашлянув, начал Джон, и его бархатистый голос чуть ощутимо трепетал. – Это не было для меня очевидным, но теперь я сознаю, что жизнь – как в моём лице, так и в лице многих других людей и даже обстоятельств – обошлась с тобой несправедливо. Ты заслуживаешь гораздо большего, чем имел до сих пор – ужасно, что прошли столь долгие годы, когда ты... - О нет, Джон, не стоит жалости. - Подожди, выслушай! Он чуть ли не с мольбой вцепился в руки Крозье, когда тот в растерянности отстранился. - Я хотел бы многое исправить! Всё, что только будет в моих силах. Хотел бы, чтобы ты простил меня и чтобы даже пред лицом Господа я не мог бы сказать, что из-за гордыни обидел тебя и... - Джон, успокойся, умоляю. Полно. Мы уже говорили об этом. Я простил тебя давным-давно. - Но нет, ведь это произошло недавно, - тихо, но с нажимом возразил Франклин. - Хорошо, пускай так, - с подобным же напором отвечал Крозье. – Но за всё, что было, ты отплатил мне сторицей. Прекрасным чувством и прекрасным отношением. Поверь, этого достаточно. Все раздоры и обиды в прошлом, как и пустые амбиции – я чувствую себя свободным от собственной гордыни. И мне – легко. Мне больше не больно. Я счастлив. Счастлив с тобою здесь и сейчас, Джон. Как обычно в такие моменты, с десяток чувств отразились на лице Франклина, сменяя друг друга. Казалось, ему было, что заметить чуть ли не на каждое слово своего любимого заместителя, даже пуститься в рассуждения о том, что есть гордыня, а что справедливость, какое смирение есть заблуждение, а где и в самом деле стоит подставить щёку. Но он всего лишь прошептал: - Без тебя я не справлюсь, Френсис. И мне как никогда ясно, что я хочу многое для тебя сделать, многое изменить. Пока что рано говорить о будущем, но я то и дело воображаю, что будет, когда лёд растает, и мы наконец-то найдём проход, и отправимся по направлению к Китаю, обогнув континент – и я готов бороться за то, чтобы всю великую долю твоих заслуг признали и в Адмиралтействе, и вообще, когда наше дело станет историей – я хочу, чтобы тебя чествовали и славили, Френсис. Если на нашем пути попадётся какой-то неизвестный остров, я хочу подарить его тебе, назвав твоим именем. Крозье застыл в смятённой растерянности. Всё это ещё недавно казалось бы насмешкой, но Джон замер, едва дыша, как будто встал бы перед ним на одно колено и предлагал бы ему вечный священный союз, преподнеся кольцо с сияющим бриллиантом. Абсурдность и вместе с тем неподдельная, болезненная искренность этой сцены и признания трогала сердце самым поразительным образом. А ещё ему вспоминалась Антарктида. Тогда Росс подарил названия их кораблей – «Эребуса» и «Террора» - двум вулканам. И это тоже было неспроста. Теперь Крозье вспоминал этот тайный иносказательный сговор и не знал, что и думать, что отвечать. Наконец, он выговорил: - Это слишком отчаянно, дорогой мой. И рано обсуждать. - Но ты согласен? - Не могу сказать, не стоит делить шкуру неубитого медведя, хотя... - Хотя всё-таки... да? - Пожалуй. Для меня это была бы огромная честь, - дрогнувшим голосом ответил Крозье. - Спасибо, - прошептал Джон и привлёк Френсиса в объятия. Тот в очередной раз старался себе напомнить, что делает и где находится, но сейчас под ливнем трепетных касаний хотелось утратить всю волю и отдаться на милость стихии: поцелуи и объятия Джона заставляли его хотеть истаять, словно кусок льда, и растечься по полу каюты. И всё-таки он дерзал напоминать себе, что пришёл сюда в том числе с желанием страсти. Тем временем, Франклин смелел и был более проворен, чем в прошлый раз, и Крозье не без приятности отметил, как легко и споро его избавили от кителя с тяжёлыми золотыми эполетами, каким сильным и вместе с тем аккуратным движением он был брошен на кресло. Они с величайшим наслаждением раздевали друг друга, отмечая, как испаряется излишнее стеснение. Негласно, и вместе с тем согласно, небезупречность, свойственная возрасту, воспринималась ими любовно и особенно. Джон шутил, что у него вечно с мундира отлетают пуговицы при неловких движениях, и бедному Бридженсу постоянно приходится склоняться над штопкой, и призывал Френсиса быть аккуратнее. Тот смеялся, что у него та же неприятность случается реже, а всё-таки имеет место, и Джопсону достаются те же труды. И оба соглашались: кто бы мог подумать, что и во власти самых возвышенных, проникновенных порывов они будут думать о сохранности униформы – это казалось забавным и трогательным. Тем временем, Джону теперь хотелось загрести Френсиса в объятия и сплестись с ним, и нежить, нежить, нежить, бесконечно целуя и обнимая. На самом деле, его раздирало два желания: почтительно целовать руки капитану «Террора», золотисто-светлому и смиренному подвижнику, держась потом на расстоянии, и одновременно – поглотить его, словно неведомое морское чудище. Френсисом владели подобные же чувства. Он готов был молиться на благородный, королевский лик капитана «Эребуса» с его правильными чертами, прозрачностью глаз и акварельно-густым росчерком бровей, и в то же время хотелось повергать его в страсти, пронзая копьём, будто дракона. Их отношения горели противоречием. Тем большим тщанием и лёгкой опаской отзывался каждый жест, каждое прикосновение, притом что оба не могли удержаться от новых пытливых движений навстречу друг другу. Френсис то и дело норовил зарыться кончиками пальцев в тёмную, со скупыми проблесками серебра, шевелюру Джона, такую длинную и роскошную по сравнению с его собственной. Джон несколько нерешительно, но любовно опять то ерошил, то приглаживал русую чёлку Крозье, норовящую спасть на лоб. Френсис покрывал поцелуями увядшие, но почему-то такие соблазнительные груди Франклина с аккуратными коричневатыми сосками, а тот в ответ стремился поцеловать грудь Френсиса, белую, не по возрасту тугую, налитую мышцами и упругую, хоть и было видно, что её тоже коснулось время. Тем не менее, фигура Крозье воспринималась фигурой воина, прибывшего в эти суровые края именно для завоеваний. Он напоминал не то белого медведя, не то косатку. И Джон испытывал смутный трепет от того, что может приникнуть к этим сильным, диким чертам – которые могли и казаться обманчиво мягкими. Сам он никогда не отождествлял себя с Севером, хоть и иногда пытался. Но теперь странная, первобытная интуиция подсказывала ему, что именно в близости с Френсисом он находит единение. Будь он язычником, мог бы сказать, что теперь совершает некий ритуал и священнодействие, стремясь к соитию. Крозье ощущал нечто подобное, будто он готовился к инициации. И это казалось нелепо: основное действо между ним и сэром Джоном уже состоялось, но ему было стыдно за то, как это было несдержанно и грубо. Теперь Френсис хотел быть нежным. И ему казалось, он может достигнуть истинной близости, если будет относиться к возлюбленному так, как возвышенные порывы души диктовали ему, если забудет о разнице в возрасте, положении, национальной принадлежности, ведь язык любви один... Они наконец-то были полностью обнажены. Френсис, словно в ответ, коснулся губами лба Джона у самой кромки волос, но потом начал спускаться ниже по линии профиля, однако на губах не задержался. Он припал к шее, вслед за поцелуями принялся лизать, повторяя языком линии нежных складочек, отчего Франклин чуть слышно охнул, а потом повторил то, что когда-то дерзнул сделать с Софией – приник к неглубокой впадинке между ключицами. Затем он усадил Джона на край койки и запечатлел длинную дорожку по груди и животу, влажно пощекотав языком глубокий пупок, и зарылся лицом в пах, страстно вдохнув запах, чистый, лишь с легчайшим оттенком мускусной нотки. - О, Френни... – в замешательстве прошептал Джон. - Разреши мне, дорогой, пожалуйста, - тихо отозвался Френсис. - Ох, я... я не знаю... Франклин был в замешательстве, лёгкая волна дрожи прошла по всему телу. Крозье, стоящий на коленях, выглядел удивительно непринуждённым, чего не предполагала эта поза, и глядел ему в лицо с терпеливым вниманием. Его глаза прозрачно блеснули в неярком свете лампы – и опять же, почему-то казалось, что они прямо напротив, на одном уровне. - Так что же? Джон с трудом выговорил: - Извини меня, Френни, но... Нет, я не хочу, чтобы ты это делал. - Я буду предельно аккуратен, уверяю, - осторожно произнёс Френсис. - Постараюсь, чтобы тебе непременно понравилось. Франклин вздохнул и приглушённо проговорил: - Я тебе доверяю. Но... не пойми меня превратно. Возможно, это некие предрассудки. Но мне кажется, тебе не пристало это, Френсис. Не стоит. Мне потом будет как-то неуютно на душе, если ты это сделаешь. Крозье не проявил недовольства и не подал виду, что заметил, насколько мучительная растерянность овладела Джоном. Он легко усмехнулся краешками губ: - Твоё слово закон, милый. С этим он неторопливо поднялся и уселся рядом с Франклином, обнял его за плечи и тесно прильнул горячими губами к его щеке у краешка бакенбард. Он целовал долго, и Джон почувствовал, как его отпускает смятение. И тут же нахлынуло новое, но уже не болезненное, а на удивление приятное. Рука Френсиса скользнула туда, где недавно находился его рот, пальцы гладили, бережно надавливали на чувствительные точки, пытливо исследовали. При всей природе происходящего, ничто не казалось оскорбительным или неловким, и Джон со стыдливым удовольствием ощущал, как медленно, но верно начинает пробуждаться его естество. Крозье склонился к его уху и прошептал: - Ты хорош. Ты в гораздо лучшей форме, чем можно было бы ожидать. Джон смутился и ощутил, как жаждет ему это объяснить, но пока и понимания, и слов не находилось. И всё-таки было чувство, что нужно это сделать, однако сейчас он хотел просто отдаваться на волю момента. А Френсис, сам того не сознавая, слукавил. Он убрал руку и пробормотал: - Позволь мне кое-что проверить. Он вновь склонился, рассматривая места, где в прошлый раз так отчаянно и необдуманно оставил отметины. Их уже не осталось, только кое-где ему чудился отпечаток некой желтизны, хотя это мог быть и смутный, тусклый свет в каюте. Но на боку Джона виднелся слабо розовеющий след от царапины, где Крозье в неистовстве зацепил слишком сильно – и с нежной болью Френсис отметил, что всё-таки с Джоном нужно быть бережнее, потому что в его возрасте заживление происходит не так уж хорошо. Об этом он и сообщил смиренно. Но Франклин исполнился безрассудства. Он заявил, что на самом деле он хотел бы повторения тех хищных ласк: они живо напоминали о Крозье, и в прошедшее время ему нравилось трогать те места, таясь от вестового и одеваясь самостоятельно. - Сделай это снова, Френни. Это напоминание о тебе. Словно священная печать. Кровь так и бросилась Френсису в лицо от еретического заявления Джона. Он хрипловато переспросил: - Ты уверен? - Да, - выдохнул Франклин. «Была не была», - сквозь лёгкий туман в голове подумал Крозье и накинулся на него, как и в прошлый раз – всё-таки стараясь сдерживаться, но каждую секунду понимая, что не в силах сделать это. Он целовал, лизал, прижимался щекой, покусывал, царапал. Наконец, он выбрал сокровенное мягкое место – и, приподняв тяжёлый, отвисший живот Джона, такой рыхлый, белый и нежный, страстно впился, чувствуя губами, языком и зубами кожу того, в кого был так безнадёжно влюблён, кого жаждал. В конце концов, успокаивал он себя, Джон сам попросил об этом... Франклин опять постанывал и вздыхал тихонько, едва слышно – и Крозье не сетовал на недостаток яркости реакций, он испытывал невольное уважение к его самообладанию, ведь даже по соображениям скрытности это было только на руку – и одновременно учился улавливать малейшие оттенки столь сдержанного проявления чувственности Джона. Он сам чувствовал, что давно готов, и блаженная томительность желания, граничащая почти с болью, разливалась в его телесном низу. Подумать только, промелькнуло у него в мыслях, как распаляют относительно невинные ласки, лишь опосредованно связанные с самыми дерзкими прикосновениями, что лишь предстояли. Возможно, Джон заметил это напряжение, потому что прошептал: - Довольно, иди ко мне. Они забрались под пуховое одеяло, оно накрыло их приятной тяжестью и почти сразу же подарило ощущение тепла, так же, как объятия. - Ляг на меня. Признаться, Френсис давно хотел так сделать. Но тело Франклина втайне казалось ему таким уязвимым, несмотря на массивность, и он опасался, что причинит неприятные ощущения. Однако он повиновался. И отметил, какой Джон большой и податливый на ощупь, словно перина, в эту плоть хотелось действительно вжиматься до забытья, до слияния, до единения. Френсис одарил Джона влажным, проникновенным поцелуем и начал осторожно колыхаться, опираясь на локти, и ему казалось, что он словно корабль, покачивающийся на волнах в тёплом южном море. Франклин смежил веки, и на его губах заиграла блаженная улыбка. Ему очевидно нравилось, хотя самые чувствительные их места соприкасались только отчасти, время от времени: как бы то ни было, полнота мешала им обоим, хотя нынешние телодвижения воспринимались неким вступлением, некой приятной нежной шалостью. - Похоже, мы занимаемся тем же, что и древнейшие люди, - усмехнулся Френсис, неловко пытаясь выровнять дыхание, - добываем огонь трением. - Увы, тебе придётся потрудиться, - смущённо отвечал Джон. - Я готов ласкать тебя всю ночь, сколько тебе захочется. - И всё-таки мне хотелось бы скорее достигнуть цели. - Как характерно для тебя! – не смог сдержаться Френсис, сознавая, как рискованны намёки. - Давай сменим курс, - вкрадчиво прошептал Джон, - точнее, положение... Крозье угадал, к чему он клонит, понял свою невольную не то опрометчивость, не то медлительность. - Теперь ляг на бок, милый. Я помогу тебе. Доверься. Френсис аккуратно соскользнул и повернулся к Джону спиной, со смутной радостью отмечая, как его командир смелеет и вспоминает молодость, хотя и тогда он был робок и, скорее, позволял младшему офицеру проявлять побуждение и знакомить его с тонкостями телесных утех. Когда Джон приник сзади, ощущалось, словно крупная морская птица охватила его крыльями, и Френсис ощутил приятную тяжесть и теплоту. Крозье развёл бёдра и вскоре с удовольствием сомкнул их. Мужской орган его возлюбленного был достаточно длинен, чтобы касание получилось тесным и чувственным. Френсис с жадным предвкушением сжал свои сильные ноги, и Джон начал двигаться, сначала несмело, а потом всё быстрее. Темп и силу задавал именно Джон, а Френсис направлял, помогая руками, чтобы самые потаённые, остро чувствующие места их тел сливались в запретном, вожделенном прикосновении. Френсису нравилось ощущать двойную власть, касаясь пальцами и себя, и Джона – гладить, сжимать, дразнить... И в то же время было неожиданно, что теперь именно Франклин принял инициативу. Он удивлял. Он был страстен. Толчки и изгибы его горячего, массивного тела восхищали. Он подстраивался под малейшие изменения ощущений, и Френсис был рад помогать ему, рад повиноваться и угадывать его желания. Подходя к высшей точке наслаждения, Джон дышал тяжело, быстро, Френсис не мог видеть его лица, но так и представлял эти полуоткрытые соблазнительные губы, плотно сомкнутые веки с длинными тёмными ресницами, черты, выражающие блаженство, граничащее с мучением. Джон обнимал его крепко, рука его сначала сжимала грудь Френсиса, затем скользнула ниже, к животу, он впился всей пятернёй в упругую, но мягкую плоть, зацепив пальцем пупок, и двигался всё более порывисто, и ему было сложно сдерживать стоны. Френсис и сам бы хотел впиться зубами в подушку, чтобы ненароком не исторгнуть протяжный крик, хотя пожиравшее его пламя накатывало не такими сполохами, как в прошлый раз, а плавно, ласково. Когда наступила разрядка, и Френсис почувствовал меж бёдер тёплую густую влагу, оба разом ослабели и лежали, не в силах оторваться друг от друга, лишь трудно, шумно дыша. Стоило усилий привести себя в порядок, чтобы снова, задув лампу, слиться в объятиях и замереть, лишь изредка награждая друг друга беглыми, лёгкими поцелуями за доставленное удовольствие. Они даже не потрудились надеть ночные рубашки, как в прошлый раз, хотя тогда страсть была более бурной и казалась более изнуряющей. Но тогда нервы были на взводе, а теперь капитаны были настроены полностью довериться друг другу и забыть о любых невзгодах. Наконец, Френсис с глубоким вздохом перевернулся на спину, чуть потеснив Джона к стене. Тот положил голову ему на плечо и начал легонько гладить ему грудь и живот, кончиками пальцев перебирая тонкие, мягкие волоски – пшеничные, любовно думал Джон, хотя теперь в темноте и безмолвии этого не было видно, но он подмечал любые милые чёрточки возлюбленного, а теперь лишь жалел, что от приятной, но слишком уж ощутимой усталости не способен прошептать ему на ушко целую речь о том, что именно кажется ему красивым и очаровательным в облике Френсиса, а таких черт было много. Сначала Френсис был несколько скован и даже пробормотал что-то неразборчивое в знак возражения. Он не привык к таким ласкам. А ещё это напоминало о том откровенном моменте с Софией – теперь же с ним рядом лежал тот, кто так противился их союзу, и сейчас повергало в смятение то, что Френсис не мог определить, кого же он любит и желает больше. Но стоило ли выбирать? Это было явно неуместно, по крайней мере, в данный миг. А руки Джона были так нежны, что скоро Френсис перестал противиться и поддался приятной, сонной истоме. Так они и уснули. Рука Джона покоилась на гладком тёплом боку Френсиса, сам он уткнулся лбом в его висок. Они познали безмятежность настолько, насколько это было можно в адской ледяной пустыне, и ничто не тревожило их сон.