Остаёмся зимовать

Джон не зря сравнил тему научных исследований с тонким льдом. В какой-то момент после осторожного движения показалось, что поверхность на самом деле достаточно прочна и можно ступать смелее. И вот Джон решительно шагнул вперёд и... провалился. И теперь задыхался, обжигаясь ледяной водой, словно огнём. Стоило продолжать прежнюю тактику, корил он себя, и переговорить с каждым по отдельности, а не рубить сплеча. Слишком уж он уверовал в успех своих предыдущих переговоров, слишком мирными казались ему последнее время капитан и коммандер... А когда он дерзнул перейти к болезненной теме, то со стыдом подумалось, что тем самым всё было испорчено. Тем не менее, ему в последнее время казалось, что вернуться к ней придётся рано или поздно, ничто в этом плавании не должно было оставаться неразрешённым. ...Он поймал себя на зловещих мыслях: словно в случае чего перед смертью недруги должны были простить друг друга, чтобы облегчить душу. Джон старательно отогнал наваждение и даже скороговоркой прочёл про себя «Отче наш», пока его строптивые подчинённые сверлили странными непроницаемыми взглядами – о, отнюдь не друг друга, а его. Наконец, Джеймс подал голос с кривоватой улыбкой: - Сэр, я был бы признателен капитану Крозье за любые советы, комментарии и замечания. Возможно, это и моя ошибка, что я до сих пор просто не осмеливался обратиться за помощью, чтобы не обременять его. Да, Френсис, это так, - повернулся он к Крозье. – Я не смел дёргать тебя чуть ли не ежечасно и донимать своей... дилетантской ерундой. Френсис чуть не отшатнулся от таких формулировок, однако размеренно прохладно отозвался: - А лучше бы донимал – глядишь, и вышло бы что-то путное. Тут уже передёрнуло Джеймса. А заодно и Джона. Ему мимолётно подумалось: «Френсис, что тебе стоило сказать это повежливее? Например, мол, я ценю твою скромность, Джеймс, однако... и так далее?» Но Крозье продолжал как ни в чём ни бывало: - Потому что на самом деле я только за. Однако исследования в нынешних широтах затруднительны из-за ненадёжности показаний приборов. - Быть может, есть некая возможность проверить существующие записи на предмет правильности? – с туманной надеждой осведомился Джон, на самом-то деле не веря в то, что говорит, ему на это хватало ума. Наверное, всё это было, как обычно, написано у него на лице, потому что Крозье только пожал плечами, и бахрома эполет тихонько колыхнулась. Последнее время он гораздо чаще цеплял эполеты. - Мне стоит внимательно изучить имеющийся материал, - проговорил он. – Тогда уж я посмотрю, что смогу сделать. Но приложу все возможные усилия, чтобы оказать посильное содействие. - Буду премного, премного благодарен, - осклабился Джеймс и слегка поклонился. - Тогда вам стоит в самое ближайшее время заняться вопросом, - вздохнул Джон, но разбавил собственное смятение полной воодушевления улыбкой. – Я уже неоднократно говорил, что близятся праздники, и мы можем предаваться мыслям, далёким от дел... но мне бы хотелось, чтобы новый год мы начали с чистого листа, исправляя недавние ошибки – по крайней мере, стараясь их исправить. Сам того не ведая, отвлекаясь на собственные переживания, он не заметил, что снова заставил Френсиса и Джеймса обменяться красноречивыми взглядами. Обычно Френсис чувствовал, что это с Блэнки ему порой не требуется слов, но сейчас именно между ним и Джеймсом словно пробежали электрические импульсы. «Тебе не кажется, что старик просто спятил?» «Возможно, и нет, хотя эти попытки выглядят жалко. Он знает, что мы терпеть друг друга не можем» «Ещё и подрались» «Думаешь, он и об этом знает?» «Ну, не совсем уж он дурень. Знает прекрасно» «Но молчит» «Молчит, дипломат чёртов» «Потому что, в отличие от некоторых, желает сохранить мир на кораблях. Но что нам делать?» «Ничего, играть по его правилам. Не стоит его расстраивать» «Как ты послушен. Но мне бы лично не хотелось, надеюсь, тебе тоже» «Мне тоже, хотя я по-прежнему не жалею о случившемся» «Кто б сомневался» «Да и ты не особо раскаиваешься» «Я? Ничуть. Да, я явился на «Террор» с намерением расквасить тебе морду. И дурацкие шахматы тоже были своеобразным способом, хотя тут у нас и правда ничья» «Как и тогда. Спасибо за честность. А что с чёртовыми исследованиями?» «Я буду делать то, что прикажет сэр Джон» «Да я, в общем, тоже. Главное – не поубивать друг друга, пока мы тут ломаем эту комедию» Опять их обоих настигло странное чувство, что всё это фарс – а раз так, то стоит ли слишком серьёзно воспринимать взаимодействие друг с другом? Каждый из них независимо решил, что нужно играть свою роль, чтобы не огорчать любимого командира – лишь бы он был доволен, а уж как-нибудь потом они разберутся. ...На самом деле, Джон ещё больше расстроился после своих опрометчивых слов, чем могло бы выдать выражение лица, что так часто противоречило произносимому. Они были сказаны на волне воодушевления от вида двух симпатичных, живописного вида мыслителей в мундирах за шахматной доской. Он поддался сентиментальности и – да, гордыне, которая продиктовала ему неумеренность. А разум и вовсе был глух в этот миг. Зато, когда повисла неловкая тишина, нарушаемая лишь привычными уже скрипами дерева и ледяных глыб, его пронзило иглой совсем другое, более сильное осознание, от которого он снова начал будто бы захлёбываться всё в той же чёрной воде... «Какой же ты остолоп, Джон, ну какой же дурак...» Франклин сидел за письменным столом в своей каюте и тщетно пытался сосредоточиться на заполнении бортового журнала. Он поступил исключительным образом – не стал провожать Крозье и официально с ним раскланиваться, а сослался на внезапное плохое самочувствие и с кучей извинений ушёл к себе, бросив сокрушённый взгляд на встревоженные лица подчинённых. Ему просто необходим был перерыв, чтобы успокоиться и разобраться. Он с тяжёлым вздохом отодвинул журнал и опустил голову на сложенные руки, так, будто хотел заснуть здесь же, за столом. А проснуться уже тогда, когда всё будет хорошо. Но мысли не давали покоя. Сболтнуть о сотрудничестве было одно, а посмотреть в лицо действительности – совсем другое: на самом деле, от Френсиса сейчас было бы мало толку, ведь измерения и записи на протяжении всего пути к арктическим широтам вёл не он, а Джеймс. И с чем же было сверяться? Как и что исправлять в случае чего? Допустим, он как-то замнёт эту нелепую ситуацию, но, и вправду, как относиться к этим данным и как с ними поступить по возвращении в Англию. Разумеется, не «когда», а «если». Если они вернутся. Уже второй раз за день Франклина тяжёлой волной накрывало чувство парализующее, хладное, давящее. Если бы он дал ему волю, то, может, и сердце могло бы остановиться от чувства вины и отвращения к самому себе. Пока же он выискивал в на удивление тупой и онемевшей, словно взбунтовавшейся, памяти, слова молитв – и знакомых, и сочиняемых на ходу, пусть даже это больше напоминало плаксивые неуклюжие молитвы испуганного ребёнка – и усилием воли заставлял себя сосредоточиться на позорных страхах настоящего. Итак, не стоило ли с извиняющейся улыбкой признать, что он погорячился, и оставить всё, как есть? У него пока имелись только те научные наблюдения, что оставил Фицджеймс. Вопрос состоял в их качестве и достоверности. Коммандер был умён, пытлив, ответствен, но не застрахован от ошибок в силу неопытности. Пожалуй, стремление дать ему шанс проявить себя могло сослужить дурную службу. Ведь он никогда прежде не занимался исследованиями магнитного поля, разве что, дай Бог памяти, на каком-то речном судне во время путешествий по южным странам. Тем не менее, ему были предоставлены все возможности для повышения квалификации перед отправкой в экспедицию: Джон знал, что Джеймс усердно проштудировал все материалы касательно магнитных аномалий и арктической навигации в Гринвичской обсерватории, куда он был направлен отдельным приказом. В числе научных трудов были и исследования Крозье, что поначалу внушало коммандеру уважение – равно как и некоторую робость: а справится ли он с задачей, которую ранее решал выдающийся исследователь Арктики и Антарктики? Как-то раз Джеймс поделился с Джоном своими сомнениями: ему труднее всего было справиться с определением магнитных склонений компаса. Джон кое-что смыслил в этом деле и помогал ему по мере возможности, потому что и ему хотелось, чтобы «его мальчик» - как незаметно для самого себя он начал называть блестящего молодого офицера – справился с задачей как можно лучше. Но разве могло это сравниться с познаниями Френсиса, которого Адмиралтейство привычно отодвинуло на третий план?.. Также по поручению командира Джеймс терпеливо оставался в Вулвиче, дожидаясь доставки новейших измерительных приборов. За это дело радел, вкладывая даже личные средства в оснащение, давний соратник Франклина по научной работе, полковник Эдвард Сабин. Он, наряду с Джоном, а также с Генри Фостером и Уильямом Эдвардом Парри принадлежал к новому во время оно поколению полярных исследователей, которые совмещали обязанности, характерные для любой морской экспедиции, с научной деятельностью более сложного толка и по возвращении на родину представляли труды, имеющие значительную ценность для развития точных и естественных наук. Новое время выдвигало новые требования, и им приходилось соответствовать. И это не мог не понимать сообразительный, любознательный, честолюбивый Фицджеймс, молодой вояка, стремящийся превзойти себя и вырасти над собой. Но здравый смысл подсказывал, что самое истовое рвение в познании, самый живой ум и одарённость на первых порах проигрывают пресловутому опыту. В том числе и в использовании приборов. А здесь, как было известно Джону, Френсис постоянно совершенствовал свои знания, накапливая научную компетенцию. Но во время нынешнего плавания он ни разу не предложил помощь. А Джон ни разу за ней не обратился. Всё это казалось унизительно жалким и недостойным в свете осознаваемых человеческих слабостей перед лицом Науки – которую Джон, на самом деле, помещал бок о бок с Богом. Потому что Господь, даже подвергая сынов своих испытаниям, милостиво открывал им тайны мироздания – но в то же время проверял их на прочность чисто по-человечески, и ни один из трёх командиров пока что не прошёл испытания и не усвоил урока. Так что же теперь?.. Джон ощутил, как жгучий жар раскатывается в груди – всё то же чувство вины. Он всё-таки был начальником экспедиции и мог гораздо раньше прибегнуть к дипломатии: любезные приглашения Френсиса на обед во время зимовки у острова Бичи были не чем иным, как шелухой, стоило, опять же, гораздо раньше обсудить значимые темы, чего бы это ни стоило. Но он струсил и пустил всё на самотёк из-за своих личных уязвлённых, пусть и смутных, чувств. А теперь предстояло расплачиваться. Дверь внезапно дрогнула и распахнулась. Джон подхватился, выпрямляясь на стуле. Уже в первую долю секунды он понял: лишь один человек мог позволить себе эту вопиющую дерзость. Да, на пороге стоял Крозье, уже задвигающий за собой дверь аккуратно, но решительно. - Френсис!.. – возмущённо воскликнул Джон. - Прости, Джон, - с тенью смущения усмехнулся Френсис, но с неизменной тенью ехидства, прикрывающего смущение, добавил: - Ты решил вздремнуть? Неужели наша беседа так тебя вымотала? Как ты на самом деле себя чувствуешь? Оставалось только гадать, почему Крозье не отправился обратно на «Террор» и как столь нахально оказался здесь, и что он говорил встреченным на пути людям. И говорил ли вообще – или просто прошагал к его каюте с каменным выражением грубой солдафонской физиономии. И какими чувствами это отозвалось в душе Джеймса, если он вообще явился свидетелем этой эскапады. Слава Богу, думал Джон, что Джеймс куда-то удалился немедленно после того, как он бросил на коммандера красноречивый взгляд: «Поди, пожалуйста, прочь» - и его любимый Джимми послушно покинул кают-компанию, явно расстроенный, даже мимоходом задел своим широким плечом дверной косяк, так, что эполет сбился, и он начал его на ходу поправлять, не оборачиваясь. Он сочувствовал обоим. Но сейчас перед ним был именно Френсис. - Как ты можешь заключить, чувствую я себя не особенно хорошо, - процедил Джон, откинувшись на спинку стула. Угрюмые тени пролегли у него под глазами, и каждая складка его лица в тусклом свете лампы выдавала усталость. Ему надоело находиться между двух огней. - Я увидел, что ты расстроен и на тебе лица нет, - проговорил Крозье. Ещё бы, горько подумал Джон, его лицо вообще ничего не способно скрыть. Хорошо, что с возрастом он хотя бы слова научился подбирать, демонстрируя хотя бы подобие обычной человеческой находчивости, да что там, нормальности, хотя бы здесь научился владеть собой – так что из ходячего недоразумения, над которым вся деревня смеялась и даже в семье вечно шпыняли, превратился в почтенного джентльмена и офицера, пусть даже ценой тяжелейшей и тщательнейшей работы над собой длиною в жизнь. Но что касалось внешних проявлений, он до сих пор не был способен скрыть свои чёртовы переживания, и то, в чём он недавно так резко и беспощадно упрекал Джеймса, относилось и к нему самому – и предательски выдавало уязвимость, которая никуда не делась... Из невесёлых раздумий, нахлынувших волной, его вырвали слова Крозье: - Поэтому я очень обеспокоился и решил тебя проведать. Френсис взял стул и уселся рядом с Джоном. Тот прохладно проронил: - Как видишь, я жив. Френсис подумал, было, взять его за руку, но решил, что пока это лишнее, и продолжил: - Да, представляю, какие мы с Джеймсом состроили физиономии, когда ты заговорил о научной работе. Это было и правда неожиданно. Но мне жаль, что мы тебя так расстроили. Джон вскинул на него взгляд, и что-то светлое на миг промелькнуло в его глазах: пусть и невольно, но Френсис говорил о них с Фицджеймсом «мы» - случайность это или всё-таки нет?.. Но не только и сейчас даже не столько отношения капитана и коммандера приводили его в смятение. Франклин печально заговорил: - Здесь дело не только в том, что я так грубо и наивно попытался далее вас свести, как в детстве: «миритесь-миритесь и больше не деритесь». Я совершенно не подумал – ведь все измерения и вычисления на протяжении плавания, как то и было утверждено указанием Адмиралтейства, выполнял Джеймс. И моё предложение не то, что бестактно, оно... глупо. – Последнее слово далось ему нелегко. – Ведь попросту не с чем свериться, ни мне, ни тебе, ни коммандеру. Если бы речь шла о решении математических задачек или доказательстве теорем из учебника, как в школьные годы, то можно было бы заново всё прорешать и проверить, книге может быть и десять лет, и сто, а задачи всё те же – но ведь здесь совершенно другое дело!.. Джон сокрушённо покачал головой: - Я совершил грандиозную ошибку. При всей моей симпатии и уважении к Джеймсу, получается, что я поставил под угрозу достоверность важнейших исследований. Начальник экспедиции тяжело, порывисто вздохнул и замер, словно готовый к казни. Он считал свою ошибку и проступок непозволительными. И ему уже было всё равно, как он выглядит в эту секунду. Мало того, что лишь один человек мог видеть его подавленность, так ещё и в сложившейся ситуации меньше всего стоило демонстрировать невозмутимость и спесь. «Поделом...» Френсис как можно тише придвинул свой стул ещё ближе, так, что их колени почти соприкасались, и вот теперь уже взял руку Джона в свои, согревая и гладя. - Джон, я надеюсь, ты не рассердишься, ведь то, что я скажу, прозвучит странно и может навести на довольно неприятные предположения... Джон посмотрел на него измученным покорным взглядом, словно говоря, что ничего уже не может сделать хуже и что он готов ко всему. Так что, кашлянув, Френсис негромко продолжил: - На самом деле, ситуация не столь безнадёжна. Как тебе известно, на «Терроре» имеется и аппарат Фокса, и все другие необходимые приборы. И они не пылились без дела во время плавания. Параллельно я проводил собственные измерения, делал записи и проводил расчёты, каждый божий день. В глазах Джона отразилось величайшее изумление, и даже рот приоткрылся, вот только слов не находилось. Так что Френсис с нажимом договорил за командира: - Да! И молчал! Повисла гнетущая тишина. - Почему ты... всё это делал? Френсис отпустил руку Джона и серьёзно взглянул на него. Его голос был глух и грустен: - Учитывая напрасность затеи, да, это может казаться необъяснимым. А любые объяснения... Нет, я не собирался никого разоблачать и устраивать скандал. Как-никак, мне уже немало лет, и жизнь кое-чему меня научила. Тому, что подобная война за свои права зачастую бесполезна. Джон снова ощутил укол совести, даже сознавая, что сам он был практически не в состоянии как-то повлиять на несправедливость чинов из Адмиралтейства по отношению к Крозье. Что и говорить, его собственный авторитет был под вопросом, а репутация запятнана – и всё-таки он сопереживал Френсису и опять чувствовал необъяснимую вину. А тот подытожил: - В общем, хочешь верь, хочешь нет, но я занимался этим просто из любви к делу всей моей жизни. Просто чтобы не сойти с ума. Просто чтобы... делать хоть что-то. И... - Он издал смешок, больше похожий на сухой кашель: - У меня язык сейчас с трудом поворачивается, ненавижу драматизм и театральщину, а ведь это так и прозвучит. Но я не намерен что-либо скрывать от тебя, Джон. Так вот... мне казалось, что было бы неплохо хотя бы если б этим бумаги обнаружили после моей смерти. А там уже история рассудила бы. Или нет. Снова настала пауза, и сейчас уже Крозье выглядел подавленным – совсем как в начале плавания. И теперь Джон несмело потянулся к нему и накрыл его руку своей ладонью. И неожиданно, словно бы невпопад, проронил: - Знаешь, мне вспомнилась Элеонора... Френсис распахнул светлые глаза, а брови у него взлетели вверх. С чего бы Франклину вспоминать свою первую супругу? - Она знала цену своему поэтическому таланту, - тихо продолжал Джон. – Но и ей были свойственны сомнения. Как и всем живым людям. А учитывая её тонкую натуру, чувствительную и впечатлительную... в общем, она порой тосковала и признавалась мне, что хотя и работает над новой вещью, но боится, что она не придётся по вкусу ни публике, ни критикам. Но не писать всё равно не могла. Она с самого начала заявила, что поэзия – это словно бы... её миссия на земле, назначенная самим Господом. Да, Элеонора не боялась смелых слов. И я удивлялся поначалу, но поверил ей и верил до конца. И поддерживал по мере сил – пусть иногда не так, как ей бы хотелось, за что были и обиды, и недовольство... Но я старался понимать её и не упрекать в «капризах» - мне было ясно, что всё более, чем серьёзно. И я говорил: пиши, Бога ради, пиши. А там будет видно. И она писала. Пусть даже и в стол. Джон осёкся после этой неловкой откровенной речи. Потому что мисс Элеонора Порден ещё до замужества с Франклином добилась славы и успеха и получила признание такое, что её сомнения чаще всего оказывались беспочвенны. Та или иная вещь, вышедшая из-под её пера, бывало, не сразу, не в первый же момент получала достойную оценку, из-за чего Элеонора поначалу очень огорчалась. Но она была упорна, обращалась в другие издания, и её произведения практически неизменно оказывались напечатаны. Затем следовали более или менее восторженные, но в подавляющем своём большинстве положительные отзывы, и книги с её стихами – будь то сборные публикации или же личные собрания сочинений – красовались в лучших книжных магазинах Лондона. Не то было с карьерой Крозье. И Джону было неловко, что под влиянием момента он провёл такое неуклюжее сравнение. Но Френсис почти не читал стихов. Он только понаслышке знал о давних и современных поэтах, предпочитая прозу или естественнонаучные исследования. И потому, как со смутным облегчением отметил Джон, его не уязвило подобное сравнение. Даже обрадовало. Лицо Френсиса смягчилось, а на губах появилась тень улыбки: - Да, Джон. Именно так. Ты меня всё-таки понимаешь. Я именно «писал в стол». Просто потому, что не мог иначе. Так что... в общем-то, материал для сверки имеется. Джон просиял. Френсис даже залюбовался. Он решительно объявил: - И мне всё равно, что не моё имя будет напечатано на обложке. Раньше я делал это бесцельно, а теперь хочу тебе помочь. Вам. Джеймс меня изрядно раздражает, да, но нет его вины в том, что он таков, какой есть. У каждого из нас своя история и свои мотивы. Я не хочу лезть в тонкости его биографии и гамму чувств. Однако именно по-командирски, Джон, ты прав, как бы мне это ни претило. Мы должны отбросить всю эту «переживательную» шелуху и делать то, что нам приказано Адмиралтейством и Её Величеством. Франклин не верил своим ушам. Неужели то, что он на протяжении всей экспедиции тщетно пытался внушить своим подчинённым, было понято и принято? Даже если Крозье сейчас просто пытался порадовать и утешить его, это стоило ценить. В том числе потому, что у Френсиса никогда не бывало некого расчёта, и когда он что-либо произносил, то в этот момент сам в это верил. Дай-то Бог суметь поддержать в нём такие настроения, подумал Джон. Тем временем, капитан «Террора» хмыкнул уже почти весело: - Значит, ты хочешь, чтобы я проверил домашнее задание у твоего мальчика? Джон ощутил, как, несмотря на прохладу каюты, жар бросается ему в лицо, и на скулах разливается непрошеный румянец. В том числе от того, как Крозье снова пренебрежительно прошёлся по поводу Фицджеймса, но не хотелось новых увещеваний. Он сцепил пальцы: - Мне отчаянно хочется верить, что ты говоришь искренне, Френсис. Это слишком похоже на сказку. Но я знаю, что ты кристально честный человек. И очень благодарен тебе. У меня не найдётся нужных слов, чтобы выразить эту признательность. Взгляд Френсиса показался мечтательным и туманным, и он промурлыкал: - Я сделаю то, о чём ты просил. А слова могут быть и излишними. Иди сюда. Я очень соскучился. Джон сомневался, уместны ли сейчас всяческие нежности. Возможно, и Френсис был не до конца в этом уверен. Но они оба сейчас, находясь в раздёрганных, расстроенных чувствах, отчаянно нуждались хотя бы в объятиях. Стул скрипнул, когда Джон тяжело поднялся на ноги; Френсис, обрадованный, повторил его движение. Миг – и они обхватили друг друга, тесно прижимаясь и прислушиваясь, как через плотную шерстяную ткань мундиров медленно просачивается тепло их тел. Бог весть, сколько они так простояли. Френсис положил голову Джону на плечо и обмяк, сосредоточенно, глубоко дыша. Джон широкими, размеренными движениями гладил его по спине. - Я помогу тебе, - чуть слышно пробормотал Френсис. - А я тебе, - так же тихо отозвался Джон. Они в этот момент не испытывали желания. Разве что одно: сжимать друг друга в объятиях тесно, почти до странно приятной боли, проживая раны прошлого безмолвно в намерении помочь друг другу исцелиться. Многое было сказано, ещё больше таилось под негласным обетом молчания, который подобает королевским офицерам, неважно, насколько вредит такое отношение душевному здоровью. Но они находили понимание, даже пропуская словесные формулы и не произнося никаких фраз. И каждый из них дивился чуду и радовался, что имеет возможность такое испытать. Перед тем, как отстраниться, Джон всё же позволил себе запечатлеть поцелуй на щеке Френсиса и умилился тому, как тот зажмурился, словно кот – именно этому животному ему с некоторых пор хотелось уподоблять своего верного заместителя. - Ты бы мог передать мне бумаги прямо сейчас, - проговорил Крозье, но спохватился: - Впрочем, ладно, это неуместная спешка. Да, я не подумал. Может, завтра вы с Джеймсом займётесь этим вопросом и как можно скорее переправите материалы на «Террор»? Только одно меня смущает: как он отнесётся к тому факту, что я проводил исследования одновременно с ним и никак не давал об этом знать? Джон мягко сжал его плечи, вглядываясь ему в лицо, и, словно извиняясь, склонил голову набок: - Придётся сказать правду, Френни. Я передам Джеймсу твой рассказ и не стану скрывать, что твои действия были продиктованы обидой. Крозье вздрогнул, и Франклин привлёк его к себе теснее: - Пожалуйста, не злись. Обида свойственна всем людям. А мне хотелось бы, чтобы вы относились друг к другу именно по-человечески и понимали друг друга. Душу всякого разъедают свои язвы. Но это не даёт повода нападать друг на друга, словно хищники. Повторяю, мы должны быть, прежде всего, людьми. Френсис издал шумный вздох и отвернулся. Но не вырвался. Джон продолжал мягко сжимать его плечи, надавливая пальцами и настойчивыми касаниями словно стремясь вырвать из омута безрадостных мыслей: - Я не пытаюсь читать нравоучения. Обида и резкость присущи тем, кому причиняли боль долгое время, постоянно. Я не лекарь, да и Бог знает, когда у людей появятся лекари, врачующие именно душевные повреждения – быть может, они будут совсем не похожи на священников, которые облегчают души ныне... Но я хочу по мере своих сил сделать так, чтобы вы не метались и не грызлись, как раненые звери. Однако всё зависит от вас и от вашей доброй воли. Поэтому я не приказываю, но прошу поразмышлять и провести какую-то мысленную и духовную работу. А в то же время, раз мы делаем общее дело, у нас не должно быть друг от друга тайн и камня за пазухой. Вы братья, Френсис. Крозье взглянул на него, и глаза его подозрительно заблестели в тусклом свете ламп. Джон произнёс эту фразу почти так же, как когда взволнованно и восхищённо спрашивал: «Мы ведь мужья, Френсис?» Но теперь его голос выражал утверждение, а не вопрос, это было увещевание, а не рискованный восторг. Однако точно так же, как и тогда, в уме всплыла их общая тайная фраза и обет: «Наши корабли повенчаны». Крозье понимал, что чего бы ему ни стоило, нельзя преступать эту клятву и идти на поводу склонности к раздору, как он делал это до сих пор. Что-то подсказывало ему: теперь само мироздание не простит ему подобной слабости и низости. Или он слишком любил Джона и готов был ради него смириться? Даже в смятении, он честно ответил: - Мне будет стоить трудов осознать твои слова, Джон. Я не готов принять их немедленно. Но я готов подумать над ними, не отрицая сразу. Можно ли написать тебе письмо в ближайшее время? Джон так и видел, что Френсис сейчас покинет корабль и после трудного, пусть и краткого перехода, прикажет Джопсону заварить себе чай, плеснёт туда виски, лимонного сока и будет размешивать щедро подсыпанный сахар. - Ответь, как тебе будет удобно. - Спасибо. Чуть поколебавшись, Крозье спросил: - Позволь, я снова обниму тебя? - Когда же ты спрашивал разрешения, Френни? Да, - смущённо отозвался Джон. Он знал, что их прошлые взаимодействия были куда смелее, и только подавленности Крозье стоило приписывать эту деликатность, но она ему нравилась. Френсис приник к нему и будто хотел уснуть на его груди. Джон гладил его русые волосы, перебирая их, кончиками пальцев иногда чуть сильнее касаясь кожи и аккуратно царапая. Френсис отзывался тихими нежными вздохами. Джону не хотелось отпускать его на «Террор». Но долг есть долг. - Приходи завтра. Я придумаю повод. - А ты дай мне материалы. Уверен, у нас будет ещё не одна причина встретиться. Франклин вышел на палубу и тоскующим, нежным взором провожал фигуру Крозье, шагающего к своему кораблю по толстому, беспощадному льду. Он видел разворот его крепких плеч. Прямую спину, которая – он знал – усыпана веснушками, которые так хотелось целовать, хотя ещё непонятно было, когда представится такая возможность. Под фуражкой и уэльским париком скрывались мягчайшие пшеничные волосы. Его дорогой, родной Френни Крозье сегодня проявил чудеса христианского человеколюбия, пусть это и было непросто. Но как ни думал Джон о Френсисе, понимал, что не зря его любит. Взор капитана «Эребуса» был печален, когда Крозье покидал корабль, но, тем не менее, светел.