Остаёмся зимовать

Он не знал, почему ему так тревожно. Джон последние две ночи страдал от бессонницы и сегодня после обеда чувствовал себя вяло и заторможенно, поэтому решил прикорнуть с полчаса, а то и час, у себя в каюте под толстым шерстяным пледом. На осторожный уточняющий вопрос Бридженса он ответил отрицательно: нет, он не болен, виной всему недосып. Вестовой понимающе кивнул. Он заметил, что капитан плохо спит, зажигает лампу, берёт и откладывает то молитвенник, то другие тома, делает какие-то пометки в записной книжке и, сосредоточенно уставившись куда-то в пространство, чуть заметно шевелит губами, словно молится или декламирует стихи. Разумеется, это было не совсем нормально, а организм не железный, отметил Бридженс, а сэр Джон вообще отличался здоровьем несколько более деликатным, чем то пристало полярнику – хотя учесть ведь его лета, сравнимые с его собственными? – поэтому не особенно обеспокоился и просто сказал, что в ближайший час никого не будет пускать. - Даже коммандера не допускать к вам в случае чего? – уточнил Бридженс. - Даже коммандера. При этом Джон ощутил лёгкие угрызения совести, но успокоил себя тем, что лишний час ничего не решит. - И даже Феджина? – осмелился с полуулыбкой уточнить вестовой. - Нет, этот пусть приходит, - против воли грустно усмехнулся Джон. Кот, опрятный и чистый сначала стараниями Гудсира, а потом Бридженса, теперь постоянно вертелся под ногами в каюте. Мало того, он постоянно ночевал на капитанской койке – то в ногах, то подбираясь к самой подушке. Джон с лёгким смущением отмечал, что гладит его и шепчет ласковые слова, воображая совсем другого «кота». Большого, жаркого, ворчливого, рыжего – нет, конечно же, пшенично-русого, но покрытого веснушками... Джон правда иногда воображал, что, если бы Френсис был котом, как бы он обращался с ним, какие бы у него были повадки, в какие комнаты лондонского особняка Франклинов он заходил бы и что бы там делал... Но сейчас было не до легкомысленных сказочных фантазий. Тревога грызла изнутри так, что уже через полчаса Джон ощутил напряжение в мышцах и распахнул глаза в полумраке. Такое явственное, неприятное с ним случилось последний раз тем утром, когда он даже сквозь благодатный утренний сон ощутил, что что-то неладно, что-то неестественно – и всеми фибрами души и клетками тела почувствовал, что нет живительного движения. Пусть и подспудно, но он улавливал жизнь корабля так же, как ток крови в собственных жилах. А тогда поднял веки и ощутил некий ступор и онемение. И когда поднялся на палубу, то понял, что «Эребус» - а очевидно, что и «Террор» - оба корабля застряли в паковых льдах. Не было сил описать его тогдашние чувства и смертный мороз, продравший его по спине. Он не заботился о том, как воспримут выражение его лица те, кто окажутся рядом. Впрочем, никого там и не оказалось, на счастье. А уже через несколько минут он произносил вдохновенную речь, называя их невзгоды «приключением всей жизни» и уверяя, что люди якобы должны быть «воодушевлены». Если бы Френсис тогда его слышал, то имел полное право пренебречь приличиями и попросту плюнуть ему в лицо. Сейчас Джон догадывался, что Френсис сам как корабль, пленённый льдами, не в физическом, но в душевном смысле – и ведь тогда, уже тогда он пребывал в таком состоянии, пускай ещё не скованный намертво, но еле продирающийся через плавучие льдины своего беспокойства и печали. «Если я могу нечто сделать, то должен это сделать немедленно», - решил Джон и рывком поднялся с койки, ничуть не заботясь о том, что кот Феджин с протестующим мявом удирает из-под волны резко отброшенного пледа. Он оделся. На озабоченное и пытливое выражение Бридженса, встреченного им в кают-компании, Франклин коротко и резко ответил: - Я отправляюсь на «Террор». Подите найдите мне кого-то из морпехов в качестве сопровождения. Пожалуйста, - прибавил он. С готовностью кивнув, вестовой поспешил на выход. Он не смел спрашивать, что стряслось. Скоро уже Джон шагал в морозной ночи – которая, если верить хронометрам, пока что была всего лишь вечером – в сопровождении всё того же Пилкингтона. Джон припомнил, что вроде бы именно ему он когда-то в стремлении преодолеть смятение от предстоящей встречи с Крозье и неприятного объяснения, рассказывал нечто о северном сиянии. И тогда, и сейчас парнишка мимоходом вздымал голову к небу и цветным сполохам, для порядку поправляя на плече винтовку и следя за осанкой. В тот раз, как запомнил Джон, огни были обыкновенными, зеленоватыми, а сегодня более диковинными, сочетающими разные оттенки. На ходу у него родилась идея... вот только бы представился случай её воплотить, хотя это обещало быть непросто. Совесть норовила подкрасться и ударить когтистой лапой: почему Джон медлил и ждал не один день после импровизированного консилиума, почему не кинулся сразу на помощь Френсису? Но Джон был бдителен и отражал эти атаки. Он знал свою натуру. Ему требовалось время. Только сегодня он ощутил внезапный, идущий откуда-то – пусть не свыше, но изнутри – сигнал о том, что пора немедленно действовать. И теперь Джон испытывал не только предчувствие, что Френсиса следует вытащить из пучин меланхолии из-за того, что он скоро понадобится, как никогда – предчувствие и без того довольно-таки неприятное и беспокоящее. Сейчас ему казалось, что он может предотвратить беду. Какую, не хотелось воображать. Вместо этого Джон для успокоения собственного и не только перебирал в уме советы Гудсира и Макдональда и повторял про себя нужные слова, словно разучивал речь. Когда он взошёл на «Террор» и торопливо зашагал к каюте Крозье, то показалось, что на корабле ещё темнее, чем прежде. То ли часть ламп потушили в целях навязшей в зубах экономии, то ли свет их казался тусклее. Невольно вспоминалось наблюдение и совет доктора Макдональда касательно освещения. А теперь можно было подумать, что корабль погружался во мрак вслед за своим капитаном. Джону казалось, что он не идёт, а плывёт, пробираясь через тёмную толщу океанской воды. Немногочисленные лампы на стенах напоминали огоньки на конце отростков глубоководных удильщиков. Из-за постоянно царящего здесь холода стены «Террора» казались пластами льдин. Наконец, бросив взгляд через сумрачную кают-компанию, Джон увидел жёлтый световой разлом среди мёрзлой черноты – и устремился туда в намерении расширить его и открыть сияющее окно-полынью. Однако он поостерёгся делать резкие движения и отодвинул дверь в каюту мягко. И не зря. С полминуты, не меньше, а то и с минуту Франклин и Крозье смотрели друг на друга. И было непонятно, в чьих глазах больше оторопи, граничащей с ужасом. - Френсис, - тихо проговорил Джон. – Зачем тебе револьвер? Крозье посмотрел исподлобья долгим взглядом, в котором растерянность сменялась прохладной враждебностью, и произнёс бесцветным тоном: - Приводил его в порядок. Нужно было разобрать и почистить. Повисла новая пауза. - Зачем?.. – проронил Джон. Ему бросилось в глаза, что Френсис был более собран, чем в прошлый раз. Мало того, что он бодрствовал – он был гладко выбрит и одет в мундир, а сидел у письменного стола. На нём были разложены письменные принадлежности и лежал лист, на котором виднелось пару строк – оставалось только догадываться, сколько их там предполагалось и каково было содержание. - Френсис? – окликнул Джон - Что? – раздражённо огрызнулся Крозье. - Зачем?.. – повторил Франклин свой выразительный вопрос. Капитан «Террора» презрительно фыркнул. - Ты вроде бы воевал, Джон. Я об этом много наслышан. И тебе неизвестно, что оружие следует поддерживать в порядке и время от времени чистить? Джон только со вздохом покачал головой и – клянясь, что это последний – в третий раз полушёпотом повторил: - Зачем, Френсис?.. Слова у него будто кончились. Он чувствовал, что каждое может навредить. Весь его план шёл насмарку. Он был недостаточно быстр для таких ситуаций. Поэтому пока осторожно замер. А глаза Френсиса вдруг блеснули холодной яростью: - Да знаешь ли, может, я планировал прикончить тебя Джон?! С этими словами он вскинул оружие и прицелился в командира. - А тебя стоило бы прикончить за то, что ты затащил нас в этот ледяной ад из-за своего позора, своего чувства неполноценности и понуканий твоей деспотичной жёнушки! Из-за тебя над нами висит неизвестность! Из-за тебя люди гибнут, Джон! И погибнет ещё больше! Отвратительно! Я не хочу в этом участвовать! Но было бы здорово, если бы и ты получил своё! С этим словами он взвёл курок. Между ними в тесноте каюты было не более двух метров. Франклин потрясённо отшатнулся и ощутил, как на спине холодной росой выступает пот. Он не был уверен, что сможет выбить револьвер из рук Крозье. Душить датского офицера, как в тисках, прижимать трепыхающегося Френсиса к стене, пока тот не обмяк – это было совсем другое. Джон увещевал себя, что не стоит принимать всерьёз слова Френсиса о том, что он разлюбил его, что это говорит не он, а его недуг. Но сейчас было иное – не вялость пресыщения, а жгучая ненависть, и казалось, что вовсе не болезнь глаголет его устами, а что он без всяких преувеличений одержим демонами. Как назло, слова молитвы не шли на ум. Джон ощутил, как у него дрожат губы. Ему оставалось только смотреть широко распахнутыми, прозрачными, блестящими глазами – переводя их с зияющего отверстия дула на глаза Крозье, которые точно так же целились в него – если бы из них могли вылетать пули, Джон уже был бы мёртв и рухнул на пороге каюты. А Френсису, видимо, было всё равно, что его могли схватить и судить за убийство начальника экспедиции. Потому что они бы до него уже не добрались. И тут случилось чудо, сравнимое с бесовской жутью предстоящих минут. Оружие дёрнулось в руках Френсиса. Он снова щёлкнул курком, с омерзением швырнул револьвер в дальний угол каюты и под последовавший лязг упал, как подкошенный, на койку, и разрыдался. Джон замер соляным столпом на пороге каюты. Ему не впервой было наблюдать Френсиса в таком полубезумном состоянии. Не впервые он видел его слёзы. Но он лишь с опаской мог обернуться назад и припомнить прежние проявления. Тогда Крозье страдал от неразделённой любви – к нему, Джону. Но не хватало духу обвинять его тогдашнего в прихотях душевных. С одной стороны – да, это было другое. Бледные, невыразительные слова, но как нельзя более верные. Тогда Френсис говорил ему ужасные вещи и проклинал его. Но хотя бы не угрожал, с безумными, хладно-сосредоточенными глазами направляя на него револьвер. Да и насколько он был готов... убить? Страшное слово. И страшное деяние. Насколько Френсис был способен на это? Тем не менее, Джон чувствовал, что и тогдашнее, и нынешнее его состояния имеют нечто общее. Некая сердцевина оставалась прежней, стоило лишь докопаться до неё. Но пока он понимал, что не время. Он оттаял, подошёл к койке Френсиса неуклюже, будто по глубоким сугробам, опасливо присел на край. Даже в те моменты, когда Крозье казался сломленным, плакал, как ребёнок, что так унизительно не вязалось с его мужественной внешностью, он продолжал источать угрозу. Тем не менее, Джон наклонился к нему, приобнял и принялся гладить – по спине, по плечам, по голове, где зловеще аккуратно расчёсанные волосы теперь опять норовили спутаться от того, что Френсис метался по подушке, то и дело кашляя и всхлипывая. Он не открывал глаз, словно ему было стыдно не только встречаться взглядом с Франклином, боже упаси, но и смотреть на обстановку каюты, где тот сейчас находился, словно заполняя собой всё скромное пространство и даже изменяя одним своим присутствием температуру воздуха. Впрочем, последнему оказалось и вполне прозаическое объяснение: Джон укрыл его пледом и заботливо подоткнул его. Если бы Френсис не лежал на койке, он мог бы свалиться от головокружения из-за нахлынувших чувств. Ему хотелось что-то сказать, но слова застревали в горле. Хотелось просить прощения за слабость, а затем зло шипеть, требуя, чтобы «никому ни слова» - но силы иссякли, и он мог только давиться плачем и вздрагивать – унизительно и недостойно офицера Королевского флота. Но с ним сейчас был не вышестоящий. С ним был человек. Любимый человек. Которого он так бессовестно предал. И готов был самым жутким образом предать ещё раз – наверное, чтобы жирной кровавой точкой затмить прежнее малодушное предательство. «Готов или нет, Фрэнк?» - вопрошала совесть. У него недоставало сил для ответа. Тем временем, он ощущал лихорадочную дрожь в теле Джона, который обнимал его, словно хотел заслонить от непогоды или от полчищ демонов, кишащих над головой. Джон судорожно хватался за его плечи и приникал щекою к его щеке. Джон не смотрел в тот угол каюты, куда был брошен револьвер. Это Френсис отметил, и это почему-то больно ударило его изнутри. Но он бы и не смог сейчас встать, броситься подобно дикому зверю, и причинить вред себе или Джону. Все соки будто вытекли из него и застыли. Только Джон согревал его своим большим тёплым телом и большой душой. «Я не заслуживаю этого». Чего «этого»? Сочувствия? Ангельского терпения? Командования экспедицией, на которое он имел право рассчитывать изначально, чёрт подери?! У Крозье не было ответа. Он ощутил, что проваливается в смутное забытье, немного напоминающее опьянение, но слишком различное с привычными ощущениями. Последнее, что он более-менее осознанно почувствовал, была мягкая рука Джона у него на лбу.