Остаёмся зимовать

Все трое офицеров бросились одеваться, чтобы устремиться на палубу. Бридженс помог капитану надеть тяжёлую тёплую шинель, затем протянул шпагу, двууголку – он знал, что Франклин щепетильно относится к подчёркиванию знаковых моментов. Но тот нетерпеливо отмахнулся, нацепил обычную фуражку и торопливо зашагал прочь, уже на ходу застёгивая пуговицы. Конечно, это было не сравнить с торжественными проводами, но наверху царило оживление: весть о прибывшем отряде моментально разнеслась среди команды. Люди расступались перед командирами, которые спешили встретить смельчаков, принесших благую весть. «Или же нет», - подспудно кольнуло Джона, однако он отогнал эту мысль, приосанился и постарался придать лицу значительное, но тёплое и приветливое выражение. Первыми на корабль поднялись - точнее, вскарабкались - Ходжсон и Левеконт, и вид их был далёк от праздничного. Оба лейтенанта старались держать выправку, но против воли горбились и тяжело дышали, словно последнюю милю бежали и сейчас были готовы упасть от усталости. Они, видно, перед прибытием пытались привести одежду в порядок – сколь бы ни были сами по себе неуклюжи эти толстые коричневые куртки поверх слоёв тёплых поддёвок – но всё оказалось тщетно, оба выглядели помятыми, будто изжёванными. У Левеконта лицо осунулось и потемнело, а у Ходжсона, напротив, побелело – пшеничные бакенбарды, брови и ресницы были покрыты толстым слоем инея, словно лейтенанта только что достали из сугроба, где он пролежал двое суток. Оба прибывших попытались лихо откозырять, но зрелище внушило Джону такую жалость, что он сказал: - Право, не стоит церемоний! Лучше присядьте и отдышитесь. Тем временем, на палубу встаскивали дичь: краем глаза Джон различил грязно-белую груду, покрытую мехом, и два гладких свинцово-пятнистых веретёнца – медведь и кольчатые нерпы. «Ну что ж, уже кое-что», - отметил он. Через минуту с небольшим, когда лейтенанты пришли в себя, заговорил Ходжсон. По его словам, удалось пройти к юго-востоку около восемнадцати миль, затем пришлось повернуть назад из-за непогоды. Тут он, едва начав, замялся и вдруг обернулся к Левеконту, словно ища поддержки. Тот ответил сдержанно-досадливым кивком, и Ходжсон, кашлянув, промямлил: - Конечно, сэр, мы могли бы переждать метель и двигаться дальше, но... у нас не хватило бы провизии на обратный путь. Видите ли, сэр... кое-что испортилось и стало несъедобным. Пришлось выбросить... Джон озадаченно нахмурился: пересчёт продовольствия состоялся только что, так неужели при подготовке к походу была допущена столь вопиющая халатность? Впрочем, подумал он, ведь и те консервы, которыми недавно отравились матросы на «Эребусе», тоже с виду были вполне годными, иначе кок мистер Уолл ни за что бы не подверг здоровье и жизнь команды опасности. Повисла пауза. Несчастный Ходжсон так и ёрзал на своём бочонке, не зная, то ли оставаться сидеть, то ли вскочить и рассыпаться в извинениях непонятно за что. Но у него язык не поворачивался доложить начальству, что именно было обнаружено во время одного из привалов. В некоторых жестянках вместо тушёнки оказалась не то, что тухлая мясная бурда неясного происхождения – а песок, камни и какая-то соломенная труха. - Вот уж услужил нам мистер Голднер, чёрт бы его подрал, - сквозь зубы процедил тогда Левеконт. – Чтоб ему в аду гореть! Он в сердцах наподдал ногой одну из банок – она, описав дугу, врезалась в ближайший торос, отскочив, брякнулась на лёд и покатилась с не то жалобным, не то насмешливым лязгом. И сколько ещё таких жестянок могло оказаться на кораблях?.. Левеконт чувствовал себя слишком измотанным, да и в эту конкретную минуту не хотелось портить настроение старшим командирам и своему товарищу Фицджеймсу – но он поклялся, что доложит обо всём, как полагается, раз Ходжсон настолько струсил. Тем временем, Джон уловил неловкость и смутно догадался, что это, вероятно, ещё не весь доклад. Но допытывать людей и без того измученных не позволяла совесть, и он распорядился приготовить охотникам ранний обед, а туши животных также переправить на камбуз для разделки. - Вы всё равно славно потрудились, я горжусь вами, - улыбнулся он лейтенантам. - Рады стараться, сэр, - отозвался Левеконт, и оба наконец встали со своих мест и вытянулись так молодцевато, как только смогли – словно не отдых, а слова начальника экспедиции придали им сил. Пока что всё шло неплохо, констатировал Франклин. Оставалось дождаться лейтенанта Гора с его людьми. Если всё сложится благоприятно, думал Джон, то можно рассчитывать на их возвращение в ближайшие пару дней. Хотя, рассуждал он, несколько помрачнев, велика вероятность, что у второго отряда возникнет такая же проблема с провизией, как и у первого – так что скорое прибытие может быть продиктовано именно ею. С другой стороны, если охотникам будет благоволить удача, то какое-то время они смогут питаться собственноручно добытой дичью. Слабая надежда, и всё-таки. Хотелось думать о хорошем. «Тем более, Грэм парень не промах», - тепло отметил про себя Джон. Лейтенант Гор также был его подопечным, как и Фицджеймс. Их соединяли, может, не настолько тесные узы, как с Джеймсом, но они всё-таки были крепки, и Джон порой тайком, про себя называл коммандера и лейтенанта «мои мальчики». Хотя подобный эпитет больше всё-таки шёл к Джеймсу. Грэм казался более самодостаточным. Тем не менее, он также выказывал Джону нечто большее, чем просто почтение, продиктованное субординацией и покровительством. Его знаки привязанности были не столь проникнуты чувствительностью, как у Джеймса, а «языком любви» была исключительно безукоризненная служба – но сомневаться в его чисто человеческой симпатии и привязанности не приходилось. Джон умел чувствовать людей – правда, лишь при условии, что имел дело с натурами открытыми и честными, но Грэм был именно таков. Притом нельзя было обвинить Джеймса в отсутствии твёрдости и самообладания, однако от взора Джона не укрывалось, что он постоянно будто натянутая струна – в то время как Грэм был сама уравновешенность и спокойствие. Это очень импонировало Джону, не переносившему суеты. Некий, с позволения сказать, ритм лейтенанта вполне совпадал с его собственным – хотя в случае необходимости Гор был способен на действия резкие и решительные, подобно броску тигра. При этом мысленном сравнении Джон обязательно вспоминал, что Грэм служил в Ост-Индии – но притом отмечал, что ранее он бывал и в Арктике, притом не на каком ином судне, а на «Терроре». Так что лейтенанту порой тоже было, что порассказать, хоть и свидетельства его выглядели не так красочно и эффектно, как у Джеймса. Ну и что же, думал Джон, ничего страшного – он тоже в своё время, когда писал книгу о своей злосчастной канадской экспедиции, терзался сомнениями, что он не никакой не писатель и не сможет достойно пересказать историю всех своих похождений и невзгод. Однако публика воодушевлённо приняла его труд как раз благодаря безыскусности и искренности изложения. Действительно, не всем же быть одинаковыми и подделываться под единый образец... А Гор и Фицджеймс и правда были очень непохожими. Но Джон любил их обоих, да и они относились друг к другу по-братски. И не то, чтобы ему мало было славной юной дочери – но, позволяя душе размягчиться, а воображению разыграться, Джон иногда фантазировал, представляя двух замечательных офицеров своими детьми. При этом он допускал хронологическую вольность – ему казалось, что, учитывая характеры, Джеймс мог бы быть сыном от первой жены, Элеоноры, а у Грэма, в свою очередь, проступали черты Джейн. И сейчас, по прибытии отряда Ходжсона, Франклин невольно переживал за Гора, хоть и верил в него – и уже несколько раз за вечер невольно произносил мысленно: «Помоги ему Господь...» Стремясь отогнать подспудную необъяснимо грызущую тревогу, Джон решил провести ночь с Френсисом. Он уже давно расстался с предрассудками. Все точки над i были расставлены, все тайные методы отработаны – и через какое-то время, когда жизнь на «Эребусе» частично замедлилась и затихла, они вновь нежились под пуховым одеялом у него в каюте, и Джон ощущал, как ему не хватало этой тесноты и теплоты в объятиях Френсиса. После ужина ответ на расспросы о самочувствии Крозье поведал об улучшениях – впрочем, они и так были видны невооружённым взглядом. Однако его всё ещё слишком редко посещали страстные мысли. В этом он признался со вздохом и явной тенью огорчения. Тогда Джон игриво поднял брови: - А не хочешь ли пропустить рюмочку? Крозье недоверчиво хмыкнул. Последнее время у него отбило охоту к спиртному – по понятным причинам. Но даже почти вырвавшись из чёрных когтей меланхолии, он остерегался возвращаться к прежним привычкам. Да и вообще, это было неслыханно – чтобы Франклин предлагал ему выпить? Однако тут же всё встало на свои места: Джон вытащил из ящика стола тёмную винную бутылку знакомого вида, налил немного в фарфоровую чайную чашку за неимением другой посуды и с заговорщицким видом протянул Френсису. - О-о-о, - протянул тот понимающе и, сощурившись по-кошачьи, расплылся в широчайшей улыбке, обнажив характерную щербинку. Небольшая порция снадобья пошла ему на пользу. Он оживился, глаза поблёскивали игривым огоньком, а движения рук были страстны, но бережны. Он жмурился, и, ворочаясь в постели, приникал к Джону, и издавал нечто похожее на мурлыканье, и шептал свои неповторимые ирландские словечки, щекоча его уши и шею придыханием: «Мо хушле... мо холь...» - «Мой милый... моя голубка...». - Знаешь, Джонни, - проникновенно тянул Френсис, - а ведь давно, ох как давно я желал тебя... даже тот злосчастный приём в Адмиралтействе... я смотрел на тебя и любовался... какой ты красивый был... величественный в своём мундире с эполетами, орденами, но притом какой мягкий... прелестный... Он нетерпеливо потянулся и слегка укусил его за шею, затем втянув нежную кожу губами; Джон тихо вскрикнул с томной, почти кокетливой, интонацией, но не отстранился, а Френсис ещё и дал волю языку – так что, когда он отпустил Джона, шея его была влажна. - Не лукавь, Френни, в тот вечер тебя больше занимал Росс... - Ах, пустое, может, по старой памяти, чисто дружеские жесты. Ведь он уже поженился с Энн, и я, кхм... - Ну уж!.. Чем докажешь? Им нравилось предаваться этой пустой болтовне и возне. И Джон мог бы упрекать себя за отступление от собственных строгих правил, но слишком уж соскучился по дразнящим ласкам – покусываниям, щипкам, шлепкам, пожатиям – и ему отчаянно не хватало солоноватых, требовательных поцелуев Крозье. Он неосознанно извинял себя тем, что слишком измучился тревогами, сам того порой не замечая, и теперь хотел предаться наслаждению. Возможно, перед новым напряжением сил и новыми огорчениями. Но сейчас это даже не хотелось представлять. И всё-таки они оба не были расположены к отчаянным любовным подвигам, с перуанской ли настойкой или без неё. Но притом не видели в этом неприятности и досады. Сошлись на том, что должным образом подготовились, обеспечив гладкость скольжений. Джон улёгся, обняв Френсиса со спины, так, что самые деликатные части их тел соприкасались, а бёдра льнули друг к другу, и Джон начал движение, задавая темп. Он был размеренным и вдумчивым, пусть и становился всё более стремительным, а дыхание их обоих – всё более шумным и свободным. Притом не ощущалось той горячки и безумия, как в их первые разы – лишь постепенно, хоть и настойчиво, окутывающее тепло, прогоняющее полярную стужу. Франклин поймал себя на мысли, что это напоминало минуты его близости с Джейн. Ассоциация мелькнула на секунду, но тут же была стёрта разумом, странно сочетающим педантичность и отуманенность. Последняя нарастала по мере того, как Френсис всё чётче руководил процессом, аккуратно сжимая в руках их плоть и не позволяя оторваться друг от друга. И как бы ни было греховно то, что они делали, но Джон чувствовал некое высшее единение, пусть во мгле тёплой разморенности и не было места по-настоящему праведным переживаниям. Но их следовало оставить на Большой земле. Они одновременно испустили усталый и блаженный вздох, а затем замерли, прислушиваясь друг к другу. Стоило потушить свет, что и сделал Джон. Возможно, преждевременно. Им пришлось привести в относительный порядок их ложе уже в темноте, но эта нелепица не смущала – они наловчились так, словно жили вместе уже несколько лет. Оставалось лишь снова зарыться в одеяла, сберегая драгоценные крупицы тепла и не позволяя телам остыть – в надежде, что они этой ночью снова согреются вместе и проспят в покое до иллюзорного тёмно-серого рассвета. Френсис отличался чуткостью и обычно вскидывался оттого, что Джон, спавший сном праведника, начинал храпеть ему на ухо – и тогда, презрев все приличия и предписанное почтение, награждал своего начальника чувствительным тычком под рёбра или в живот. Франклин осекался, сквозь дрёму бессвязно бормотал что-то неразборчивое умиротворящим и извиняющимся тоном – и с блаженным вздохом снова погружался в тихий сон. Сегодня же было другое. Френсис как будто почувствовал на себе пристальный взгляд и вынырнул из омута – и с удивлением обнаружил, что Джон смотрит вовсе не на него. Приподнявшись на локте, тот, нахмурившись, прислушивался к неким звукам по ту сторону двери. Издавать их мог лишь один человек – мистер Бридженс. Но обычно он был так же деликатен, как и Джопсон, и старался не привлекать к себе лишнего внимания. А сейчас доносилось сухое покашливание и шарканье, словно вестовой метался туда-сюда по кают-компании не то в панике, не то в смущении. И, очевидно, хотел побеспокоить капитана, но не решался. Наконец, раздался несмелый стук в дверь. Джон не отозвался. Вместо этого он шикнул на сонно сощуренного Крозье: - Лежи, Френсис. Оставайся тут. Я сам выйду. Он не ответил на вопросительный взгляд, да и вообще избегал смотреть на него. Он решительно перелез на край койки, спустил ноги на холодный пол каюты – хотя обычно не делал этого, предварительно не натянув чулок – и кинулся одеваться. Френсис наблюдал за ним безмолвно и всё так же красноречиво-вопросительно, но Джон не удостоил его вниманием. Что-то явно случилось. Что именно, Френсису предстояло узнать лишь запоздало, и он досадовал, но не смел пока задавать вопросов. На ходу приглаживая растрёпанную шевелюру гребнем, Джон всё-таки обернулся к нему, но ему явно не хватало сил изобразить ободряющую улыбку, хмурое лицо его излучало озабоченность и тревогу – и невысказанный приказ затаиться. В чём-то это было унизительно: «Хорошо, хоть не велит спрятаться в шкаф, как в бульварных романах», - с едким сарказмом подумал Френсис, но осознал, что и то бы сделал, будь на это воля Джона. Пока ему стоило выждать, затем облачиться в мундир самому и отправиться на разведку, изобразив разыгравшуюся ни свет ни заря бессонницу. Тем временем, раздался приглушённый звук отодвинутой двери, в смутном сумеречном свете стремительно мелькнула в проёме тёмная массивная фигура Джона, и каюта вновь погрузилась во тьму.