Остаёмся зимовать

Крозье аккуратно, медленно наливал чай. Вообще-то это должен был делать мистер Бридженс, но оба капитана сделали ему знак удалиться сразу после того, как была наполнена первая чашка. Она была выпита в полнейшем молчании. Френсис, не смея нарушать его, не спускал глаз с Джона, наблюдал и выжидал. Скрипы корабельного дерева, скрежет и потрескивание льда снаружи и вой порывов ветра стали настолько привычными, что тишину условно можно было назвать полной. Или скорее – мёртвой. Выражение лица Франклина трудно поддавалось определению. Несмотря на кажущуюся застылость, по нему то и дело словно пробегали чуть заметные, призрачные тени, и от этого непрестанного, трудно уловимого движения оно будто теряло цельность и колебалось, рассыпалось на фрагменты и собиралось снова, чтобы опять измениться. Было в этом нечто тревожное. Хотелось уцепиться хотя бы за что-то. Крозье задержал взгляд на глазах командира, устремлённых в направлении иллюминаторов кают-компании. Джон словно тайком пытался что-то высмотреть на невидимом горизонте. Френсис спохватился: он слишком загляделся, и чай уже выливался из чашки на блюдце – ещё немного, и оказался бы на столешнице. Неловким жестом он водрузил чайник на место, и глухое тяжёлое звяканье вывело Джона из летаргического состояния. Он, вздрогнув, перевёл взгляд на собеседника, с которым пока не перемолвился и словом, и во взгляде его читалось: «Ну, вот и всё». В эту секунду Френсису сразу вспомнились вчерашние похороны. С ними решили не затягивать и совершить прощание в тот же день, как прибыли охотники. Следовало покончить с отданием печальной дани погибшему товарищу как можно скорее, чтобы его тень не витала над живыми, и приниматься за насущные дела. А они, если свести всё к единому знаменателю, были нацелены на одну-единственную сокровенную цель – как раз таки остаться в живых. Обе команды собрались в четверти мили от «Эребуса». Там во льду была приготовлена могила. Очевидно, чтобы пробиться к воде для полного соблюдения флотских обычаев, потребовалась бы уйма взрывчатки и времени. Поэтому обряд представлял собой некую половинчатую смесь между морским и обыкновенным. Впрочем, рассеянно подумывал про себя Френсис, ведь лёд – это та же самая вода, только в твёрдом виде, а значит, и отхождения от традиций нет, и даже Джон не смог бы с этим поспорить... А он и не собирался. И вообще не горел формализмом, вопреки самым скептическим ожиданиям, что могли бы возникнуть у возможных недоброжелателей. Погода постепенно, но неуклонно портилась, и Франклин распорядился, чтобы люди оделись потеплее – поэтому ни о какой внешней торжественности говорить не приходилось. Речь его также была довольно короткой, пусть и прочувствованной. На всех лицах отражалась боль и горечь – но по иронии, причина такого единодушия была прозаична донельзя: поднимался гадкий пронизывающий ветер, он швырял горстями белую мёрзлую крупу, которая секла кожу, как розгами. Голос у капитана был звучный, но порой приходилось поднимать его до крика, чтобы заглушить порывы. Да и отнюдь не во всём перечисленном состояла главная странность этих спешных похорон – не было тела. Поэтому в могилу опускали пустой гроб, над пустым гробом прозвучала и заупокойная речь, и ружейный залп морских пехотинцев. Люди чествовали пустоту, и пустоту же пытался перекричать их командир... Когда всё было кончено, все, включая офицеров, с видимым облегчением разошлись по кораблям, где их наконец-то ждал ужин и какая-никакая возможность согреться. Френсис мало был знаком с покойным лейтенантом Гором, да и в разговорах он упоминался не то, чтобы очень часто, поэтому оставалось лишь умозрительно представлять, что значила эта потеря для начальника экспедиции – и всё-таки исподволь Френсис то и дело присматривался к Джону. Тот держался превосходно. Настолько, насколько возможно. Ни стать, ни голос не выдавали никаких колебаний. Обращаясь к присутствующим, он взял на себя смелость сказать не только долженствующее по Священному Писанию – что все мёртвые воскреснут во время нового пришествия Христа – а подчеркнуть, что и сейчас лейтенант незримо остаётся с товарищами, «одним из нас». Ветер нехотя унялся буквально на полминуты, капитан собрал все силы для заключительного слова, и его услышали наконец-то все собравшиеся: - ...и ни в этой экспедиции, ни после неё никто не должен быть забыт, пока в людских сердцах теплится огонь. Его необходимо сохранить и во имя Бога, и во имя нас самих, ибо человек и Бог едины, что Христос как раз и доказал своим примером воплощения... Но уповать нам следует всё-таки не на второе пришествие, а сосредоточиться на моменте нынешнем и насущном. Не сугубо молитвой и этой скорбной церемонией, но своим трудами, стойкостью и мужеством мы послужим Господу и будем чтить память нашего товарища. - Аминь, - откликнулся дружный хор голосов. «Вот это было хорошо», - невольно отметил Френсис. Неизменно хорошо, прибавил он про себя – потому что нынешняя речь, произнесённая Джоном, до странного красноречиво и прозрачно перекликалась с тою, что звучала при отправке отрядов. И всё-таки Френсис гадал – кажется ему или нет? – но Джон вёл себя не совсем естественно: в его манере изредка пробивались бравурные нотки необъяснимой надежды, чтобы тотчас же стыдливо угаснуть под серым пеплом печали. Заметил ли ещё кто-нибудь такие колебания? Или это Френсис уже записал себя в знатоки человеческих душ – по крайней мере, этой конкретной души? Он начинал беспокоиться, хоть и не мог объяснить, почему. Одно лишь смутно чувствовал – что с Джоном нужно как можно скорее переговорить. О чём угодно. Благо тем было предостаточно – их изрядно прибавилось после возвращения отряда и появления эскимосов. И, словно откликаясь на его размышления, Джон вышел из задумчивости. Крозье мог ожидать от него хотя бы пары скорбных раздумчивых фраз, но его слова были подчёркнуто сухи: - Ну что же, Френсис? Удалось ли разговорить эту местную девицу? Оставалось лишь пожать плечами и честно сообщить: - Не особенно. И это мягко говоря. С лёгкой руки Блэнки её уже прозвали Леди Безмолвной. Такое чувство, что и она лишилась языка. Френсис метнул беглый взгляд на Джона и уловил на его лице выражение, которого он и опасался, и ожидал – смесь досады и горькой снисходительности: «Ну вот, я же говорил». - Даже странно, - подчёркнуто раздумчиво произнёс Франклин. - Ведь и ты, и доктор Макдональд поднаторели в местном наречии, одно это должно бы располагать человека. Крозье поморщился, как от зубной боли: - Не обязательно. – Чуть помедлив, он прибавил: - Мне кажется, что эта девушка сражена смертью отца и её нелепой несправедливостью. Она словно застыла. И думает, как ей жить дальше, как вести себя. Её рано о чём-то спрашивать. - Значит, рано? Джон вздохнул и, вскинув брови, покивал с деланным сочувствием. - Ей требуется время. - И сколько же? - Не могу знать. Начальник экспедиции скривился. Он узнал в этой манере себя самого. Время. Промедление. Ему сейчас меньше всего хотелось любого сходства с этой туземкой, даже по формальному признаку. Совесть подбрасывала неудобный вопрос: «А что она, не человек? Такой же, как любые на этих судах?» - но после пережитого потрясения Джон без особых угрызений совести мог ответить: «Нет. Не такой. А, возможно, и вовсе не человек». Стоял лишь один вопрос: как рассказать об этом Френсису? - Неужели наша очаровательная барышня... ...Джон не вполне язвил, когда формулировал так свою фразу. Ему действительно бросилось в глаза, как необычно благородны черты незнакомки и как оно отличается от рисунков его тёзки Росса: лицо не кругло, а вытянуто, нос не приплюснут, а тонок с горбинкой. Всё в этой женщине могло бы источать гармонию – если бы не её зловещесть и откровенная враждебность. Когда она говорила с ним, то обращалась не к конкретному человеку, которого звали Джон Франклин. В его имени она объединяла всю экспедицию и всех людей, что находились на кораблях. И он в очередной раз почувствовал бремя: если будут спасать людей, то огласят именно его имя – «мы спасаем сэра Джона» - того, кто не смог выполнить поставленные задачи и защитить свою репутацию. Он был очень популярен, ему сочувствовали, считали героем – но благодаря чему? Его любили из жалости. Даже его первая супруга Элеонора – которую вытащила на ту лекцию в Географическом обществе Джейн, именно Джейн – в первую очередь пожалела его из-за тех злоключений в Канаде, что едва не стоили ему жизни. А уж потом полюбила. И всё-таки Элеонора всё-таки хотела видеть в нём героя, за которым она будет как за каменной стеной, а когда разочаровалась в своих ожиданиях, обижалась почти с детской искренностью и жестокостью, порой не хотела разговаривать с ним и бросала осуждающие взгляды. Джейн относилась иначе – с самого начала она принимала обе его стороны, героическую и мягкую. В порывах нежности она называла его «ребёнком» и «котёнком». В то же время она была более, чем уверена в том, что он способен быть талантливым командиром. Он действительно мог олицетворять собой целую экспедицию. И именно это уловила проклятая эскимоска. И решила ударить по больному месту. «Ты, Джон Франклин, чужак в этих местах, ты погибнешь и утащишь с собой остальных». Если бы Джон углубился в эти предчувствия, то недолго было бы и повредиться рассудком. Он решил защититься сухостью и деланной куртуазностью: - Неужели наша очаровательная барышня не можеть ответить даже на простейшие вопросы? Они, действительно, были очевидны и диктуемы здравым смыслом: кто такова эта эскимоска и кто таков был её отец, и имеется ли где-то поблизости мало-мальская дичь, и находятся ли рядом соплеменники – и если да, то можно ли каким-то образом связаться с ними и начать общение. В противном случае казалось необъяснимым то, в какой глуши оказались эти двое, но не это сейчас представляло первостепенный интерес. - Главное, - с нажимом произнёс Джон, - это что за зверь напал на отряд лейтенанта Гора – знаком ли он туземцам? Видели ли они его раньше и что у него за повадки? Насколько он опасен? Как местные жители с ним борются или как от него укрываются? Крозье лишь покачал головой и поднял руки, словно защищаясь от летящего в лицо снега. Франклин поморщился с раздражением и отрезал: - Френсис, даю тебе ещё день, самое большее, два, чтобы вытянуть из неё хоть нечто – а потом пускай отправляется на все четыре стороны. Если она ничего не говорит, какой от неё прок? Никакой пользы, кроме вреда! Ни он, ни Френсис не улыбнулись невольному нелепому каламбуру. Крозье откинулся на стуле и посмотрел на начальника экспедиции, вздёрнув бровь: - Право слово, Джон, я тебя не узнаю. Что-то я за тобой не замечал настолько враждебного отношения к местным, уж по крайней мере, из того, что я про тебя слышал и из твоих собственных рассказов об экспедиции девятнадцатого года в Канаде! Помню, ты рассказывал, там тоже была местная девушка – вроде как её звали ещё так чудно, Зелёный Чулок? Точно. Она ведь даже путешествовала вместе с вами в группе индейцев, что помогали добывать дичь, и ты относился к ней благосклонно... - Не я, Френсис. Куда благосклоннее, - издевательски протянул Джон, - относился к ней мичман Худ. - Но ты как командир всё-таки имел право не допускать её присутствия, однако... Франклин только горько рассмеялся: «И ты туда же!» Одно дело иметь право, а другое – успешно его осуществлять. В первой своей экспедиции он явно чувствовал себя не в своей тарелке и вовсе не ощущал власти. Он был в числе флотских офицеров, которые после завершения войн с Бонапартом оказались не у дел, а исследование неведомых арктических земель стало удачным предлогом хоть куда-либо их пристроить. Но, хотя полярниками не рождаются, вчерашний служака и рядом не может стоять с опытным исследователем, и пиетет – это последнее, на что мог рассчитывать лейтенант Франклин от своих подчинённых. С другой стороны, веское слово мог бы сказать и вождь по имени Акайтхо. Но в щепетильной ситуации он растерялся, вероятно, не меньше английского офицера. Им оставалось лишь изредка обмениваться озадаченными взглядами и... молчать. Уж слишком необычным было всё происходящее – роман не просто двух людей, а двух миров, со всеми вытекающими вольностями и непредсказуемостью. ...Нервы и вправду сдавали, и, казалось, всё услышанное могло уязвить его. Досадно было отмечать такую обострённую чувствительность и слабость, но Джон ничего не мог поделать с собой и сейчас тоже не стал сдерживаться, прерывая Френсиса: - Не могу взять в толк, к чему ты вообще ведёшь?! - К тому, что меня удивляет твоя злость. Я могу чего-то не понимать, но мне кажется, между этой девушкой и той не такая уж большая разница, и... - Разница, поверь, больше, чем может показаться, - снова перебил Джон и подчеркнул: - И я не намерен допускать того, что было допущено мною раньше. Однозначное сходство здесь только в одном – что присутствие этой дикарки тлетворно скажется на дисциплине, а смуты в головах людей в наших обстоятельствах я допустить не могу. Крозье прыснул: - Ах вот ты о чём! Недаром говорят, что у самых праведных людей бывают неправедные мысли. Да и высокого же ты мнения о самообладании наших моряков. Да и лично мне совсем не кажется, что у Леди Безмолвной не будет отбою от, кхм, поклонников – по крайней мере тех, кого не отвратит даже угроза порки. Джону определённо не нравилось, какую направленность обретал и без того малоприятный разговор, и он скривился: - Считаю нужным отметить, что мои мысли текли в не столь циничном русле – хотя подобные опасения небеспочвенны. Стоит припомнить хотя бы твои собственные слова о том, что люди на многое способны в состоянии отчаяния. - И всё-таки я не думаю, что кто-то из наших вздумает устроить дуэль за её благосклонность, как твои Бак с Худом! – проворчал Френсис, но осёкся. Джон воззрился на него исподлобья, словно поверить не мог, как у Френсиса хватило ума припомнить о таком вопиющем безобразии, ставящем под угрозу авторитет пусть молодого и неопытного, а всё-таки начальника экспедиции. У него заняло добрых полминуты сдержаться, и он предпочёл сделать вид, что пропустил слова Крозье мимо ушей. - Подумай о другом, - подчёркнуто размеренно произнёс он, – о том, при каких обстоятельствах появилась здесь наша «прекрасная» незнакомка и о замечании доктора Гудсира. Вероятно, из-за манер своих он и может показаться кому-либо простофилей, но, поверь, он кое-что смыслит в движениях человеческой души и в том, что делается в головах – не только в анатомии, всех этих разрезах, швах и прочем. Джон испытал некоторые угрызения совести от того, как резко он выразился по поводу помощника анатома, но утешил себя тем, что далее отдавал ему должное – и продолжал как можно более твёрдо: - Так вот, он сказал о «горе и усталости». Вся наша полярная обитель нынче – это обитель горя и усталости. А особенно – сейчас, после того кошмара, что случился с отрядом Грэма. Нахождение на кораблях туземки, что присутствовала при случившемся и могла оказаться к нему причастна... Да, разумеется, это не доказано! – сделал Джон упреждающее движение рукой, не давая Френсису возразить. – Не доказано, но люди Бог весть что могут додумать – а, основываясь на своих подозрениях, озлиться и причинить этой девушке вред. Крозье медленно покачал головой: - Я окончательно перестаю тебя понимать – то ты хочешь избавиться от неё, то начинаешь проявлять небывалую заботу. - Я всего лишь выполняю свой долг и тебя призываю к тому же самому. Крозье помедлил. Он привык к тому, что иногда под властью странного азарта Франклину нравится язвить, словно отыгрываясь за все моменты слабости в прошлом – и у него теперь не хватало сил питать истинное раздражение по поводу этой манеры своего начальника. Его внимание привлекало другое: то, как Джон, сам того не замечая, кусает губы и сцепляет пальцы, как в глазах его за завесой гнева и осуждения мелькает страх и растерянность. Френсис осторожно протянул руку и накрыл ладонью запястье Джона. - Послушай, я могу и ошибаться, но мне кажется, у тебя... кхм, если так можно выразиться, какие-то личные счёты с этой эскимоской. Тот не отдёрнул руки, но осанка его оставалась такой же напряжённой, а губы всё так же чопорно поджатыми: - Какие у меня могут быть «личные счёты»? Крозье опять сделал паузу и без новых слов решил скользнуть рукою чуть ниже и надавить на прохладную гладкую кожу тыльной стороны ладони Джона. Мало-помалу от его касания начинало просачиваться тепло, он это чувствовал. Где словесный такт изменял ему в силу нелёгкого характера и природной резкости, порой приходили на помощь именно прикосновения. Тем более, запоздало вспомнилось ему, человека в моменты скорби и смятения как раз полагается держать за руку, разве нет?.. И Франклин медленно оттаивал, отзываясь на безмолвное извинение. Он поколебался и тихо произнёс: - Сейчас я скажу нечто странное. Прошу не считать меня религиозным фанатиком. Могу, по крайней мере, рассчитывать, что ты, Френсис, уже немного меня знаешь, и потому... Слова трудно ему давались, он всё никак не мог подобрать верных, чтобы выразить то, что терзало его. Вконец сдавшись, он тяжело вздохнул и решил говорить без обиняков: - В общем, Френсис, верь или нет, а есть в этой барышне нечто... бесовское. Он мужественно выдержал изумлённый взгляд Крозье и прибавил: - И пресловутые «личные счёты» присутствуют. В моём рассказе достанет и непотребства, и нелепости. И кое-чего необъяснимого. Поклянись чем тебе угодно, что не станешь высмеивать меня. Джон уже несколько раз репетировал в уме то, как он поведает о случившемся в лазарете. И он приходил к единственному выводу – что подобающих слов для этого просто не существует. Худшие опасения оправдались. Едва он начал рассказ, как Френсис подозрительно хмыкнул, крякнул и отвёл глаза, а углы его рта задёргались. - Что? – мрачнее тучи переспросил Франклин. - Я...кхм, Бога ради, прости, Джон!.. – сдавленно пробормотал Крозье. - Ты даже дослушать не в состоянии – да что там, даже начать пытаться это делать. - В который раз отмечая свою душевную шаткость, Джон всё больше злился. – Начнём с того, что нагота Безмолвной была не главным, что меня поразило... - Ну, разумеется, - пробормотал капитан «Террора», - это было бы очень странно – ведь ты, Джон, как-никак дважды женат!.. «Это невыносимо», - подумал Франклин и воздел очи горе. - Да ладно, я молчу! Нем как могила! Несмотря на примирительные интонации Крозье, рассказывал Джон сквозь зубы, с каждым словом чувствуя себя всё большим идиотом – более того, умалишённым. И всё-таки, стараясь говорить монотонно и ровно, он не пропустил ни единой своей попутной мысли. Он даже не преминул сослаться на рассказы Фицджеймса, зная, что с некоторых пор Крозье более терпимо относится к коммандеру. А тот пересказывал сюжеты восточных мифов о заброшенных языческих храмах в глухих джунглях. Случайный путник, потерявшийся в тропической чаще, набредал на такие святилища и лицезрел сумрачные величественные своды, все в трещинах и лианах, и они так и грозили обрушиться, но неизменно, необъяснимо манили. Робко ступив в тёмное пространство, пахнущее сыростью, гнилью и летучими мышами, заблудший человек видел там вовсе не добродушного тигра-проводника Хушэня, о котором Джеймс рассказывал в рождественскую ночь – но статуи божеств. Они были настолько древними, что даже устного предания о них не сохранялось, и настолько жуткими, что не только христианину, но и сыну Востока больше могли бы напомнить демонов – многорукие, многоглазые, частенько с головами странных зверей. Путник замирал в благоговении, больше напоминавшем оцепенение, либо в страхе, и тут-то и начиналась дьявольщина. Статуи оживали и бросались на нечаянного пришельца в жажде его крови, плоти и души, которую стремились пожрать. И сколь бы близкими старинным традициям ни казались те же китайцы или индонезийцы людям современным и цивилизованным, но даже они для кровожадных Древних виделись непрошенными пришельцами из возмутительной современности, оскверняющими храм одним своим присутствием. И единственное, на что они годились, так это на роль жертвы и пищи. Именно таким существом казалась и Безмолвная в тот момент, когда прогоняла Джона из лазарета. Её фразы, сочащиеся угрозой и презрением, были адресованы не человеку, что нарушил приватность другого человека, её тон не был тоном оскорблённой женщины – особенно учитывая то, что эскимосы, как и индейцы, по-иному относились к наготе. В лице Франклина туземка не прямо, но выразительно проклинала всю экспедицию и пророчила беду. Как ни странно, чем дальше Крозье слушал, тем более серьёзным и озабоченным становилось выражение его лица, хотя и в некие моменты начало казаться Джону каким-то осоловелым. Он будто старался нечто соотнести – притом не только сбивчивые речи командира с его ошеломительным признанием. - Стоит отметить, - с нажимом произнёс Джон, - что мне не близки темы месмеризма, спиритизма и подобных же практик, на которые сейчас возникла нездоровая мода в светских кругах нашего общества. Можно сказать и так: всё, что я узнал об этих явлениях, я узнал против своей воли. И всегда держался от них подальше. Но если мне что-либо неприятно, это не означает того, что этого не существует. Примером может служить... даже не знаю. Цинга? Увечья, получаемые на службе? Не хотел бы иметь с этим дело, но действительность упряма. Так же и здесь. Упрямы свидетельства о том, что некоторые люди обладают... кхм... назвать ли это «даром убеждения»? Или иного названия заслуживает сей сомнительный талант? Но они могут внушать другим душевные расстройства, видения и шальные мысли. К таким людям как раз и относятся те, кого принято называть шаманами. «А ты стал специалистом по шаманизму?» - так и тянуло спросить Френсиса, равно как и привести пример инквизиторов, но он вовремя сдержался. - И ты считаешь, что она одна из них? – хрипловато переспросил он. - Вполне может быть. Свой пример я считаю достаточно ярким. Я всегда был верующим, но никогда не испытывал того, что называется экстазом и что так иногда превозносят католики. В чём угодно меня можно упрекнуть, но только не в экзальтированности. - И всё-таки... - Нет, не «всё-таки», Френсис. - Её внимательно охраняют. - А почему она не сможет воздействовать и на охранника? А после и на кого-то другого? А потом ты даже не проснёшься, потому что твой верный вестовой воткнёт тебе нож для бумаг в шею. Крозье передёрнуло. Это заявление было жестоко. Но Франклин очевидно не руководствовался вздорной прихотью, и глаза его метали молнии прицельно из-под насупленных густых бровей. - Я умоляю, Джон... - Умолять следует не меня, а только Господа, чтобы он вернул тебе прозорливость, - покачал головой начальник экспедиции. - Ты эту барышню совсем не знаешь. Не больше, чем я. И не можешь предсказать то, как она повлияет на любого человека, что окажется рядом. Если бы только разврат! – всплеснул руками он. – Может показаться непохожим на мои суждения, но это меньшее из зол. Пойми, что под «нарушением дисциплины» я имел в виду и нечто худшее. - Почему бы ей заниматься этим, даже будь она шаманкой? - Ты словно бы не слушал. Мои, пусть и иносказательные, рассказы о восточных мифах, могут показаться непривычным пустым звуком. Однако они могут не отражать фактов того, что происходит на неизведанных землях, но живописать закономерности. Я не могу знать, в чём может быть её интерес... но он может присутствовать. Крозье закрыл лицо руками и крепко потёр переносицу, словно страдал от головной боли. - Сложи два и два. Тем более, это должно быть тебе известно даже по Антарктической экспедиции... – Джон поколебался пару мгновений и издал глубокий вздох – пожалуй, слишком сурово было бы напоминать Френсису о былых невзгодах, тем более что они продолжали на нём сказываться даже теперь. – При долгом нахождении в полярных широтах людям свойственно выходить из равновесия. И даже теперь это присутствует. Гудсир доложил мне о том, что нашего ледового лоцмана Коллинза посещают «ужасные мысли» - он не стал делиться подробностями, но стоит ли умным людям вроде нас вообразить, что они могут подразумевать? Генри после того, как стал свидетелем гибели бедного мальчонки Билли Уоррена, сам не свой. А твой славный молодой кочегар Торрингтон? Я навещал его. Он умер от чахотки, таково заключение доктора Макдональда. Но перед смертью он был будто безумен и заговаривался так, что даже страшно, какие видения посещали его. Да, я приписываю это не только болезни. Тебе бы стоило приглядеться и к остальным членам команды. И тут уж – пока признаю свою слабость – Бог весть, что их спасёт, наверняка не только и не столько мои пресловутые проповеди. Не хватало ещё, чтобы умы людей были расстроены чьим бы то ни было влиянием. Несмотря на последние «праведные» и скромные фразы Джона, Френсис готов был зарычать от досады и ткнулся лбом в сложенные на столе руки, вызвав некоторое удивление командира. Тот не ощутил, но нанёс удар в больное место. Именно на корабле Френсиса случилась первая смерть в экспедиции. И именно он беспечно относился к здоровью пусть даже юного и несоизмеримо низкого по рангу подчинённого, лишь изредка справляясь у доктора Макдональда. И увидел его лишь в гробу, тогда как Джон пришёл к нему и провёл, по мере сил, душеспасительную беседу. Нарочно ли Франклин припомнил это? Оставалось гадать. Но их нынешний разговор очевидно не складывался, несмотря на все старания Крозье. Его непосредственность виделась грубостью, а его касания почти оскорблением. А Джон рассказывал совершенно дикие вещи и в то же время был серьёзен, как никогда. Френсис даже отказывался предполагать, как он к этому относится. И именно поэтому он собрался с духом и произнёс: - Каковы бы ни были твои переживания, мне тоже достало. Когда мы с Макдональдом и Блэнки впервые пробовали найти общий язык с нею. Джон принял внимательный вид, и как же Френсиса сейчас нервировали это театрально приподнятые брови и сцепленные на столе руки. Тем не менее, Крозье рассказал, что удалось выяснить после перемещения туземки на «Террор». Она точно так же невозмутимо позволила себя осмотреть доктору – и тот констатировал, что она явно не голодала последнее время: тело её было стройно, мускулисто и сильно, а измождённое выражение лица стоило, скорее, приписать душевным потрясениям, а не каким-либо невзгодам, связанным с пропитанием. На последнем решил сосредоточиться Френсис, дабы завоевать расположение незнакомки, притом вполне искренне. Он принёс ей соболезнования и выразил надежду, что она когда-либо сможет простить их, чужаков, за несчастье, что произошло с её отцом не по злому умыслу, но по чистой случайности. Он также пытался внушить ей, что они друзья и желают ей помочь, тем более, теперь, в такой ситуации. Но она ответила взглядом таким тяжёлым, что он мог бы заставить их провалиться под лёд. - Если вы в самом деле хотите помочь, уберите отсюда ваши лодки. Френсис оторопел. - Вас не должно здесь быть. Крозье и сам готов был согласиться, но не соглашался лишь с одним – что эскимоска смотрит на него столь непримиримо, так, будто они ещё и её изнасиловали и все льды вокруг растопили адским пламенем. Ему стоило собраться с мыслями и припомнить все тонкости местного наречия: - Но мы здесь не по своей воле. Наши лодки – они застряли. Лёд мешает. Надо подождать, пока он растает. Там мы снова тронемся в путь. И нас тут не будет. При этих словах дикарка устало прикрыла глаза, словно разговаривала с неразумными детьми. И снова промолчала. Оставалось лишь утешать себя тем, что эскимосы в принципе весьма сдержанный народ, и в их языке даже не существует ядрёных ругательств, подобных всему тому, что слышал Френсис начиная со своих тринадцати лет на морской службе. Однако, судя по выражению лица девушки, она бы могла крепко выразиться, если бы умела. Вначале она что-то запештала про себя, словно молилась – и Крозье, и Макдональд лишь тщетно прислушивались к её словам. В конце концов она снова пронзила их чёрным, непроницаемым взглядом, и как можно разборчивее заговорила. И лоцман, и врач замерли, когда капитан озадаченно сообщил им: - Она говорит странные вещи. Что если мы не покинем это место прямо сейчас, то мы «хук-ка-хой» - исчезнем. Вторя его неумелому слову, эскимоска медленно, церемонно поднесла ладонь ко рту и сделала выдох – словно сдувала прах. И Блэнки, и Макдональд с недоумением переглянулись. И напрасно было смотреть на командира: тот и сам ничего не понимал, но ощутил, как по хребту пробежала ледяная дрожь. - Так что в целом я понимаю тебя, - глухо проговорил Крозье. – Если нам было неуютно, не представляю, что испытывал ты, если... учитывая, что это правда, - исправился он на ходу. - Тем не менее – да, я всё-таки надеюсь преодолеть её упрямство и узнать хотя бы что-то. О чём я тебе немедленно доложу. - Действуй, дорогой мой капитан, - со вздохом произнёс Франклин. - И постарайся не дать этой чаровнице заморочить тебе голову. Крозье туманно улыбнулся: - Ну, я очарован только одним человеком и голову морочить позволяю только ему – в конце концов, именно это и предполагает такая штука, как субординация... Джон только фыркнул. Они встали из-за стола. Френсис обернул вокруг шеи пушистый дарёный шарф, лихо накинул толстую шинель, проверил в кармане рукавицы и застёгиваться стал уже на ходу. На прощание капитаны обнялись перед выходом из кают-компании. При этом Джон уловил терпкий злаковый запах и поморщился. Он всё-таки не отстранился и прильнул теснее, только стараясь, чтобы его шёпот был не слишком жарким и зудящим – и почти неслышно проговорил: - Френсис, ты нарушил врачебные предписания? Крозье поморщился и нахмурился: - Единожды за долгое время. Теперь понятна становилась его развязность при разговоре и скачки от проникновенности к откровенной бестактности. Непонятна была лишь причина. Но Джон не стал разглагольствовать. Ему не хотелось выяснять отношения на пороге – хотя он многое мог бы сказать и чувствовал себя в эту секунду едва ли не ещё больше уязвлённым, чем в самые неприятные минуты их разговора. Всё, что он смог сделать – это сухо отчеканить: - Хорошо. Я очень надеюсь на твою бдительность. С этим и расстались. Вскоре Крозье уже шагал по направлению к «Террору», отмечая, что за время его пребывания на флагмане погода ещё больше испортилась. Ветер грозил сбить с ног, завывал в ушах и насквозь прошивал плотное шинельное сукно, снова стегая по щекам влажными розгами. Над головой сгустились свинцово-фиолетовые, чернотой наливающиеся, тучи. «Не завалило бы нас тут снегом по самые реи», - озабоченно подумал Крозье и ускорил шаг.