Остаёмся зимовать

По возвращении подчинённого Стэнли прохладно осведомился: - Ну что же, мистер Гудсир, как успехи? - Вполне удовлетворительные, доктор Стэнли, - сдержанно отозвался тот и вкратце рассказал о том, что узнал от эскимоски. Говорить о том, что нашёл покровительство в своей дипломатической миссии, Гудсир не стал – это выглядело бы хвастовством. Но соответствующий приказ прилетел с «Террора» уже на утро следующего дня. Прочитав сию бумагу, Стэнли скривился. Все офицеры почему-то благоволили этому беспокойному чернявому чудику. Ну что ж, а может, оно и к лучшему? Пускай занимается своим непрактичным «научным» баловством, коли так. Стэнли никогда не считал его помощь безусловно необходимой и с нынешнего момента становился безоговорочным владыкой лазарета на флагмане – так, как оно и подобало, и этот Гарри меньше теперь путался под ногами. И всем было хорошо: Стэнли делал своё дело, Гудсир – своё. Была б его воля, он бы навещал Силну каждый день, но опасался, что это может стеснить её, однако ожидал каждой встречи с плохо скрываемым нетерпением. Это неизменно вызывало у его начальника красноречивое хмыканье – но Гарри научился не замечать насмешки и подбадривать себя пусть и небольшими шагами, что происходили в сближении с девушкой. Она по-прежнему была скованна, однако понемногу оттаивала. Застылость скорби и потерянности сменилась напряжением и затаённой пытливостью. Тем не менее, на «Терроре» ей, очевидно, не нравилось. Ей была чужда эта обстановка, и она не могла взять в толк, чего от неё добиваются все эти люди, тогда как она им всё объяснила предельно ясно. Гарри старался понять, как она относится к тем немногочисленным офицерам «Террора», которых регулярно видела и которые всё равно казались ей назойливой толпой. Он пытался уловить это в её движениях и взглядах, сколь угодно ненадёжными ни были эти источники. Лоцмана Блэнки она почему-то считала зазнайкой, недоучкой и самозванцем: она глядела на него как на человека, что провозгласил себя знатоком здешних мест, но на самом деле не может понимать и толики того, что известно ей и её народу. Доктора Макдональда она воспринимала примерно так же, как и Гудсира – как «недоделанного» шамана, пусть и человека незлого, и понимала, что уважения к нему пробудить в своей душе не может, но может хотя бы изображать снисхождение и благодарность за заботу о её здоровье. На капитана Крозье она бросала такие сложные взгляды, что Гарри не мог и помыслить о том, чтобы истолковать их. За полминуты выражение её лица могло отразить не меньше нюансов, что, пожалуй, у сэра Джона с его внешней безупречной сдержанностью и глубинной эмоциональностью. Сначала Силна вспыхивала непрошеной надеждой, которая сменялась упёртой, будто выученной и вымученной, неприязнью, а затем тревожной тоской. Будто она хотела поведать этому человеку больше, чем сейчас могла себе позволить. Гарри мог питать лишь робкую надежду, что ему удастся разузнать больше о её тайных порывах и доложить о том капитану. Ведь только «приставания» Гудсира она терпела – и даже встречала его сдержанной, а теперь иногда и вполне открытой улыбкой. Возможно, он чем-то забавлял её, и она относилась к их беседам как к развлечению, а не как к докучливым допросам. Ей казалось занятным узнавать новые слова и импонировало то, что чужеземцы стараются узнать её язык – правда, порой, наверное, она задавалась: а с какой же целью, мимолётной или далеко идущей? И тогда снова упрямо замыкалась. Тут и Гудсир, и Макдональд оказывались беспомощны – Силна вновь надевала неприступную личину Леди Безмолвной, и оставалось только ждать смены её настроения. А некоторые новые знания она была или не в силах воспринять, или попросту не хотела их усваивать. Ей была противна здешняя еда, несмотря на все добросовестные старания кока мистера Диггла: блюда были непривычными, следовательно, невкусными, а то и вовсе заставляли усомниться в их съедобности. Только из милости к Гарри Силна брала щепотку пищи, медленно жевала и старательно проглатывала. Но овощи она всё-таки пару раз выплюнула и, скривившись, только помотала головой в знак извинения: не могу, и всё тут. Тогда ей дали тюленьего мяса из оставшихся скудных припасов, но и тюленина из-за необычного способа приготовления была лишь меньшим из зол – ведь нужно же было что-то есть, чтобы не умереть от голода. Гудсиру оставалось только сокрушаться, но ничего сделать он не мог – не кормить же её насильно? Макдональд был вынужден лишь согласиться с таким выводом, тем более что Силна всё равно, несмотря ни на что, выглядела ничуть не измождённой. Быть может, сказывалась привычка организма к длительным периодам поста. Проверить это никак не представлялось возможным, приходилось только надеяться на верность гипотез. Также оказались бесполезными усилия обоих врачей научить её пониманию карт в очередной попытке выяснить, где ближайшее стойбище. Изображения островов и проливов казались ей просто странными асимметричными узорами, безобразными и оттого непонятно, какую цель несущими. Самое большее, что удалось вытянуть из девушки, так это то, что, когда они с отцом пускались в путь, ближайшее поселение её соплеменников находилось в четырёх днях перехода. На это оставалось лишь покачать головой: ведь за день можно пройти и восемь миль, и четыре, и полторы. Кроме того, замечал Макдональд, коренные северные народы нередко кочуют, поэтому там, где эскимосы были, допустим, две недели назад, нынче их может не оказаться. Гудсир и сам понимал, что дело начинает стопориться. Такое же ощущение у него возникало несколько раз, когда он был в составе отряда Гора и прикладывал наивысшее усилие, чтобы продвинуть сани, но полозья не страгивались с места, и непрошеной иглой его пронзало чувство, что он не помогает иным участникам отряда, а только мешает. И, повинуясь неведомому отчаянию, он зацепился за последний их разговор, когда Силна сказала, что рисунки чужеземцев не только некрасивы, главным образом, что они непонятны: как они могут запечатлять их земли таким странным образом? Тогда Гарри принёс ей наброски и собственные, и руки коммандера Фицджеймса – что, сделал, разумеется, с его разрешения – но намеревался выведать совсем иное, думая о костяных фигурках. Девушка с величайшим вниманием разглядывала этюды и порой благосклонно кивала головой: да, вот здесь вы правильно запечатлели природу и верно понимаете её сущность. Конечно, она не изъяснялась подобными выражениями, но Гарри уже казалось, что он может уловить её мысли с полуслова. Она также вроде бы порой ободряюще смотрела на него, когда он слишком терялся и смущался, и тогда вовсе не он чувствовал себя представителем цивилизованного мира, повелителем стихий – да и кем он был? – скромным помощником хирурга, отправленным в славную экспедицию с почётной, но и сомнительной миссией. Не все на судах понимали её. Но Силна вроде бы понимала – и сниходила до того, чтобы рассказывать о себе, любуясь его восхищением и горящими глазами. Также ей было интересно слушать о том, как он, эти недо-шаманы Гарри и Александр, справлялись с человеческими хворями. Странным образом, они не имели единения с первородной силой, а, скорее, противились ей, надеялись не на благодать, а на собственное мастерство. Их вождь был таким же. Его она видела один раз. Это был человек старый и почти седой, но с горящим к познанию и честолюбивым сердцем юноши. Это были, конечно, хорошие слова и хорошие качества, но в целом он был очень непонятный. Вроде добрый, а вроде опасный для всех, кто живёт на этих землях. В его натуре господствовало любопытство, а не стяжательство или жажда власти. Но он был инструментом, копьём в чужих руках – возможно, он был глуп и не понимал того сам, будучи таким всю свою жизнь. Когда-то он был воином, но оказался негоден для этого. Зато привык делать то, что ему скажут. Теперь его отправили сюда, как уже не единожды – и он оказывался так же негоден. И такое чувство было, что он – как уже не в первый раз! – вождём становился почти случайно, просто в силу стечения обстоятельств. Разве могло даже это кончиться добром? Она смотрела и видела: за ним придут другие, что будут не так дружелюбны, и превратят эти земли в пепел, и он серой пеленой укроет девственные белые снега. Нужно было остановить его. Поскольку он был робок и невинен настолько, что было удивительно для вождя, стоило его устрашить. И она не сопротивлялась току Сил, когда они проходили через неё и велели сообщить этому горе-вождю то, о чём она потом потом в своём человеческом, вполне человеческом виде, тому, кто слишком тесно был связан с тем, с чем она при всём своём чувстве долга связываться не хотела... Она запутывалась в толстых нитях, связывающих между собой всех этих людей. Вождь, его люди, тот, кому уготовано было занять его место и к которому на самом деле был прикован её взор в ожидании Свершения, затем все эти целители, воины, слуги... Они были слишком многочисленны, их столько тут не требовалось. Угадывалось, что даже белые люди о том думали, когда отправляли сюда большие лодки – но не все, только некоторые относительно опытные и знающие. Самые главные из них явно хотели потешить свою гордыню «покорением» новых неизведанных земель и отказывались даже думать о том, какой жестокий удар получат. Потому что это многоликое, многоголосое сборище на огромных неуклюжих посудинах, вмёрзших в лёд, ожидала совсем не та судьба, о которой мечталось. Ей не хотелось быть к этому непосредственно причастной, потому что, в том числе, не хотелось связываться с Ним. Пусть бы природа всё сделала сама. Пусть бы потом белые люди сами извлекали уроки. А её дело маленькое. В конце концов... её интересовал только один из чужаков, которого она худо-бедно различала среди остальных. Ведь пришельцы казались ей почти одинаковыми. У всех похожая одежда. У всех эти овальные глаза и торчащие носы. У всех волосы более-менее одного невразумительного цвета, у всех бороды или их странные куцые подобия сбоку щёк, тогда как подбородок оставался голым. ...Однажды Гудсир выскочил из кубрика навстречу Макдональду донельзя смущённый, весёлый и... растрёпанный. Врач «Террора» изумился – но тут же пришёл в себя: его коллега с «Эребуса» был в принципе не способен ни на какое непотребство. А когда Гарри всё объяснил, Макдональд рассмеялся: - Ого, да наша барышня заинтересовалась британской мужской модой! Оказалось, она долго робкими жестами и скупыми словами выспрашивала у Гарри разрешения дотронуться до его лица. Ей словно хотелось знать, из чего сделаны эти чужаки; и так-то было понятно, люди все похожи – здесь, видно, был момент чисто праздного любопытства. В итоге девушка осторожно протянула одну руку, потом другую и кончиками пальцев коснулась его щёк. Гарри замер, затаив дыхание, словно во время священнодействия. Тогда Силна запустила пальцы ему в бакенбарды и с внезапной улыбкой начала перебирать и мять их. - Вы правы, доктор Макдональд, - со смешком отозвался Гудсир, - она меня спросила, «как называется эта вроде бы борода, но не борода». Слова, конечно, не смогла правильно повторить, зато было забавно! А потом аккуратно, но верно разворошила мне причёску – вообразите, зачем? - Ну и? - Пыталась понять, на мех какого животного мои волосы похожи на ощупь. - Вот это да! И что же? - Оленя, - смущённо проговорил Гудсир. – Маленького. Ну, так она сказала, «маленький олень»... - Дорогой друг, да вы скоро совсем очаруете нашу леди, и она даже с нами перестанет быть безмолвной! – тепло воскликнул Макдональд. Однако всё было не так просто, как он осмелился сказать. Силна продолжала наблюдать, ощущая, как напряжение растёт. Люди днями мелькали и мелькали. Но только один из этой толпы был ей нужен – тот, с грубым, как торос, лицом, светлыми водянистыми глазами, короткими светлыми же волосами и полностью гладким лицом. Однажды он представился и сказал, что его зовут Аглука. Это было ненастоящее имя – слишком не похожее на те, которыми разбрасывались прочие. Что ж, он даже в этом вёл себя немножко более мудро, чем остальные, мысленно сделала зарубку Силна – хотя в остальном пока не проявлял никакой особенной прозорливости. Хотя она очень скоро сообразила и не удивилась, что он тоже был вождём, но как бы вторым после того, старого, «правой рукой». Причём сам старым не казался, несмотря на обветренное и потрёпанное лицо – в нём было несоизмеримо больше сил. К тому же, безошибочно ощущалось: у того первого было сердце птички, а у этого – сердце зверя. Идеально... Но как было поведать ему то важное, что было предначертано? Он был совершенно не готов, да и приходил всегда слишком ненадолго, пусть и относительно часто – и скользил по ней взглядом, который казался равнодушным: точнее, он думал о своих людях – а о ней в последнюю очередь. Это злило. Ей приходилось осаживать себя: «Где твоё терпение, Силна? Сколько нужно, столько и будешь ждать. Таков Закон». Со временем вообще печаль у неё начала уступать место гневу. Что ж, в целом это было хорошо – к ней возвращались жизненные силы. С другой стороны, она задавалась вопросом: а не станет ли в ней скоро слишком много гнева – и не навредит ли это её душе и её цели? К досаде своей, Силна отмечала, что становится слаба и выходит из равновесия – как бы не перевернуться, словно в дурно сделанном каяке... Но самые разные вещи толкали её со всех сторон, как волны – начиная от еды и заканчивая бесконечными вопросами, которые напоминали жвачку. Да ещё какая-то непонятная и тесная связь Аглуки со вторым, точнее, первым вождём. Силна с глухим раздражением думала, прислушиваясь к трепету натянутых нитей: «Что ты его тащишь на себе? Он этого недостоин. Он же просто старый дурак, а дураки – хуже злых. И вообще, ему бы уже либо сидеть в своей хижине с женой, детьми и внуками, либо – умереть. Что ж, раз он так далеко от хижины, остаётся второе. Пора. Да и сам виноват. Поплыл, как глупая рыба за наживкой... ещё и остальных притащил... Хотя, постой, Силна. Он притащил ещё и Аглуку. Значит, это хорошо и правильно. И от него, значит, польза. Но на этом – всё. Пора его убрать». И в следующий миг её словно ледяной водой окатывало: «Опять стой, Силна! Ты что... ревнуешь?! Ничего не понятно...» Она снова с удивлением мысленно щупала нить, натянутую между вождями и оказывалась озадачена. Такая связь обычно бывает между мужем и женой, но здесь это было невозможно, притом за каждым из этих двоих стояла женщина – на разном расстоянии – а ещё маячил кто-то, кто виделся иногда ребёнком, а иногда молодым охотником. Силна не привыкла к такой неразберихе в своём видении – и невольно также сердилась: «Да вы все запутались, как рыбы в сети!» И из этой-то сети нужно было вытаскивать Аглуку... Она понятия не имела, как это сделать, и знала, что здесь остаётся всё то же – ждать благоприятной поры и знамения. И в этом тягостном ожидании один только Гарри скрашивал её заточение и не вызывал новых тягостных размышлений. Он казался ей всё симпатичнее, хотя последнее время даже это превращалось в повод для неприятных переживаний. Силна грызла себя, что не может ответить ему симметричной любезностью и приветливостью, хмурится, застывает в задумчивости – и этим, быть может, обижает милого гостя. Выходит, она ошибалась: всё-таки и он мог вызывать досаду – пускай даже косвенно. Трескаясь изнутри, словно льдина, она словно бы искала в Гарри недостатки, не находила ничего и принималась искать заново, будто намереваясь с ним повздорить во что бы то ни стало. И случай представился. В очередной свой визит Гудсир начал расспрашивать девушку о костяных фигурках, постепенно подбираясь к самой важной. Но когда он указал на длинношеего медведя, заговорил о той страшной для отряда ночи и начал свои расспросы, то в глазах эскимоски мелькнул сначала страх, а потом негодование. Спрятав фигурку в складки мехового одеяния, она процедила, прищурившись, нечто вроде: - Не вашего ума дело. Гудсир передал, как мог, эту фразу Макдональду. И тот подтвердил – сказано было во множественном числе, не «твоего», а «вашего». Гарри огорчённо вздохнул: ну вот, он так рассердил Силну, что она, может, решила уязвить его и показать, что он ничем не особенный для неё на этих судах – всего лишь один из глупых белых людей, коснувшийся чего-то слишком личного или священного... - Ничего, подождём до следующего раза, - утешительно покивал Макдональд, - надеюсь, она остынет и вернёт своё к вам расположение. Гарри и сам питал на это надежду. Но когда он пришёл на «Террор» в следующий раз, коллега-врач повстречал его весьма невесело: раньше казалось, что сквозь него просвечивает какой-то фонарь, или лампа, или маленькое солнце, но теперь чело доктора Макдональда заволокло тучами. Он без приветствия мрачно обратился к Гудсиру: - Боюсь, Гарри, вы шли сюда совершенно зря... - Что такое? – испуганно перебил тот. – Что с Силной?! - Да вот хотел бы я знать, - хмыкнул Макдональд. – Одно могу предположить: наверное, всё в пределах нормы – раз ей хватило и сил, и соображения сбежать. Гудсир стоял как громом поражённый. Происшедшее не укладывалось у него в голове, а чувства взметнулись метелью, и в этом вихре мелькали изумление, тревога, обида, неверие, разочарование, недоумение – та ещё взвесь. На данный момент верным и ясным был только один факт: девушка бесследно исчезла.