Остаёмся зимовать

Ветра не было совсем. Воздух мёртво застыл. Это было хорошо – потому что люди мёрзли меньше, поспешно направляясь к торосам. И это же было плохо – потому что в такой неживой, неестественной тишине тем страшнее прозвучал бы рык неведомого создания, нападающего на очередную жертву. Моряки старались разбавить студёный кисель этой зловещей тишины приглушёнными ворчливыми переговорами и даже пением – и поди ты знай, что скажет потом Крозье, услышав «Правь, Британия, морями» в отдалении – похвалит или?.. - Это сэр Джон похвалил бы, - несмело рассуждал старший помощник Хорнби, видавший, пусть и в отдалении, начальника экспедиции. – Он добрый и понимает, что к чему. Ну, чисто по-человечески. А наш капитан рассердится, как пить дать. - Но, сэр, разве можно сердиться за патриотические песни? – пробурчал в воротник куртки сопровождавший его матрос, стараясь держать фонарь так, чтобы он не погас – не от ветра, но от возможных неуклюжих движений, особенно когда они ступали по ледяным неровностям, приближаясь к торосам. Будь рядом помощник конопатчика Хикки, он бы сказал: - Естественно, его это раздражает! Он ведь ирландец! И осуждающе захлопал бы своими светлыми глазами и встопорщил бы рыжеватую бородёнку, отводя от себя любые домыслы – будучи притом самым что ни на есть каноничным ирландцем из Лимерика. Сейчас его тоже погнали на ловлю зверя, он трясся на морозе и злобствовал. Он видел, что Крозье всё-таки «не такой» ирландец, ему дано больше, а почему, Корнелиус и понятия не имел. Он не мог знать, что Крозье сын богатого и уважаемого адвоката, что давало ему больше возможностей. Не знал, что капитан имеет прекрасное образование – которое всё равно не давало ему однозначной путёвки в жизнь, особенно в морском деле, к которому он был с детства склонен. Грубая внешность Крозье уподобляла его простолюдину. Но поводов для обиды у Хикки было достаточно. Хотя бы то, что после того исключительного случая, когда Крозье поблагодарил его за мелкие услуги по уборке собачьего дерьма и потом даже налил ему виски и разоткровенничался – вдруг охладел, будто опомнился, и начал к нему относиться так же сухо и требовательно, как к любому другому члену экипажа. Корнелиус не мог смириться с этим. «Хоть бы его медведь разодрал», - думал он, шагая вместе с Хартнеллом – который, как мог заметить Хикки, тоже не особенно доброжелательно относился к начальству. Он до сих пор считал, что с его братом Джоном поступили кощунственно, когда тот погиб у острова Бичи, и «выпотрошили, как свинью» - и целями науки и помощи другим это не могло быть оправдано, так считал Томас. Тем временем, снег скрипел под сапогами, раскачивались призрачные огоньки фонарей. Люди искали зверя, чтобы прикончить его либо, по крайней мере, дать ему достойный отпор. И в торосах маячили две фигуры, одна плотно сбитая, другая тощая, несмотря на все тёплые поддёвки. - Держись поближе, - бросил Крозье юнге Эвансу. - Есть, сэр. Френсис был немолод, но очень вынослив и силён. Юнге только предстояло пройти путь становления морским волком и окрепнуть как телесно, так и душевно. Френсис смотрел на него и понимал, что это настоящий человек, раз он решил преодолеть свой страх столкновением с опасностью. И пусть так рвано звучало дыхание Эванса, пусть он судорожно сжимал ружьё, но мальчишка был упорен, и Френсис ценил его порыв и отчаянность. В конце концов, что могло произойти с этим мальчуганом, пока он рядом?.. Крозье был метким стрелком и порой палил, держа ружьё в одной руке, как пистолет, вызывая зависть товарищей по команде. И как бы капитан ни любил выпить, а о нём было известно, что в случае чего рука не дрогнет. А однажды раньше он соревновался с Россом во время антарктической экспедиции и выиграл, и Джеймс потом восхищался, что Френсис его одолел, затем покрывая его лицо и тело сотней горячих поцелуев. Но сейчас его умом владел Джон, как ни крути. Френсис шагал через мёрзлую мглу, с тоской представляя его – свою белую голубку, которая могла обернуться ястребом. «Джон, милый, вообрази, что тут происходит! Сущий кошмар!». Но даже мысленно употребляя слово «кошмар», Френсис не поддавался страху, напротив, он тешил себя тем, что сейчас защищает любимого, своего драгоценного начальника экспедиции. Хотя нуждался ли тот в защите?.. Последнее время Джон был суров и сосредоточен, и теперь думалось, что на «Эребусе» люди вооружены до зубов, вахты сменяются чаще, все настороже – и дисциплина лучше, чем на «Терроре». Странным образом Крозье и Франклин поменялись ролями, и если раньше сэр Джон казался своему заместителю беспечным и излишне благодушным, то сейчас именно он бил тревогу и совершенно обоснованно. Френсис с досадой вспоминал свойственную Франклину библейскую манеру выражаться и додумывал за него целые фразы, и действительно сказанное смешивалось с воображаемым. - Вот уж недаром так много Томасов на «Терроре», - придирчиво щурился Франклин, - у вас тут корабль неверующих. Но попомни мои слова, Френсис... Нет, лучше бы их помнить не приходилось! Но я прекрасно понял, ты ни во что не поверишь, пока не вложишь персты в чью-то рану. «Потрогай-ка мозги Хизера», - напрашивалась следующая реплика от Джона, - «проведи-ка пальцами – приятно?» Удивительно ярко воображалась склизкая липучесть мозговой субстанции, разводы крови на подушечках, несимпатичное, странно побелевшее лицо этого морпеха с клочковатыми водорослями бороды. И чопорное, высокомерное лицо Джона. До зубовного скрежета правого и сознательного. А ему таки шло высокомерное выражение. Его лицо становилось даже каким-то особенно одухотворённым, чёрт подери. У его тёзки, Росса-старшего, оно раздражало и вызывало защитную реакцию в виде насмешки и резкости, а Джон – деревенский мальчишка, слишком красивый и породистый для своего истинного происхождения, столько раз битый и унижаемый, в такой степени не понятый родными, нетерпеливыми начальниками и подчинёнными в самое разное время, женщинами и мужчинами – он заслужил право на спесь как на изысканное дорогое лакомство... - Френсис, а ну очнись! – прямо вслух прорычал капитан «Террора» и хлестнул себя рукавицей по щеке. Он преступно много думал о Джоне. Правда, это грело: мало того, что в груди и животе приятно разливалась струйками теплота, но ещё и пальцы не застывали ни на руках, ни на ногах. Это казалось удивительным. А неужели после проповедей кто-то мог настолько же ясно ощутить душевное волнение и телесно почувствовать приятное ускорение бега крови? Если да, то Джон был волшебником. А может, уместнее сказать, святым? Но Френсис огорчённо, пусть и сдержанно, чтобы не опалить слизистые оболочки морозом, вздохнул. Слишком много личной сентиментальности, тогда как ему стоило заботиться совсем о другом человеке – юном, старательном и скованном страхом. Конечно же, о Томасе Эвансе. Он смотрел на Френсиса жадно, пытливо и суетливо, как на отца, с которым отправился на охоту в лесную чащу. Крозье оставалось гадать, каковы были на самом деле отношения этого юнца с родителем, да каковы они были даже у бедного Торрингтона, похороненного в мёрзлой земле острова Бичи. Френсис догадывался, что, вероятно, староват для того, чтобы по возвращении в Англию – если бы София согласилась сделаться его женой – стать отцом. Его детьми были сейчас юнги и солдаты в первую очередь – об офицерах вроде лейтенантов почему-то не думалось с тем же волнением. И с отвратительной чувствительностью представлялось, что Джон – мать этих моряков, именно мать, а не отец. Он был восхитительно нежен и кроток со всеми, вне зависимости от звания. И его присутствия, а скорее, лада с ним отчаянно не хватало – он был последним человеком, с которым стоило ссориться. И даже пробуждались необъяснимые суеверные предположения, что размолвкой с Джоном можно накликать беду. А ведь до сих пор всё шло настолько хорошо, насколько вообще могло, пока они любили друг друга с безусловностью и восторгом. Никто не умер за всё продолжительное время, лазареты пустовали, и погода была восхитительной для этих запредельных широт, и корабли прекрасно выдерживали натиск льда... - Сэр, посмотрите сюда, - раздался тревожный голос Эванса. Френсис обернулся и увидел, что юнга указывает на широкую, тёмную полосу на снегу, покрывающем склон тороса. Не возникало сомнений, что это кровь – принадлежащая Стронгу. Хотя этот мазок страшной неведомой кистью выглядел слишком причудливо: до этого им с Эвансом не попалось ни малейшей капельки – а тут будто бы кто-то нарочно плеснул. Невольно вспоминались слова Джопсона о том, что зверь может иметь свою задумку и свой резон и устраивать пропокацию. Хотя далее след продолжался, пусть и был более скуп. Неужели именно здесь разыгралась трагедия? Тем не менее, ни кусков тела, ни оброненной шапки или рукавицы не было видно. Крозье оглянулся ещё пару раз и немного успокоился, видя то там, то сям оранжевые точки чьих-то фонарей. И подумал, что тут и правда какая-то чертовщина и предрассудки, не может медведь думать так же, как человек, а нынешнее предприятие ничем не отличается от других охотничьих вылазок. Однако мысли эти казались беспомощными, слишком уж много «нарочного» было в поведении твари. Изуродовать борт корабля, запечатлев броские царапины на самом видном месте, но притом предположительно утащить юного морпеха Уилкса, не оставив никаких улик – точно так же, как здесь. Это начинало напоминать некую узнаваемую манеру. Нахмурившись, Крозье опять окинул взглядом иссякающий в снегу кровавый след, что тянулся всё выше, к щели между верхушками льдин, и велел мальчишке: - Стой тут, парень. Я взберусь и проверю. - Но, сэр, может, мне лучше подстраховать вас? - обеспокоился юнга. – Я хорошо стреляю! Даже в сумраке ночи было видно, как остекленели его глаза, прикованные к чёрной трещине, так напоминающей чудовищное логово – даже если она была просто геологическим образованием, не более, чем трещиной. - Я не сомневаюсь, ружьё ты держишь на удивление прилично, - буркнул Френсис. – Небось, в детстве бывал в деревне, стрелял там птиц? - Так точно, сэр, - просиял Эванс. - Ну, здорово, молодчина. И всё-таки тут не куропатка или вяхирь. Постой да подожди, целее будешь. Если что, я тебя кликну, - снисходительно проворчал капитан, уже опираясь коленом о ледяной выступ и хватаясь рукой за следующий. Скоро склон стал более пологим, и Френсис выпрямился, пробираясь по подобию тропинки и вглядываясь в снежный покров, который снова был девственно чист. «Ничего не понимаю! Куда ж ты делся, гад? Растворился в воздухе вместе со Стронгом?» - про себя угрюмо приговаривал Френсис, в том числе заглядывая в ледяную щель. Неровные стены окрасились тусклыми огенными бликами. Пещера оказалась совсем неглубока и больше напоминала искусственный грот в саду какого-то поместья, символическую «обманку». Зато в полу виднелось зияющее отверстие – однако зверь, если он был действительно таких размеров, как описывал и Гудсир, и другие моряки, не мог бы пролезть туда. Прошло бы человеческое чело, но с чего бы медведю избавляться от своей добычи, если ею всё-таки оказался бедняга Стронг? Чертыхаясь, Крозье перехватил поудобнее ружьё и вылез наружу. Стоило продолжать путь. Френсис прокричал, ещё даже не глядя назад и хватаясь за ещё какую-то торчащую ледышку: - Эй, малый, как там тебя, Томас, что ли? Нет тут ничего, пошли дальше! И в следующий миг, всё-таки повернув голову, обомлел. Эванс исчез. Крови также не прибавилось. Но на снегу валялась одна лишь винтовка. На зов Френсиса не ответил никто, даже ветер – потому что его до сих пор не было, а в небе над головой только ворочались световые глыбы болотно-призрачного сияния. Крозье отругал бы себя за это раньше, но не выдержал и позволил себе опуститься в снег на склоне. Был человек, и нет человека. Молодого, которому бы ещё жить и жить. И всё – по его вине.