Остаёмся зимовать

Френсис понимал, что снова совсем не о том думает, но он пытался сообразить, как сообщить команде новость: выходило, что вместо того, чтобы найти одного члена экипажа, они потеряли ещё и другого. Притом – сомнительное утешение – если бы сам он пребывал в крови и лохмотьях, то мог бы оправдаться. Иначе получалось не просто страшно и непонятно, а преступно глупо. И Крозье действительно не помнил, что он говорил другим в то утро, когда после долгих блужданий во льдах все воссоединились у исчерна-тёмного борта «Террора», под его сенью. Помнил, что пришлось малодушно возвести напраслину на мальчонку – мол, оторвался и заблудился, а он, Френсис, искал его упорно, да не нашёл. И поди пойми, что сталось с тем, кто шагал плечо к плечу с самим капитаном – а это было немаловажное замечание. Крозье имел славу нелюдимого, деспотичного человека, но по-своему всё-таки справедливого и способного на отеческое покровительство. И он был не промах, что уж не подвергалось сомнению. С этим угрюмым ирландцем можно было отправиться к дьяволу в пасть – а тут случилось то, что случилось. Кто-то злобствовал, а кто-то сочувствовал храброму капитану, зная, как тот переживает за достойных членов команды. И ведь целых трое людей были потеряны за буквально одни сутки. Это не шло ни в какое сравнение с зимовкой у острова Бичи, когда также весьма тяжело воспринялись смерти Брейна, Торрингтона и Хартнелла. Болезнь внушала страх, потому что осознавалось: за этим умершим ты можешь стать следующим. А здесь действовала некая грубая и неистовая сила, которая могла изничтожить кого угодно и когда угодно. И если бы был ранен Френсис, то действительно стало бы спокойнее на душе. - Билли, а тебе не кажется, что капитан мог просто прикончить этого щегла? – промурлыкал Хикки своему дружку за ужином. - С чего бы это? – оторопел стюард младших офицеров Гибсон. - А хоть бы и умом тронулся. Говорят, в полярных широтах это с людьми случается. Возможно, захотел бы припрятать среди льдин, чтобы сожрать, а? Слышал, что человечину сравнивают с курятиной... А тут у нас свежего мяска не особенно много. - Да тьфу на тебя, Корнелиус! – возмутился Гибсон. – Вот скажешь что-то иногда, хоть стой хоть падай! Сочинишь же гадость. Тебе чем-то капитан не угодил? - Так он и никому не угождает, - меланхолично отозвался Хикки, отхлёбывая разведённый грог. – Чихать он хотел на всех. Кроме своего любимого голубка Франклина. - Что?!.. Гибсон поперхнулся – ведь помощник конопатчика намекал на то, что между высокими чинами экспедиции могла быть связь, подобная существовавшей между ними. И почему-то это ощущалось возмутительно, несмотря на все противоречия. - Они спят вместе. - Врёшь?! - Может, и вру, может, мне так показалось, - весело ощерился Корнелиус. – Просто эти стариканы так друг на друга смотрят, мне хочется сблевать за борт. - Ну, а что... Билли задумчиво провёл пятернёй по кучерявым русым волосам. - Что-что, ничего! Одно дело мы, - понизив голос до шёпота, заговорщицки прошептал он. – Соратники и близость, да? Глаза у Гибсона стали немножко маслеными, он мечтательно вздохнул. «Какой же простодушный», - невольно усмехнулся Хикки почти умилённо и склонил голову: - Я думаю, у нас всё здорово. Другое дело эти богачи-офицеры. Я надеюсь, они в конце концов перегрызутся! – плюнул Хикки. – Это было бы интереснее. И справедливее. С этими словами он выскользнул из-за стола и отправился восвояси. А у Френсиса действительно болела голова о том, как донести о случившемся Джону. «Имею честь приветствовать вас, уважаемый сэр Джон Франклин. Также приятно выразить признательность за то, что вы назначили меня своим заместителем в этой экспедиции. Ваша оценка всегда имеет особенное значение для меня. Мне также показалась выдающейся ваша продиктованная опытом и мудростью бдительность в нынешних непредсказуемых условиях. Приходится признать, что здешняя фауна действительно может озадачить так, что порой не совсем даже ясно, как себя вести и как бороться. С большим прискорбием сообщаю вам об этом, сэр Джон, но на «Терроре» большие потери из-за исключительного животного, о котором вы сообщали ранее. Именно, наши жертвы в следующем составе: морской пехотинец, матрос первого класса и юнга. Настроение на судне нельзя назвать паническим, но всё-таки стоит сообщить о некоторой настороженности среди людей. Если вы посчитаете нужным, друг мой, я готов передать вам любую весть, самую неблаприятную. Хотя что может быть неблагоприятнее нынешних событий? Мне также досадно, что вы, при желании, не могли бы прочесть молитвы над каждым из несчастных, потому что ваше присутствие даже по печальному поводу, воодушевляет людей, и это мог бы отрицать только слепой. При всех наших размолвках, что случились в последнее время и в которых и ощущаю свою вину из-за действительно допущенного своеволия, которое могло бы являться и подсудным, но которое вы так милосердно простили в христианском духе, что вам свойственно – при всех ссорах, сэр Джон, я хотел бы вместе с вами справляться с той бедой, что настигает нас обоих. Ещё раз простите, мой друг, я не знаю, что делать. Быть может, приказывайте вы? Мне очень тяжело на душе из-за того, что творится. У меня такое чувство, что я потерял родных детей. Пожалуйста, дайте знать, как обстановка на «Эребусе». Я надеюсь, у вас не случилось ничего чрезвычайного. ...Да, передайте, пожалуйста, привет коммандеру Фицджеймсу, даже если он будет ворчать по этому поводу. Но мне бы хотелось, чтобы этот человек возвратился целым из Арктики, даже не отморозив себе ни единого пальца. Я его терпеть не могу, и мне кажется чудовищной ваша затея с шахматными партиями, но я могу признать свою неправоту и непонимание. Вероятно, он хороший парень и в будущем прекрасный капитан, но очевидно это только вам. Тем не менее, здесь я умываю руки, я та ещё брюзга. И это донесение всё-таки посвящено другому. Сэр Джон, я готов выслушать любые приказы, более того, я выслушаю их с радостью. Стоит ли усилить вахты? Вероятно, большему числу людей стоит быть на палубе? ... Простите, сэр Джон, вам стоило бы прочесть другое письмо, оно также здесь». Однако Франклин не стал читать этого «особенного» письма – он и первое-то прочёл с трудом. Точнее, пробежал его взглядом, и тут же его густые подвижные брови так и взлетели на лоб, а углы рта, напротив, поползли вниз. Вестовой Бридженс смотрел на капитана со смущением и виной, словно принёс и вручил ему грязную салфетку или дохлую крысу. А тот медленно осведомился: - Кто передал вам письмо, Джон? - Томас Джопсон, сэр. Начальник экспедиции покачал головой. Он словно отказывался верить, что столь порядочный и одарённый молодой человек, которого стоило бы беречь, лично явился на «Эребус», осквернив свои руки такой нелепой, путаной, во всех смыслах безобразной запиской. - А он ещё здесь, мистер Бридженс? - Так точно, я разговаривал с ним три минуты назад. - Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мистеру Джопсону хотя бы налили чаю. А лучше бы и супу, если он ещё не обедал – не хотелось бы думать, что человека гоняют почём зря между кораблями, наплевав на всё, - нахмурился сэр Джон. И его тёзка-вестовой, с готовностью кивая, украдкой вздохнул: угадывалось, что между капитанами наступил разлад, и Бридженс осознал, что переживает за них. А ведь было так приятно видеть, что он не одинок в своих привязанностях, что двое мужчин, причём зрелых, могут относиться друг к другу с такой пылкой нежностью – притом безупречно держась на публике. Знание о романе Крозье и Франклина было для Бридженса своего рода тайным, тщательно оберегаемым сокровищем. «Но, верно, стряслось что-то из ряда вон выходящее», - озабоченно думал Бридженс. Именно это тем временем и решил выяснить Франклин – и велел вестовому: - А знаете, что? Задержите, пожалуйста, мистера Джопсона. Я напишу ответ капитану Крозье немедленно и желаю отправить его как можно скорее. - Есть, сэр! Бридженс устремился выполнять поручение, а Джон достал лист бумаги, тяжело опустился на стул, обмакнул перо в чернила и принял решение отступить от своей вечной обстоятельной вежливости. «Френсис, будь добр объяснить, что всё это значит. О да, я начинаю без приветствия, не говоря уже о твоих светских расшаркиваниях...» Письмо Крозье оставляло самые противоречивые чувства. С учётом размолвки Френсис уже не мог бы писать Джону сочащиеся тёплой радостью и ликованием сладкие признания, сдобренные цитатами из «Песни песней» - но не мог вернуться и к сухой официозной вежливости. В результате получалась мутная липкая каша, за которую Джону почему-то и самому было стыдно, и жаль было Френсиса – но раздражение унять не получалось. И он писал далее: «Чтобы не возвращаться к этой теме: во-первых, я не собираюсь читать твои чувственные (?) послания, потому что у меня нет настроения выслушивать признания от человека, который не уважает меня. А твоё предприятие с отправкой охотничьего отряда и пренебрежительное отношение к моим предупреждениям касательно медведя тому подтверждение. Во-вторых, я знаю о твоей несправедливой неприязни к Джеймсу, как и о его к тебе, и считаю, что не должно лелеять подобные чувства в ответственной экспедиции, и вы оба неправы. Мне жаль, что столь достойные, взрослые уже люди ведут себя, как базарные мальчишки из дикой глуши. А теперь к делу – доложи всё-таки подробно о нападении медведя и о потерях. Ты даже не соизволил сообщить фамилии погибших. При каких обстоятельствах атаковал зверь? Дали ли ему достойный отпор? Остались ли тела несчастных? Были ли должным образом похоронены? Что вы намереваетесь делать далее? Сообщи, Френсис. И напоминаю, что увлечение виски не идёт тебе на пользу, что подтверждает дух твоего послания. А пока что я помолюсь за то, чтобы Господь вернул тебе благоразумие, которое у тебя, вообще-то, от природы имеется. Сердит на тебя, но всё-таки люблю и хочу сразиться со стихией плечом к плечу с тобою, а также вернуть наших детей в Англию в добром здравии. С любовью и признательностью за службу, Джон». Когда Френсису уже днём доставил это письмо Джопсон, взлетев на бак, то капитан разодрал конверт, стоя у планширя, и клочки бумаги, застывая на лету, осыпались на заиндевевшие доски палубы. Для этого Крозье сорвал толстые рукавицы, хотя каждая секунда мороза была мучительной, и вперился взглядом в аккуратные строчки – где-то, однако, более рваными очертаниями выдающие раздражение и гнев человека, которого он любил, но оскорбил уже дважды своим поведением. Стоило большого труда не застонать и не выругаться. Джон был прав в каждой своей отмеренно-холодной строке. В том числе и в том, что Френсис составлял это письмо в нетрезвом состоянии – но будь он даже чист как стёклышко, было невозможным балансировать на грани прежнего официального и недавнего проникновенного тона, когда он цитировал в своих посланиях «Песнь песней» и называл Джона нежнейшими именами. И он, как никогда, жалел, что дерзнул отправить ему корявое, с ещё большим количеством описок и орфографических ошибок, письмо со слёзными и тревожными признаниями. Хоть бы командир не распечатал его, хоть бы отправил сразу в мусорную корзину. На это была вся надежда. Джопсон, переминаясь с ноги на ногу, но с бесстрастным лицом, ждал рядом. И Френсис не знал, что сказать ему – человеку, которому было известно о связи с Франклином и который не мог не понимать, что нынче в их отношениях пролегла трещина. Эти судорожные минутные размышления прервались очередным, уже чуть ли не привычным, криком: - Сэр, разрешите доложить! - Докладывай! – зычным, но всё равно тусклым голосом выкрикнул Френсис. - Там... останки, сэр... на корме. Двое. Очень зловеще прозвучало это слово, «останки». Почему-то не «два трупа». От этого к горлу на миг подкатила тошнота, но тут же затихла, оборвавшись болезненным спазмом. Крозье сунул смятое письмо в руку Джопсону, не заботясь, будет ли оно прочтено и какие последствия это понесёт. Томас никогда бы не стал читать чужих писем, а особенно – его любимого капитана. И вестовой ринулся за ним тут же, придерживая дыхание вслед за хрипловатыми выдохами Френсиса – а тот нёсся так, словно его преследовали адские гончие. У него не особенно получилось замедлить бег приличия ради, и он остановился резко, проскользив немного на тонком льду, покрытом тщательно сметаемым, но упрямым снегом. - Вот, сэр, взгляните. Он глядел и отказывался верить своим глазам. Две половинки тел валялись под ногами. Нижняя. Оборванная, с замёрзшими ошмётками кровавой плоти с серебристо-красным инеем на фоне. С растопыренными ногами, некогда бывшими мощными и грубыми – хотя все они, от матроса до капитана, в их полярных одеждах выглядели такими же мощными. Разумеется, мнимо. И другая, верхняя, перекушенная чуть выше талии, которая ещё просматривалась, несмотря на смертельное увечье – с запрокинутыми застывшими руками и лицом, которое зверь не пожрал. - Вы уверены, что это Стронг? – задавал Френсис праздные, но должные, вопросы касательно первой части трупа. Сослуживцы уверили его, что часто видели товарища, знали его одежду, даже характерное расположение заплат. Не было и сомнений, что это именно он. Касательно других останков сомнений было ещё меньше. Он свидетельствовал за себя сам. Лицом, напоминающим статую юного мученика в соборе, теперь застылым и словно алебастровым. Но внушающим не благоговение, а ужас. Это был юноша, умерший страшной смертью. Открытый в немой мольбе рот, закаченные голубые глаза, застывшие на морозе, и заиндевевшие ресницы. Без шапки. Разумеется, она свалилась, пока его тащил зверь. Это был Томас Эванс. Исчезнувший, казалось, бесследно из-за спины своего капитана, который сам решил защитить его и, возможно, пожертвовать собственной жизнью, поднимаясь на торос. Френсис не знал, что сказать, и не был уверен в том, что именно в этот миг чувствует. Он лишь глухо велел: - Снесите их в мертвецкую. Он безучастно наблюдал за тем, как матросы тащат окоченевшие половины тел вниз. А сам механически думал о том, что опять скажет команде, как похоронит несчастных и какие речи он станет произносить уже при этом – чтобы это как можно более соответствовало представлениям щепетильного Джона... Ах, проклятый Джон. «Изыди из моих мыслей», - тоскливо подумал Френсис мимолётно. - Сэр? - Да? Возле него опять стоял Джопсон. Он шагнул ближе и посмел коснуться рукавом рукава своего капитана, делая вид, что оступился на тонком ледке. - Вы же замёрзнете, пойдёмте. - Да нет, ничего!.. Джопсон встал напротив него, нахмурившись, хотя изо всех сил пытался изобразить обыкновенную почтительность. - Сэр, вы ведь капитан. Я дерзну сказать, что... кхм... - Ну, говори же, - безжизненно отозвался Крозье, видя, как замялся вестовой. - Ваше звание – это не только самопожертвование, а ещё и умение беречь себя. Без вас мы пропадём. Я осмелюсь сказать, что вам нужен отдых. Прямо сейчас. Что бы ни происходило. Френсис невольно поднял свой усталый взор на этого вроде бы юнца, который лишь казался моложе своих лет. Джопсон пытался изобразить наиболее невозмутимую манеру. И капитан с болью в груди, с новым клубом пара, выдохнул: - Да, Томми, ты прав. Пока что нам нечего тут делать. Утро вечера мудренее. - Но уже и есть утро, сэр. И при этом вам бы не мешало поспать. А совет подождёт тем более. Не так ли, сэр? «Въедливый сынишка, - проворчал про себя Френсис, - всё-то он понимает...» - Я дам соответствующие распоряжения, Джопсон, - скупо бросил он. С этим он, внезапно ослабев, заковылял в каюту, пару раз опершись на руку молодого вестового. А там уже не понял, как разделся, и рухнул на койку в тяжёлый сон.