Остаёмся зимовать

На воскресную проповедь собралось столько человек, что яблоку негде было упасть, кажется, никогда ещё обе команды не были настолько едины в своём порыве. Впрочем, порыв был продиктован вполне прозаическими причинами: оба капитана, не сговариваясь, велели подчинённым явиться, иначе каждому уклонившемуся грозил по крайней мере, выговор. Обычно атмосфера была наполнена воодушевлением, которого порой так не хватало в будни, пронизанные холодом и желанием поскорее выполнить работу да забыться сном, который дарил кратковременное облегчение. Теперь собравшиеся люди затихали от другого: казалось, над их головами собралась чёрная туча, готовая разразиться громом и молниями – или, уж скорее, снежным бураном. Сэр Джон возвышался возле импровизированного алтаря огромной тёмной фигурой, и его лицо, вопреки обыкновению, было на редкость мрачно. Кое-кто, как лейтенант Ирвинг, отметил, что даже так – хотя обычно он покорял своей благостью, напоминая любящего отца или деда – он на редкость красив и величествен. - Господь с вами, - тем не менее, произнёс капитан. - И со духом твоим, - нестройными голосами отозвались собравшиеся. - Сегодня необычно моё слово, потому что я не собираюсь читать Евангелие, - огорошил сэр Джон, - но Ветхий завет. Условия нашей жизни и трудов заставляют обратиться именно к этой части Священного Писания. А именно, речь пойдёт о содомском грехе. Ропот прокатился по толпе. Фицджеймс закусил губу. Крозье сжал кулаки и сощурился. Хотя это отметил лишь Хикки, занявший почему-то место позади ненавистного капитана через пару рядов скамей. Он стремился приблизиться по непонятным причинам: может, потому что ему было приятно представлять, как было бы ловчее подобраться и вонзить нож в горло Крозье?.. Разбитый распухший нос и исполосованный плетью зад саднили, ныло надломанное ребро – и симметрично этому чесались руки. Ах, если бы убить этого гада. Но только не здесь. Хикки понимал, что его тотчас схватят и казнят, даже если признают умалишённым. Стоило выжидать. И лучше всего было бы изображать притворное раскаяние – именно поэтому он припёрся на эту дурацкую проповедь, когда старый болван Франклин готовился впечатлять команду красноречием, то ли действительно веря в то, что говорит, то ли просто занимаясь самолюбованием. Тем временем, другие моряки смотрели на начальника экспедиции с неподдельным любопытством. Тот помедлил и неспешным, сосредоточенным движением открыл Библию. Затем, слегка откашлявшись, начал: - Итак, слушайте. «И пришли те два Ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Лот увидел, и встал, чтобы встретить их, и поклонился лицем до земли и сказал: государи мои! зайдите в дом раба вашего и ночуйте, и умойте ноги ваши, и встаньте поутру и пойдёте в путь свой. Но они сказали: нет, мы ночуем на улице. Он же сильно упрашивал их; и они пошли к нему и пришли в дом его. Он сделал им угощение и испек пресные хлебы, и они ели». С этими словами капитан с оттенком теплоты глянул на Гарри Гудсира, и тот потупился. Он начинал угадывать, к чему ведёт командир, хотя и не смел этому верить. - Ничего ли это вам не напоминает, дорогие сослуживцы, если я могу вас так называть? – грозно вопросил сэр Джон. – Хорошо, слушайте далее. «Ещё не легли они спать, как городские жители, содомляне, от молодого до старого, весь народ со всех концов города, окружили дом и вызвали Лота и говорили ему: «Где люди, пришедшие к тебе на ночь? Выведи их к нам; мы познаем их». Лот вышел к ним ко входу, и запер за собою дверь, и сказал: «Братья мои, не делайте зла; вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно, только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего. Но они сказали ему: «Пойди сюда». И сказали: «Вот пришлец, и хочет судить? Теперь мы хуже поступим с тобою, нежели с ними. И очень приступали к человеку сему, к Лоту, и подошли, чтобы выломать дверь». С этими словами Франклин обвёл собравшихся строгим и угрюмым взглядом. - Я очень надеюсь, что среди собравшихся присутствуют и те, кто почти совершил грех, но понёс наказание, которое послужит им на пользу, коль скоро душа и разум не подсказали им верных действий в тот миг, когда они творили насилие. Хикки поёжился. Он осознавал, что только благодаря сэру Джону не был убит Крозье, которому хватило бы сил сделать это, и всё-таки ему совершенно не внушала симпатии длинная физиономия и нелепая жирная фигура этого святоши. «Ну, что же он скажет дальше?» - хмыкнул Корнелиус про себя. - Потому что – вот что я хочу донести до вас – в церквях сосредотачиваются совсем на ином, когда упоминают Содом. В этот момент щёки сэра Джона зажглись лихорадочным румянцем, и видно было, как ему на самом деле непросто говорить нужные слова. - Говорят о разврате. О влечении к человеку своего пола. Здесь Франклин поперхнулся, но скоро пришёл в себя, прочистив горло. - На самом деле речь о насилии, особенно замысленном сообща. И вот посмотрите, что за происшествие случилось у нас здесь? К нам пришли гости, люди из числа местного народа. По горькой, трагической случайности был убит отец девушки. Ему оказали всю возможную помощь, но не смогли спасти. Это был уже огромный удар для дочери. Кровь на руках тех, кто произвёл выстрел, но Господь, я уверен, над ними смилостивится из-за того, что они попросту не ведали в тот момент, что творили и защищались от опасности. В этот момент некоторые морпехи отвели взгляд и предпочли смотреть в стенку, а не на начальника экспедиции. - Но что было далее? – продолжал сэр Джон. - Девушка осталась с нами, потому что ей также была нужна помощь. Ей тоже грозит опасность. И что сделали наши люди? – я уж не буду называть их имена, чтобы не позорить излишне. Они решили, что она виновна в другой трагедии, унесшей жизнь лейтенанта Гора и его славных товарищей. Притом – не имея ровно никаких доказательств. Они решили, очевидно, надругаться над ней и убить её так же, как жители Содома захотели надругаться над ангелами, пришедшими в дом Лота. Наши так называемые товарищи решили, что во всех отношениях выше и достойнее инуитской девушки, и её жизнь не имеет никакого значения. Но запомните: в этой экспедиции никакого своевольства не будет допущено, пусть кто-то из командиров милосерднее, а кто-то строже. Капитан Крозье снова поёрзал на своём месте, увидев, что взгляд Франклина направлен на него – и одновременно будто бы сквозь, на некий айсберг, который сэр Джон свободно мог бы сейчас растопить, потому что его взгляд горел, как огненный меч архангела Михаила. И как будто бы по помещению прокатилась зыбь, и люди отшатнулись от места, где, нахмурившись, маячил тёмным столпом капитан «Эребуса» с раскрытой Книгой Бытия на локте. - Повторяю: если вы не в силах остановиться сами, то вас остановлю я или мои помощники. Но вы ни за что не станете подобны содомитам. Кто были эти люди? Обыкновенные городские жители, гордые, сытые и довольные. И каждый из них решил, что может распоряжаться судьбой ближних своих. Прежде всего иноземцев. И я не одобряю, но понимаю, почему вы так решили касательно туземцев. Но, если нас настигнет беда – а это возможно, и я считаю своим долгом напомнить вам, в каком мы положении... Здесь капитан Крозье также крякнул – ведь именно он старательно доносил эту неприглядную идею до командира. - ...если нас настигнет беда, то мы все рискуем ожесточиться и превратиться в диких зверей, рвущих и глодающих себе подобных. И что же станет с нашими душами? Насколько Бог готов пойти далеко в прощении и понять, почему кем-то овладело неистовство и безумство? Я умоляю и призываю вас: остановитесь! В рождественской проповеди, посвящённой любви к ближнему, я говорил ласково и прекраснодушно. А теперь я угрожаю: подумайте, что будет, если вы начнёте каждый себя, именно себя, считать важнее ближнего своего так же, как это сделали жители Содома? Возможно, наши корабли не будут уничтожены огнём с небес, как древние города – скорее, это сделает холод и голод. Моряки притихли: никогда они не слышали от своего капитана такой мрачной и грозной речи. - Но если вы даже в благих своих побуждениях станете проявлять дикость и жестокость к любому из ваших ближних, то чего стоят ваши героические усилия? Чего стоит ваша душа? Капитан Крозье провёл рукой по лицу, а Хикки сглотнул. - Думаю, у каждого из вас будет свой ответ, когда во время последнего Суда вас спросят об этом, но я предлагаю вам задуматься над своим поведением уже сейчас и не доводить до того, чтобы подобные вопросы вам вообще когда-либо задавались. Вы здесь не для того, чтобы изничтожать себе подобных, кто бы перед вами ни был – местные люди или ваши соотечественники. Сэр Джон снова обвёл непоколебимым взглядом всех присутствующих – и казалось, что он каждому пытается заглянуть в душу, отчего становилось, мягко говоря, неуютно. - Я понимаю, что каждого из нас, здесь присутствующих, в какой-то мере ожесточило долгое плавание и здешние суровые условия. Мы все изменились. Возможно, сменили образ мысли. Возможно, взяли новые обыкновения и сделали какие-то выводы касательно тех, кто нас окружает, и жизни в целом. А кто-нибудь, возможно, в минуту слабости - когда чувствует, что не выдерживает ниспосланных Господом испытаний – ощущает себя на пороге безумия, и такое не исключено. На этих словах глухо откашлялся ледовый лоцман Коллинз, невесело вглядываясь в фигуру командира исподлобья. - Но даже в самые мрачные часы каждый из нас должен предпринимать усилия и делать духовную работу, суть которой проста, хоть и осуществить её сложно – оставаться человеком. Поэтому сейчас каждый должен задуматься: насколько он очерствел в сердце своём? Был ли бы он готов сделать то, что было предпринято на «Терроре»? А именно: даже ведомый праведным гневом – попытаться отнять жизнь у ближнего своего? Франклин произнёс последнюю фразу настолько медленно и размыто, без подробностей, глядя поверх голов собравшихся и одновременно как будто насквозь - что опять икнулось не только Хикки, но и капитану Крозье. - Я хочу, чтобы каждый из вас задумался, где в вашей душе и совести пролегает та черта, которую вы готовы перейти. И – каковы будут последствия. Казалось бы, насколько далеко отстоят друг от друга по времени и сути древний город Содом и наша нынешняя экспедиция, но имеющий уши да услышит, а имеющий глаза – да увидит. Если даже отвлечься от Священного Писания... Тут Франклин сделал новую паузу и вновь коротко откашлялся – кажется, у него начиналась простуда. - ...есть множество философских школ по всему миру, пытающихся осмыслить вопросы жизни, смерти и души. Эти вопросы издревле волновали человека. Поэтому сейчас я не буду даже угрожать вам геенной огненной и вечными муками – кого-то и это может не испугать, потому что кажется чем-то далёким, мифическим. Возможно, кто-то и на рай не надеется, а думает, что за смертной чертой блаженное небытие. И сама перспектива смерти кажется далёкой. Так вот, я призываю задуматься о том, что происходит здесь и сейчас, и уверяю вас – мы все сейчас на пороге гибели. Смерть – реальна и близка. И примеры ваших товарищей весьма красноречиво свидетельствуют об этом. По рядам собравшихся моряков прокатился ропот. Эта речь была настолько непохожей на все прежние, что казалось, будто за Франклина сейчас говорит кто-то другой. И она, опять же, звучала на редкость угрожающе – а ведь разве не пытался раньше капитан подбодрить своих людей?.. Но перед всеобщим взором представал всё тот же сэр Джон, разве что сейчас его обычно несколько вальяжная фигура казалась напряжённой и нависающей над собравшимися. - И поверьте мне, - снова заговорил он, - на что б вы ни надеялись, я уверяю вас – ничто не будет прощено, и в небытии не будет никакого блаженства. Вы все, если уподобитесь в своём ожесточении содомлянам... С этими словами командир снова устремил сверкающий взгляд куда-то далеко, словно видел нечто никому не видимое, на щеках его играл лихорадочный румянец, а кулаки были сжаты. - ...то просто ИСЧЕЗНЕТЕ, - припечатал он. Новый вздох ошеломления пронёсся по рядам моряков. Крозье невольно опять поёжился. Откуда пришли такие идеи? Ведь командир повторял буквально то, что говорила леди Безмолвная, разве что на английском, а не на инуитском. - И тела, и души ваши сгинут в небытии, и память людская о вас сотрётся, но даже за смертной чертой не будет вашим душам покоя. Несмотря на то, что Франклин выглядел, как обычный офицер, обмундированный по обычным уставным образцам – но теперь он и сам напоминал ветхозаветного пророка. После его завершающих слов повисла гнетущая тишина. - А теперь помолимся, дети мои. И пусть каждый молится о спасении своей души и душ ближних своих, и задумается о том, что он вершит и готов совершить каждый день – потому что даже из малых дней и часов складывается Вечность. В которой когда-то каждый из нас, кто-то раньше, кто-то позже, окажется. Эти слова странным образом не противоречили тому, что он говорил о небытии. Его проповеди и раньше бывали довольно непривычными, и совсем не казалось, что он повторяет бездумно всё то же, что каждый когда-либо слышал в приходской церкви или даже в городском соборе. И иногда казалось, что ему не хватает слов для того, чтобы донести буквально всё, что он чувствует, думает и видит, но странным образом сам дух его речей осенял всех – и даже последнему необразованному матросу на уровне ощущений было понятно то, о чём говорит начальник экспедиции. И сегодня ощущения у всех были крайне неприятными – раньше и во время, и после проповеди ощущалось долгое и мягкое тепло, а сегодня мороз продирал по коже. И даже гимнов в тот день не пели. В последний миг перед тем, как люди начали понуро подниматься со скамей и направляться к выходу, что-то зашевелилось и мелькнуло в дальнем углу помещения, в самой тени. Быть может, для красного словца стоило бы написать, что это сам дьявол подал знак о своём присутствии – но нет; только сэр Джон заметил это смутное шевеление, как будто зрение у него внезапно обострилось, и странным образом угадал, что это леди Безмолвная: она неведомым образом пробралась внутрь тихо, словно зверь, и сидела позади моряков всё время проповеди. И неясно было, что именно она вообще могла понимать из этой речи на незнакомом языке. Но Франклин почувствовал будто бы укол слабого электрического разряда и незаметно поёжился, хотя только уголок его рта дёрнулся, а стать была такой же неподвижной и строгой: он почувствовал чужую благодарность и, опять же, совершенно необъяснимым образом угадал, что исходит она от Силны.