Остаёмся зимовать

Весть о порке разнеслась по обоим кораблям и произвела тяжёлое впечатление. Атмосфера воцарилась сумрачная и нездоровая. Оставалось гадать, что на самом деле думали люди. Низшие чины не знали о скандале, что произошёл между капитанами, но ощущали напряжение. Сложнее приходилось непосредственным участникам конфликта. Френсис поступил привычным образом – а именно, хорошенько набрался, причём один, а не в компании верного друга Блэнки. В следующее утро после проповеди Джопсону приходилось буквально отковыривать его от койки, словно раздавленную улитку. Это не увенчалось особенным успехом. Капитан осыпал ругательствами и Адмиралейство, и экспедицию, и её начальника, и Томаса тоже – хоть и более сдержанно, не желая ничего плохого. И Джопсону после того, как Крозье опять уткнулся головой в подушку, пришлось исполнять роль, к которой он привык ещё со времён антарктических плаваний, и которая подразумевала бы более высокое звание на корабле – раздавать поручения. Иногда он хотел бы заменить Литтла, но не из враждебных или карьеристских соображений, а просто для того, чтобы дать товарищу отдохнуть и избавить его от вечной тревожности и беспричинной вины. А рубашки и носки пусть бы штопал Гибсон. Он и так, кажется, последнее время не особенно старательно исполнял свои обязанности, заразившись ленью от Хикки. И Бог весть, чем эти двое занимались, уединившись в тёмном уголке – как то услышал Томас от лейтенанта Ирвинга, который понижал голос и оглядывался при пересказе собственных наблюдений. Хотя Джопсон уже не осуждал своего капитана, узнав во время оно о его связи с капитаном «Эребуса». Его это потрясло, удивило когда-то, но он не смел мысленно отказывать человеку в жажде нежности и успокоения. Между тем, и сэру Джону приходилось непросто. Фицджеймс заметил, что командир постоянно мрачен, не находит доброго слова для любого члена экипажа, как то повелось, только хмуро отдаёт указания – да ещё вечно трёт виски кончиками пальцев. Но однажды после ужина Джеймс всё-таки решился постучать в дверь капитанской каюты и нашёл Франклина в расстроенных чувствах. Сэр Джон делал какие-то записи и правки в бортовом журнале, который принёс ему Джеймс, но сейчас сидел за столом сгорбившись, положив голову на скрещенные руки. - Джимми, мальчик мой, я всегда рад тебя видеть, - проговориил он. - Но не сейчас. Я ответил машинально, просто потому что узнал твой голос. - О, сэр. - У меня болит голова. Мне с трудом удаётся даже заснуть как следует в последние пару дней. Прости, ты не повинен в причине моего дурного настроения. Джеймс мучился, видя, как его любимый наставник и командир также страдает. Ему хотелось подойти и погладить этот затылок с проседью, эти аккуратные кудри. Он несколько мгновений собирался с духом, прежде чем робко ответил: - Сэр Джон, я бы хотел помочь вам. - Как? Ты же не Стэнли и не Гудсир, - несколько раздражённо пошутил капитан. – Да и они-то прописали мне пилюли, вот только эти лекарства не помогают совсем. Ну, не то, чтобы прямо уж «совсем», моё состояние облегчилось, но могло бы быть и лучше. Франклин знал, что Фицджеймсу может довериться, и тот снесёт его стариковское ворчание. Раньше он мог бы довериться и Крозье, но между ними словно залёг раскол, как те, что встречаются тут во льдах – занесённые снегом трещины, куда так легко провалиться людям, саням, собакам, если б они у них были... но зачем... этот варварский способ передвижения... и лишний корм для этих сомнительных животных... и вообще предчувствие неудачности экспедиции... Сэр Джон уловил, что мысли несут его куда-то не туда, потянулся за чашкой и сделал несколько глотков остывшего чая, так, что они омыли горло одновременно холодом и терпкостью. Он сокрушённо поднял взгляд на коммандера, который стоял, деликатно прислонившись спиной к притолоке, вроде выжидая, а вроде оставаясь собранным. - Что, мальчик мой? – смягчившимся тоном спросил Франклин. Лицо Джеймса просияло от такого обращения. Однако тут же приняло ироническое выражение: - Разрешите сказать? Я даже знаю причину вашей головой боли. - Ну, Джимми, не стоит приписывать «заслуги» такого рода чему-то или кому-то одному, - отрезал сэр Джон. – Френсис совершил в последнее время много ошибок, но кроме него есть, из-за чего переживать, и для тебя это не секрет. Фицджеймс отшатнулся, будто ему в лицо плеснули остатки чая из чашки тонкого фарфора, стоящей на столе у капитана. И тот протянул: - Я пытаюсь разобраться, где корень тех бед, что мы терпим, но пока что не могу ответить однозначно. Здесь стоило бы составить целый список. И ты, и я не без греха, в самом-то деле. И Адмиралтейство. И поставщики. И кто угодно. Но виноват во всех проблемах всегда капитан, - ожесточённо вздохнул Франклин и снова потёр виски. Фицджеймсу стало больно за него. Повторение старой истории, ну конечно же... Джеймс был осведомлён касательно того, что произошло на Тасмании. - Вы ни в чём не виноваты, сэр. - Виноват во всём, Джимми. Сердце сжалось ещё сильнее. И Джеймс почувствовал, что это может быть хотя бы мимолётный, но всё-таки шанс. - Сэр Джон... у меня всё-таки предложение. Иногда традиционные средства не помогают в случае нехорошего самочувствия. А в Китае я научился целебному массажу, который облегчает головную боль. Я испробовал его на себе и даже на товарищах, включая Дан... лейтенанта Левесконта. Вы позволите? Франклин поднял на подопечного усталый, измученный взор. Казалось, и мешки под глазами, и все его морщины углубились. - Что ты хочешь делать, Джимми? Казалось, он не хотел никаких прикосновений, однако Джеймс ответил, расхрабрившись: - Сейчас узнаете, сэр. Я буду бережным. Просто расслабьте плечи и откиньте голову немного назад. Капитан повиновался, и коммандер подошёл и со скрываемым трепетом водрузил пальцы чуть выше его переносицы, между глаз. - Китайцы говорят, что у человека есть особые точки тела, на которые надо воздействовать, - мягким голосом сообщал Фицджеймс. – Вот эта называется Инь-Тан. - М-м... И что это значит? – спросил Франклин, когда коммандер начал массировать круговыми движениями точку на его лбу. - Не стоит переоценивать мои познания восточных языков, - отшутился Фицджеймс. – Сочетания слогов и слов там порой непостижимы для англичан. Я знаю, что, согласно их верованиям, есть два начала, «инь» и «ян», женское и мужское. «Инь» - женское. Ассоциируется с тьмой, водой, Севером... Сэр Джон глубоко вздохнул, расправляя спину – разумеется, так, чтобы не помешать Фицджеймсу, не отрывать его от благословенного труда, потому что Франклин чувствовал, что ему становится немного лучше. Тьма. Вода. Север. Вся его жизнь. Женское начало. Когда Френсис в порыве чувствительности говорил, что их корабли повенчаны, Джон ощущал себя именно женой в объятиях любимого – который теперь вызывал страх и отвращение. - Вам легче, сэр Джон? - Пока не совсем, - шевельнулся Франклин и невпопад заявил: – Я уважаю традиции древних народов, хотя не все. Скажем, уж людоедство точно осуждаю. - Помилуйте, сэр Джон! Почему вы вообще вспомнили столь отвратительные вещи? - Наверное, потому что боль не унимается. Мне лезут в голову омерзительные мысли. Фицджеймсу даже страшно было вообразить, о чём думает начальник, а его лицо оставалось всё таким же печальным, измождённым. И Джеймс сказал: - Я тогда попробую другие точки. - Как хочешь, мальчик мой. Казалось, Франклину хотелось бы, чтоб его выбросили на лёд умирать в сугробе или на дне ледяной трещины. - Я всё-таки попробую вам помочь, сэр Джон, просто доверьтесь мне. Вот, например, другая точка, даже две, Цуань-Джу. - Я даже не стану спрашивать, что это значит, хоть бы голова перестала болеть. Джеймс начал массировать точки недалеко от начала бровей сэра Джона и его глаз. ...Ах, эти брови. Бархатные, пышные. Королевские. Как бы Джеймс хотел ощутить этот седой бархат на своих губах. Пока не мог. Но пытался подготовить себя к признанию, которое, возможно, станет главным признанием его жизни. Сэр Джон должен был услышать его сегодня – и либо казнить, либо помиловать. Хотя даже помилование в виде хотя бы деланного безразличия убивало бы Джеймса день за днём. Особенно при виде голубиного воркования сэра Джона с этой гадкой оспенной жабой Крозье. Не слишком ли далеко простиралось милосердие сэра Джона? При некоторых гипотезах Джеймсу хотелось то ли биться головой о стену, то ли прийти на «Террор» и вновь схватиться в драке с поганым ирландцем. И уж тогда отколотить его как полагается, несмотря на грозящий трибунал. Но сейчас его занимало совсем другое: - А сейчас Цзюнь-Ляо. Попробуем и её? Точнее, их? Это опять две симметричные точки. - Да, мой хороший, - расслабленно выдохнул Франклин. – Делай, что нужно, Джимми. Так по очереди Джеймс, не веря своему счастью, прикоснулся и к глубоким складкам по бокам рта сэра Джона, и к его затылку, и к вискам, а ещё к руке – к мягкому местечку между большим и указательным пальцами. Все свои манипуляции Фицджеймс проделывал словно священнодействие, с замирающим дыханием. Он готов был чуть не заплакать от умиления, какой нежной на ощупь, но и дряблой, изношенной была кожа его старого командира. Хотелось взять Франклина на руки и улететь с ним домой в Англию на сверкающих крыльях, и вручить бедного капитана леди Джейн, а самому вернуться в Арктику и командовать экспедицией. Ну да, под началом грубияна и зануды Крозье. Ведь он-то и был пока что заместителем сэра Джона. Всё это были глупые сказочные мечты, мимолётные и детские, за что Джеймсу стало стыдно. К тому же, такой сюжет имел бы место, будь Джеймс ангелом – а ангелом он отнюдь не был. И поэтому лишь тяжело вздохнул и сжал зубы – и готовился к тяжкому, но желанному признанию. - Что такое, Джимми? – почти сонно отозвался сэр Джон. Он потянулся и прибавил: - Я даже не знаю, что помогло мне больше, пилюля, которую я принял с четверть часа назад или твои чудесные руки, мальчик мой. - Я... Я люблю вас, сэр Джон, - вырвалось у Фицджеймса. - Я тебя тоже люблю, - легковесно отозвался Франклин. «Сейчас или никогда», - забилось в мыслях коммандера. - Вы не понимаете, сэр, - сдавленным голосом произнёс он. - Ну что же, чего я не понимаю? Капитан явно не лукавил и не кокетничал, он был умён, но простодушен – дай-то Бог знать, как он откликнется на... - Сэр Джон, вы имеете полное право отстранить меня от командования или осудить за то, что я скажу, - выпалил Джеймс. - Но я люблю вас не совсем братской, или дружеской, или сыновней любовью. Голос у Фицджеймса был таким несчастным, что командир удивлённо обернулся на него, тяжело скрипнув стулом. - Я люблю вас так, как невеста любит жениха. Похоже, что я содомит, сэр Джон. Казалось, из глаз Джеймса были готовы брызнуть слёзы, так они блестели и горели в тусклом свете. - Вы делаете всё, что только можете, чтобы дух людей при этих страшных испытаниях оставался твёрд, чист и светел. Но вы пригрели змею на своей груди, величайшего грешника. Меня. Как обычно, не находилось никаких слов, чтобы описать выражение лица Франклина – дорогого лица, которое Фицджеймс не мог покрыть поцелуями, нежно ласкать и созерцать с неприкрытой влюблённостью. Однако была у сэра Джона одна особенность: несомненно, лицо выдавало его постоянно, но речи – после порой наступающих пауз – всегда были умеренны. - Джимми. Я всё ещё буду называть тебя так. То, что ты сказал... ошеломительно, на самом деле. Даже не потому, что твои чувства имеют такую природу. Может быть, по мне и незаметно, но я повидал многое в жизни, на службе, и знаю, что пресловутые эмоции и переживания могут идти прихотливыми путями. Не сочту богохульством сказать, что некоторых людей Бог создал изначально способными на такие чувства. Я не знаю, зачем. На всё воля Его. Нам не понять замысел. Но что такое настоящие содомиты и в чём их грех, я пытался на днях рассказать на проповеди. А ты никогда не совершал ненужного насилия азарта ради или из какого-то помрачения... Коммандер глубоко задумался, вспоминая все свои военные похождения. Нет. Он никого не пытал, никогда не стрелял в беззащитного человека, отвечал только тогда, когда его самого пытались убить или покалечить. И уж точно невольное воодушевление в бою было чем-то иным, чем произвольное смакование чьих-то страданий, долгих или кратких. Почему-то и сэр Джон был в этом уверен, как бы ни стеснялся сейчас Джеймс того, как порой приукрашивал свои рассказы. - Никак нет, сэр. Клянусь перед Богом, что я не совершал того, о чём вы говорите. - Вот именно. Скажи... – помедлил капитан. – Ты бы принял на нашем корабле эту девушку, Леди Безмолвную, если бы понял, что ей угрожает опасность? Вопрос показался донельзя странным. - Ну, если бы вы приказали её приютить, сэр... - Нет, если бы ты был капитаном «Эребуса»? Если бы меня уже не стало? Эта новая реплика ударила ножом по сердцу. Но Фицджеймс не издал ни предательского вздоха, ни возмутился. Он сдержанно ответил: - Да, сэр Джон. Я бы поступил таким образом. Из-за того, что она может быть быть нам полезна, в конечном итоге. - И только? - Из милосердия. Хотя я уверен, что она и так неплохо справляется в родных широтах. - Это хорошо, мальчик мой, - задумчиво проронил сэр Джон. – Я знал, что ты добр. Даже восторжен порой. Беседа сворачивала в неприятную сторону. Впрочем, ничего иного коммандер не предвидел. - Ты знаешь, что у меня есть семья, Джимми. В эти мгновения – Джеймс не мог этого понять – Франклин сам ощущал, что в его груди разливается жар раскаяния. А как же его отношения с Френсисом? И извинительная оговорка, что «то, что было во льдах, там и останется», казалась блеклой. И всё бы было хорошо, если бы после ссоры с заместителем он охладел окончательно. Но ему по-прежнему хотелось любовного внимания. И он то и дело поглядывал на Фицджеймса, гадая, не могут ли эти невинные объятия и утренние короткие поцелуи заменить ему недавнюю страсть, которую он будет стремиться вытеснить из памяти. - Я знаю, сэр, - подавленно произнёс Фицджеймс. – Именно оттого я так несчастен. Мне бы хотелось посвятить вам мою жизнь. - Я и так вижу это посвящение. Ты работаешь более истово и рьяно, чем любой моряк на этих судах. «И Крозье?», - невольно пронеслось в голове у Джеймса. - И даже Френсис, - чуть помедлив, произнёс сэр Джон, словно читая его мысли. – И всё-таки я бы не советовал тебе выводить наши отношения за рамки уставных. Я люблю тебя именно как сына. - В общем, вы отвергаете меня, сэр Джон, - с горечью констатировал Джеймс. - Нет. Ну что ты. Я не стал бы называть это так. Моё отношение к тебе будет неизменно. Мне нравятся те небольшие ласки, что между нами приняты, они согревают мою душу каждый день. Я только с годами понял, что хотел бы иметь и сына, не только дочь. Но время упущено, Бог тому судья. Теперь ты мой сынок, Джимми. Глаза Франклина также заблестели в неверном свете, он сглотнул. - Милый Джимми, я всё равно не смог бы доставить тебе того удовольствия, которого требует твоё сильное, молодое тело. Моё уже дряхло. Джеймс ощутил, как залился румянцем, хотя знал, что вроде бы не способен краснеть – проклятое наследие Гамбье и его неизвестной смуглой любовницы – и еле-еле пробормотал: - Я не смел этого думать, сэр Джон. Мне хотелось бы просто... обнимать вас, целовать ваши щёки, гладить волосы. - Ты это и так делал, когда я был болен, когда свалился в нервной горячке. Читал мне что-то, укрывал, подносил чай, расчёсывал гребнем. Я не против близости, Джимми. Ты всегда был моим самым прекрасным сыночком. Что тебе ещё нужно? - Наверное, ничего, - тихо отвечал коммандер. - Тогда пускай всё так и останется впредь. Франклин доверительно пожал руку Фицджеймса и проговорил: - Мужайся, мой милый. Нам и так предстоит слишком много испытаний. Однако я не хотел бы быть поводом твоих огорчений. - Вы – моя радость, сэр Джон. И иначе быть не может. - А ты – моя. Произношу это с лёгким сердцем. И мне доставило бы величайшее удовольствие видеть тебя у себя в каюте по вечерам и, допустим, играть в шахматы или слушать твои чудесные рассказы. Коммандер чувствовал, как душа поёт. Он пока не получил того, что хотел бы, но видел надежду. Да уже то, что предлагал Франклин, было великолепным достижением – лишь бы начальник экспедиции не передумал. - Благодарю. Доброй ночи, сэр Джон, - произнёс Джеймс. Чуть поколебавшись, он наклонился и запечатлел на седом виске своего возлюбленного наставника поцелуй. - Доброй ночи, милый мой мальчик, - умиротворённо отозвался капитан. Коммандер, выходя из каюты, улыбался, как наивный юнец. Точно так же и во сне. И проспал он всю ночь безмятежно.