Остаёмся зимовать

Поутру Джеймс прокручивал в голове вчерашний разговор и отмечал, что наконец-то прорвался болезненный нарыв, мучивший его столь долгое время. Последствия рискованного признания оказались отнюдь не ужасны. И, несомненно, наступило огромное облегчение. Однако восторгов у коммандера поубавилось. Сэр Джон был терпелив и терпим, по-отечески благосклнен и понимающ, но так и не сказал ничего определённого, всего лишь предлагал сохранить статус кво. А как раз это Джеймса не устраивало. «А не много ли ты хочешь, парень?» - раздался справедливый, но постылый голос совести. Фицджеймс содрогнулся от пробежавших по спине противных холодных мурашек. Что ж, подумаю об этом позже, решил он, застёгивая золочёные пуговицы кителя, и вознамерился прибегнуть к хорошо знакомому лекарству от тоски – служить и выполнять просьбы капитана, в чём бы они ни заключались. Ведь найдутся же среди них и приятные? Недаром сэр Джон упоминал о вечерах вместе. Совместные чаепития, чтение, обсуждение былого, те же шахматы – разве это так уж мало?.. Джеймс не мог знать, о чём думает его обожаемый наставник, но заметил, что во взгляде у того частенько проскакивает некое беспокойство и растерянность. Эти мимолётные отблески сменялись чуть виноватой улыбкой, затем задумчивостью с неким оттенком тоски – потом снова теплотой. В подобные моменты Фицджеймсу было стыдно за то, что, вероятно, разбередил некую рану сэра Джона и вселил в его душу сомнения – тогда как обычно старался поддерживать и внушать начальнику уверенность. О, он в этом также нуждался, как и Джеймс: коммандер знал, что как бы твёрдо ни держался Франклин на публике, но сердце у него чувствительное, да и в прошлом сколько ран, а в настоящем какой тяжкий груз лежит на его плечах... Иногда даже казалось, что они никнут под этим грузом, и вид у сэра Джона частенько бывал измученный и хмурый. Правда, при взгляде на Джеймса лицо его светлело и даже несколько разглаживалось. Вообще же, вскоре после переломной беседы поведение Франклина с коммандером всё-таки сделалось чуточку иным. Фицджеймс был готов складывать в шкатулку, как драгоценности, эти небольшие изменения: более частые прикосновения, более долгие объятия и взгляды – в то же время он осаживал себя, чтоб не придавать избыточного значения таким мелочам. Опять же, он не мог читать мыслей Франклина. Пока тот однажды вечером не позвал коммандера выпить чаю. И почему-то не в кают-компании, а прямо у себя. Впрочем, там имелся небольшой столик, за которым можно было разместиться. И вот уютно мерцали лампы на стенах, перед двумя офицерами теснились всё те же чашки и чайник китайского фарфора с синим прихотливым рисунком. Угощение было довольно скромным: цукаты в небольшой вазочке да ломтики шоколада, разложенные на тонком блюдце. Впрочем, ведь главным было не это, а время, проведённое с любимым. Джеймс и сам не знал, чего именно он ожидал от этой беседы, каких тем или поворотов, но был разочарован. Small-talk получался поистине легковесный и бессмысленный, словно на приёмах в Адмиралтействе – хотя разве нельзя было считать каюту сэра Джона филиалом этого самого учреждения?.. Коммандер усмехнулся мимолётной мысли. Между тем, Франклин казался рассеянным, отвечал и смеялся невпопад, что-то в нём словно разладилось. Но когда с чаем было покончено, он вздруг изменился, собрался и многозначительно посмотрел на Джеймса чуть исподлобья: - Мне нужно кое-что сказать тебе, Джимми, пойдём присядем. Это было странное приглашение, ведь они уже и так сидели – друг против друга. Но капитан тяжело поднялся со стула, проследовал к койке и уселся там, машинально разглаживая покрывало. - Вот сюда, ближе, - негромко попросил сэр Джон. Трудно же было Джеймсу сдержать волнение. Следуя просьбе командира, он уселся прямо к нему под бок, ощущая тепло массивного, солидного – и такого, увы и ах, желанного – тела даже через сукно мундира. И тут сэр Джон неожиданно поймал его руку и мягко сжал в своих, отчего Фицджеймс невольно вздрогнул, но уловил, как волна тепла поднялась в груди. - Мальчик мой, - проникновенно произнёс Франклин, глядя в его тёмные глаза своими, прозрачно блестящими в отблесках вечернего света, - мне последнее время тяжело не только, потому что силы точит и сама Арктика, и эта новая напасть в виде медведя. Меня мучит то, что я поступил с тобой дурно... - О нет, сэр, что вы! – опешил Джеймс. – Вы всегда были так добры со мной!.. - Нет, не всегда, - сокрушённо покачал головой старый капитан. – Давеча... ты сообщил мне кое-что очень, очень важное, сокровенное. Я в тот момент был слишком утомлён и не знал, что чувствовать и что говорить, может, что-то сказал и верно, да нехорошо облёк это в слова. Вот и получилось, что я холоден. Но мне не всё равно. Я вижу, как страдают люди, в том числе и ты. Нам всем порой нужно... кхм, утешение. На этом слове сэр Джон будто бы запнулся, но и сделал особенное ударение. Сердце у Джеймса забилось чаще. Между тем, капитан старался вернуть плавность речи и ровный тон голоса, хотя его подопечный заметил, как у Франклина слегка вспотели ладони: - Разумеется, утешение сие может быть духовным, и я стараюсь изо всех сил со своими проповедями. Но человек – это не только бессмертная душа, но и бренная оболочка, от этого никуда не деться. Тела наши также устают и от бесконечных трудов, и от мыслей, мы все мало спим и много работаем, у кого-то от этого болит спина или ноги, у кого-то голова... – Фицджеймс затаённо вздохнул: начальник экспедиции явно намекнул на себя, но прибавил: - Я думаю, тебе приходится испытать порой и целую совокупность неприятных ощущений. Что ж, Франклин был прав. Коммандер порой ощущал то изжогу, то тяжесть в висках, то спазмы в мышцах, а по утрам то и дело просыпался разбитым и ничуть не отдохнувшим. Последнее время он ощущал, что у него совершенно зажаты шея и плечи. - Я хотел бы помочь тебе, Джимми, - доверительно проговорил сэр Джон, сжимая его руку ещё чуть сильнее. - Но как, сэр? – осторожно переспросил Джеймс. - Мне кажется, самое первое, что тебе стоило бы сделать – так это расслабиться. Джеймс взволнованно сглотнул: неужели сэр Джон мог бы предложить ему что-то... достаточно смелое, откровенное? Вроде тех же растираний или массажа – но только более основательного. Фицджеймс украдкой опустил глаза и бросил взгляд на руки своего наставника, представил, как эти широкие ладони разминают его плечи, скользят по коже, как кончики этих крепких пальцев осторожно, но сильно надавливают на заднюю сторону закаменевшей шеи – и тело отозвалось непрошеным томлением... Но Сэр Джон начал издалека: - Мне очень приятно твоё общество. И... не только. Ещё и твои прикосновения. Значит, внезапная догадка верна?! Значит, всё-таки признание Фицджеймса было не только не противным для Франклина, но и ещё и не совсем неуместным? - Да-да, не смотри так удивлённо, мальчик мой. Плоть слаба. Такова наша натура. Поэтому я решил сделать тебе небольшой подарок, если это можно так назвать. Я дам тебе день, в течение которого ты сможешь выказать свои чувства так, как будет тебе угодно. Можешь делать со мной всё, что пожелаешь. Джеймс чуть не вскочил, вырываясь от капитана. - Я не ослышался, сэр Джон?! - Нет, отнюдь, сынок, - серьёзно отозвался Франклин чуть хрипловато. И тут Джеймс даже поначалу не понял, что и как произошло, но обстановка уютной, просторной капитанской каюты смазалась, превращаясь в охристо-золотистую с тёмными акцентами палитру, словно для картины в голландском стиле. Сэр Джон мягко, но проворно наклонился, полуприкрывая окаймлённые длинными ресницами глаза, и приник своими губами к губам Джеймса. И тот сам не знал, приоткрыл их навстречу от удивления или от того, что спешил дать согласие и совершить то, о чём мечтал целую вечность. Поцелуй капитана был нежен и бережен, в то же время несколько настойчив, вполне однозначен – было видно, что он хочет продвинуться дальше привычного. Вкус у губ сэра Джона оказался удивительно чистым и неярким, чуточку сладковатым, и никакой низменной примеси не читалось в нём, только что-то то ли чайное, то ли напоминающее осенние цветы. Потом Джеймс задумался, уж не придумал ли он сам этот «особенный» привкус в романтическом порыве – но тогда ему так и показалось. Хотелось жаднее лобзать эти удивительные мягкие уста, красотой и необычными контурами которых Джеймсу так нравилось тайком любоваться раньше – но коммандер опасался оскорбить горячностью своего возлюбленного капитана, приходилось сдерживаться, и от того лишь острей были ощущения. Между тем, сэр Джон словно забыл о своей всегдашней невинности и робости. Он с вежливым, но неприкрытым любопытством целовал Джеймса, всё так же сжимая его руку, пробовал его губы на вкус. Тот никогда не спрашивал никого, кроме Данди, как ощущается его поцелуй – тот тогда со всегдашней озорной улыбкой начал плести что-то о зелёном чае, апельсине, корице и нотке пороха – последнее уж точно для красного словца. А сейчас Джеймсу вспоминалось это всерьёз, и он почти молил о том, чтобы подобный аромат – будь он правдой – понравился Франклину. А тому, похоже, нравилось – потому что отстранился он далеко не сразу. Да что там, происходящее показалось вечностью. Джеймс, словно завороженный, медленно отшатнулся и замер, во все глаза глядя на сэра Джона. Тот глубоко дышал со смущённой полуулыбкой и также прямо смотрел в глаза коммандера. - Я надеюсь, не напугал тебя, малыш? – промурлыкал старый капитан, наконец-то отпуская руку Фицджеймса. Тот опёрся высвобожденной ладонью о койку в пространстве между их бёдрами и пробормотал: - Это было... весьма неожиданно. Но бесподобно! – выдохнул он. Голова кружилась, грудь распирало, по спине ползли последние слабые мурашки. - Мне тоже показалось восхитительно, - ласково улыбнулся Франклин, озорно прищурив глаза, отчего от уголков их разбежались лучи морщинок. – Вот видишь... Джеймс не находился, что сказать в ответ, он лишь обшаривал взглядом пространство каюты, пытаясь зацепиться взглядом за какой-то предмет, чтобы унять смятение вместе со всё тем же лёгким, будоражащим головокружением – ведь всё-таки он хотел сосредоточиться. Лапма... или стол... или край балки... или портрет леди Джейн... кстати, где он? Неужели Джеймс настолько потрясён, что не может узнать или найти привычные предметы обстановки. О нет, взгляд его тотчас соскальзывал и возвращался к лицу сэра Джона. А тот терпеливо ждал, пока подопечный придёт в себя. Наконец, Фицджеймс смущённо пробормотал: - Спасибо вам за прекраснейший вечер, сэр Джон. – Зачем-то он покосился на столик с чашками и остатками угощения и зачем-то чуть нервно усмехнулся: - Всё... было очень вкусно. Зря говорили, будто Франклин не понимает шуток: он тотчас рассмеялся – глубоким негромким смехом, чуть запрокинув голову и выставляя напоказ хорошие ещё, белые, пусть и не совсем ровные зубы. - А ты озорник, Джимми, - игриво заметил он, и коммандер сам прыснул от своей внезапной остроты на грани приличий. Всё-таки смущённый, он кашлянул и сказал: - Я пойду, сэр? Доброй ночи. Он уже встал и направлялся к двери – не слишком быстро, чтоб не выглядеть ни до нелепого робким, ни невежливым, когда сэр Джон окликнул его: - Постой, Джимми! Вот что... Позволь мне всё-таки самому определить день «подарка», сынок. Давай завтра? Я как раз в кои-то веки собирался принять ванну – не мог бы ты помочь мне? Понимаешь ли, я с возрастом стал неловок и до некоторых мест на спине мне попросту сложно дотянуться – скорее, плечо выверну, чем добьюсь толку, - досадливо проворчал Франклин. Щёки у Джеймса вспыхнули, и он вмиг сообразил, что напоминать о наличии мистера Бридженса для подобной деликатной помощи было абсолютно лишним. - Разумеется, сэр! Я буду здесь – когда следует быть? - В десять. - Прекрасно, ровно в десять, как штык! Когда Джеймс уже стоял у самой двери, то поколебался и, обернувшись, прищурился со смесью волнения и дерзости: - Сэр?.. - Да, что ещё, Джимми? Франклин уже расстёгивал китель, всё ещё сидя на койке. - А вы... вы п-позволите... - Но что же именно? Смелей, мальчик мой! Одна лампа у притолоки погасла, но даже в тени было видно, как поблёскивают глаза Джеймса: - Сэр Джон, а вы позволите мне величать вас... папенькой? Миг. Другой. И капитан расплылся в широчайшей улыбке, словно того и ждал – а если не ждал, то был польщён: - О, ты ещё спрашиваешь, малыш! Конечно, мой милый. Разумеется. Завтра я тебя жду, а сейчас – доброй ночи. ...Если бы от счастья коммандер и в самом деле умел светиться, то сияла бы вся кают-компания и весь корабельный коридор.