Остаёмся зимовать

Дверь была слегка, лишь на пару дюймов приотворена, и за нею послышался сдавленный кашель пожилого человека. - Мистер Бридженс, - послышался укоризненный голос, также немолодой, но чистый, не тронутый болезнью, - вы вообще были в лазарете? - Разумеется, сэр. Доктор Гудсир прописал мне микстуру, я её исправно принимаю. - Однако вы кашляете уже который день. Совсем себя не бережёте! Вам бы отдохнуть день-другой. - Помилуйте, сэр! - Ох, ну хотя бы этот вечер. Я прекрасно справлюсь и сам, а вы ступайте спать, и немедленно. Обо всём позаботится мистер Хор, я уже послал за ним. - Как вам будет угодно, сэр, - смущённо отозвался первый голос. – Но вода согрета, и ванна будет готова через пять минут. «Пять минут», - забилось в голове у Фицджеймса. - Спасибо, мистер Бридженс, вы бесценны. Доброй ночи. - Доброй ночи, сэр. Усталые шаги и глухое покашливание пожилого вестового вскоре затихли вдалеке. И Джеймс, ощущая, как во рту пересыхает, еле выждал. Затем во мраке он скользнул за порог и на цыпочках, но опрометью кинулся к заветной двери. Как и было условлено, он вошёл без стука и запер за собою. Замок сухо щёлкнул. - Сэр Джон... Фицджеймс невольно произнёс это шёпотом. Никогда ещё любимый командир не казался ему таким красивым в этом жилете из белой набивной ткани с еле различимым скромным узором и рубашке с просторными рукавами – статная светлая фигура среди глубоких теней и золотистых отсветов. - А вот и ты, мальчик мой, - лучезарно улыбнулся Франклин, склонив голову набок, будто залюбовавшись. Жёсткий крахмальный воротничок составлял волнительный контраст с обмякшей от возраста кожей его шеи. Джеймс уже ощутил, как первая едва ощутимая дрожь приятно разбежалась по его собственной коже – по спине, по плечам и предплечьям. - Пойдём, - поманил капитан. Они прошли в гальюн. Точнее, даже язык не поворачивался назвать это гальюном в привычном смысле слова – это была самая настоящая ванная комната, как в каком-нибудь особняке в Англии. Разумеется, обстановка была скромна, но в остальном помещение производило впечатление донельзя домашнее: круглый фарфоровый умывальник, две скамеечки, на стенах полочки с мылом и разными мелкими принадлежностями, большие махровые полотенца на медных крючочках, коврик с пушистым длинным ворсом. И, наконец, ванна на изогнутых ножках, прикрученных к полу – медная просторная купель, над которой поднимались клубы пара. - Ну что ж, Джимми, вода быстро стынет, поэтому прошу быть проворнее. Джеймс без лишних слов принялся исполнять указание. Для удобства он сам сбросил китель и жилет. Все детали флотского обмундирования были ему знакомы, однако от волнения Джеймсу казалось, будто он путается, любое движение казалось ему недостаточно безупречным – словно он обязан был владеть мастерством слуги вдобавок к морским знаниям. Между тем, отчаянно хотелось видеть, таков ли тот, кого Джеймс порой воображал в своих горячих, постыдных фантазиях, за которые потом ругал себя – но сейчас у него было негласное приказание избавиться от стыда, а святыня была всё ближе. Вот расстёгнут и повешен на крючок жилет, осталась одна рубашка, а под ней уже ощущалось тепло живого уязвимого тела. Затем Джеймс аккуратно стащил с ног своего капитана длинные сапоги, и его окунули в мечтательность стройные очертания бёдер, голеней и лодыжек. Когда же коммандер помог снять брюки и длинные тёплые чулки, его заворожили колени, продолговатые ступни с тонкими пальцами – он еле удержался от того, чтобы припасть к ним. Оставалась рубашка и исподнее – почему-то их сэр Джон велел оставить напоследок. Пальцы чуть онемели и почти срывались, расстёгивая пуговицы. Наконец-то был снят этот кошмарный строгий воротник, и стали видны все драгоценные складочки любимой шеи. Пуговка, ещё пуговка... ещё... Теперь можно было увидеть мягкую, белую грудь, а затем и величественный холм живота – о, как давно хотелось не фантазировать, а увидеть его, прижать ладони – а может, и губы. Джеймс не удержался и мимолётно скользнул пальцами по боку, но Франклин вздрогнул, опустив ресницы, и даже словно порывался отступить в сторону. - Простите, сэр, - неслышно шепнул Джеймс и быстрым, ловким движением снял рубашку с его гладких чуть покатых плеч – она также отправилась на ближайший крючок. Исподнее тотчас было отправлено туда же, и Джеймсу показалось красивым также и мужское достоинство его капитана – совсем не маленькое, но и не чрезмерно большое, весьма пропорциональное. Могло бы показаться, что на это созерцание Фицджеймс потратил уйму времени, так что и ванна должна была простыть – но нет, он проделал всё со стремительностью, которая могла бы показаться суетливой или грубой, если бы не чёткость движений. Наконец, когда сэр Джон был разоблачён полностью, у Джеймса захватило дыхание: многие черты совпадали с его представлениями, что-то было ново – и тем более влекло. Это большое тело загадочным манером сочетало дородность и стройность – ни возраст, ни полнота не могли скрыть того, что сэр Джон удивительно хорошо сложен. Но во взгляде Франклина мелькнула тревога и смущение. Капитан отвёл взгляд, словно пожалел о своей дерзкой просьбе намедни. Он кашлянул, поспешно ступил ближе к ванне, перекинул ногу через бортик и погрузился в воду так торопливо, что Джеймс даже не успел придержать его за локоть, а на пол слегка плеснуло. Сэр Джон напоминал тюленя, что ныряет в полынью, завидев медведя – разве что вода в ванне была отнюдь не ледяной, она напоминала кипяток: Франклин невольно чуть слышно зашипел от боли, а Джеймс едва не отдёрнул руку, попробовав температуру пальцами. - Что ж вы так неосторожны, сэр! – взволнованно пожурил коммандер. - Это... я поскользнулся на дне... – сбивчиво и неловко пробормотал сэр Джон. - Я даже не успел подать вам руку! - Фицджеймс раздосадованно выдохнул и отбросил влажную от пара прядь со лба. - А ведь я здесь как раз для того, чтобы помогать. - Ничего, Джимми, ничего, всё в порядке. - А не ожглись ли вы? – обеспокоенно продолжал расспрашивать Джеймс. То ли от смущения, то ли от перепада температур ему стало жарко, и он не только засучил рукава, но и расстегнул рубашку. - Не бойся, не сварюсь, - чуть ворчливо усмехнулся сэр Джон. – Вода не так уж горяча, она кажется такой просто с отвычки. Поди-ка лучше принеси щётку. С этими словами он сполз ниже, чуть не до самого подбородка. Джеймс послушно отправился искать на полках щётку, хотя считал, что хватило бы и мочалки – тем более, это значило бы большую близость, - не стоит истязать щёткой кожу возлюбленного наставника. ...Который, тем временем, пребывал в горьком смятении. Свою наружность сэр Джон мог бы назвать словом: «Приемлемо». Порой, глядя на себя в зеркало – чего он старался не делать без лишней нужды – он даже находил в своём облике нечто «интересное»: что ж, ещё один шажочек к примирению. Также он не сказать, чтоб ненавидел, но и не любил свою фигуру – старался относиться равнодушно: как Бог по жизни даёт, так и ладно, лишь бы мундиры не забывать подгонять. Вот в броне мундира с золочёными знаками различия ему было уютно, как в панцире. Исключения за всю жизнь были единичны – в последнее время стало ещё одним меньше. И теперь Джон ощутил стыд. Жгучий, как вода, в которую он так поторопился нырнуть, чтобы его не видел во весь рост этот красавец Джеймс, совершенный, как греческий бог. Джону было стыдно за своё старое жирное брюхо, выпирающее и отвисшее одновременно, испещрённое растяжками, с тёмным провалом слишком глубокого пупка. Стыдно за жирные обрюзгшие груди, уныло свисшие по бокам, стыдно за дряблую черепашью шею. И что только этот прекрасный мальчик в нём нашёл?! Если... именно всё вот это – судя по сверкающим глазам и уже как-то слишком тесно сидящим спереди брюкам – тогда это... отвратительно. Но уже никуда было не деться. Не выгонять же отсюда бедного Фицджеймса? Нужно было довести экзекуцию до конца. И Джон почти смирился. Он глубоко вздохнул и, закрыв глаза, постарался затушить всякие мысли, как свечу, и хоть на пару минут предаться неге. Поначалу не выходило: на место искусственной тишины всё равно лезли мысли безобразные, как и его дряхлое тело. И это оказалось очень странно и нечестиво, но... Джон решил помолиться. Совсем незатейливо – сначала прочёл «Отче наш», а потом произнёс про себя: «Боже, дай мне принять себя и всё происходящее». И снова сделал глубокий медленный вдох – и открыл глаза. - Как вы, сэр Джон? – послышался деликатный голос откуда-то из-за спины. - Всё в порядке, Джимми. Джон невольно задрал подбородок, ища глазами Фицджеймса – оказалось, тот действительно стоял у изголовья ванны, слегка нависая, как сосна с обрыва, и фигура его виделась перевёрнутой. И вдруг Джеймс спросил: - Сэр, а вы позволите одну дерзость? - Смотря какую, - пробормотал Джон. - Увидите, - прошептал Джеймс как можно решительнее, хоть и видно было, как непросто ему даётся эта решимость. Крепко ухватившись за бортики ванны, он вдруг склонился и поцеловал Франклина в губы, ещё больше затеняя и так скупой охристый свет. Джон почувствовал головокружение – вероятно, от странности перспективы. И всё-таки больше от того, что мальчик первым поцеловал его, да так необычно, да ещё и обстановка была гораздо откровеннее. Джон снова ловил тот же, но и немного новый вкус этих молодых пряных губ, с лёгкой померанцевой горчинкой, где диковинный чай встречался с сырым запахом водоросли, суша с морем, Восток с Севером... казалось, в этих хитросплетениях проступает сама сложная натура Джеймса. Морская нотка заставила Джона вспомнить о Френсисе, и он вздрогнул, отгоняя непрошеные ассоциации и стараясь окунуться в текущий момент. Сейчас с ним был Джеймс. ...Когда он выпрямился, с намокших кудрей обильно посыпались капли, и коммандер рассмеялся, а за ним и сам капитан: - Ах ты озорник! - Учусь у вас, сэр Джон, - задиристо отозвался Фицджеймс. - Возьми-ка вон там полотенце, вытрись и всё-таки помоги мне, - проворчал Франклин. Джеймс сам не верил своей проделке – но ведь командиру, кажется, понравилось! И он даже вроде бы несколько оттаял: приподнялся, вода заструилась с его широкой и гладкой, словно у кита, спины. И, наскоро взъерошив намокшую шевелюру полотенцем, кое-как пригладив непослушные пряди, Джеймс принялся за дело, вооружившись лавандовым мылом и мочалкой. Сэр Джон всё ещё смущался, но покорно отдался в его руки, и было необыкновенно приятно аккуратно намыливать и затем растирать его. Правда, спереди он предпочёл помыться сам, зато оставил подопечному плечи и спину, на верху которой с замиранием сердца Джеймс ещё раньше заметил несколько ярких, довольно крупных, но аккуратных родимых пятнышек. Эта деталь необычайно трогала, как и весь процесс – пожалуй, это было проявление близости даже большее, чем в привычном «непристойном» понимании, и Джеймсу было непросто понять, чего в переполнявших его чувствах сейчас больше: благоговения, нежности или страсти. В один миг стало настолько трудно удержаться, что Джеймс дерзнул, аккуратно приобнял капитана за плечи и коснулся поочерёдно каждой родинки губами. Сэр Джон тихонько порывисто вздохнул и чуть заметно выгнулся – и коммандер невольно расплылся в радостной улыбке. ...На самом деле он не мог знать, какие смешанные переживания владеют его обожаемым наставником. А Джона обожгли эти прикосновения: с одной стороны, он испытал удовольствие, с другой – резкий укол совести. Ведь это была двойная измена: когда-то эти родимые пятнышки целовала Джейн, а когда-то – Френсис. Да, Джон осмелился назвать его в мыслях по имени. Но если образ жены – ах, стоило за это каяться долго и истово – казался ему призрачным, принадлежащим то ли прошлой жизни, то ли вечности, образ Френсиса время от времени всплывал и мучительно маячил в сознании, наполняя горечью. Так не стоило ли попробовать забыться – здесь и сейчас? А быть может, раз и навсегда?.. Случай представлялся самый что ни на есть благоприятный. И стоило ли Джону грызть себя за то, что он так истосковался по удовольствиям? Ведь если обернуться назад, их в жизни выпало не так уж много, да что там, большую часть времени о них и не думалось. Джон привык считать, что жизнь – это неизбежное страдание, и кто виноват в том, что только на старости лет он понял, что такое наслаждение?.. С этими мыслями он погрузился в уже лишь тепловатую воду, смывая с себя и мыло, и обрывки гнетущих мыслей. ...Джеймсу не хотелось, чтобы сэр Джон озяб, поэтому и полотенцем он орудовал быстро, хотя тщательно. - Вам не холодно, сэр? – бегло спросил он. - О нет, Джимми, - расслабленно отозвался Франклин и улыбнулся: – Всё хорошо. Меня согрела и вода, и твои чудные руки, мальчик мой. От этих слов у Джеймса у самого прокатилась в груди волна тепла. Поддавшись порыву, он обнял укутанного в полотенце сэра Джона и прошептал ему на ухо: - Спасибо вам, что разрешили помочь. - Ты всегда мне помогаешь, Джимми. Но сегодняшний вечер особенный, - благодарно выдохнул капитан. Не «был особенным» - а просто «особенный»? - Позволите и далее... сопроводить вас? – негромко переспросил Фицджеймс. - С удовольствием, мальчик мой. Можно было бы сказать, что коммандер до сих пор не верил своему счастью, но каждая минута до этого понемногу окрыляла его, и когда сэр Джон потянулся за ночной сорочкой, Джеймс негромко произнёс: - Может, не будем торопиться, сэр?.. Франклин глянул вопросительно, но тотчас в его глазах зажёгся лукавый огонёк, и он, помедлив, размеренно произнёс: - Я никуда и никогда не тороплюсь, милый. Тем более, ты же помнишь? Ты можешь делать со мной всё, что заблагорассудится. Сердце Джеймса вспорхнуло и затрепетало. Он чувствовал себя словно вельможа, которому высочайшим указом продлили срок полномочий – но нет, не властолюбец или карьерист, Боже упаси. Нет. Его самым страстным стремлением было служение. Он помог сэру Джону облачиться в тяжёлый халат цвета бордо, словно в мантию, а затем, когда они прошли в каюту и капитан сел на койку, Джеймс опустился перед ним на колени и натянул на его ноги тёплые, длинные шерстяные носки. - Прилягте, сэр. - И что же ты задумал, мальчик мой? – вальяжно осведмился сэр Джон. Ах, как дразнил приглушённый звук его глубокого голоса. Но Джеймс с лёгкой озабоченностью оглянулся туда-сюда и проговорил: - Погодите немного, сэр, мне стоит прибраться... - Ну что ты, право слово, утром я бы позвал мистера Хора, и он всё бы здесь привёл в надлежащий вид... Но Фицджеймс уже вскочил и метался из гальюна в каюту и обратно, расправляя и развешивая полотенца и обмундирование капитана. Франклин следил за подопечным краем глаза и невольно отмечал, что тот похож сейчас на заправского вестового, а ещё – что он прекрасно выучил, где здесь что лежит и как размещается. Действительно, сколько же времени они с Джеймсом провели вместе, но словно разделённые невидимой стеклянной стеной, и он умудрялся отталкивать от себя такого замечательного, любящего юношу, такого чудесного мальчика... Наконец управившись, Джеймс последний раз окунул руки в воду, ловя последние отзвуки тепла, а затем растёр их и... «Ох, вот оно, наконец-то». Сэр Джон опешил и вздохнул, когда Джеймс почти упал на край койки рядом с ним, распахнул полы халата, наклонился, накрыл его своим телом, словно заслоняя от пуль, и принялся целовать, сначала бережно и несмело, а потом исступлённо, но всё-таки с нежностью, притом спускаясь вся ниже, ниже, потом целомудренно возвращаясь вверх. - Джимми, что ты делаешь... – протянул Франклин, и неясно было, насколько искренне его удивление. - Обожаю вас, сэр Джон, - шумно выдохнул Джеймс и продолжал. Опять лезли в голову сравнения: ласки Френсиса бывали поначалу мягки, но потом становились всё более напористыми и агрессивными, от них Джон возгорался и терял голову, хотелось и столь же неуёмно отвечать, и немедленно отдаться, и биться в сладострастных конвульсиях – а в объятиях Джеймса, при касаниях его губ и рук хотелось полностью расслабиться, обмякнуть, чуть ли не растечься патокой. И эта блаженная нега как раз и растворяла всяческие ненужные воспоминания, да и память о собственном теле и его несовершенствах – и Джон уже не возражал против того, что Джеймс касается его живота. В этом лёгком полузабытьи Джон почувствовал, как губы Джеймса охватили его сосок, и тут же ощутил медленные, но жадные движения горячего языка. - О, малыш... - Я так давно мечтал припасть к вашей груди, сэр Джон, - горячечно простонал Фицджеймс, - так давно... «Давно? Откуда Джимми мог знать, какая у меня грудь? О чём он фантазировал?! Давно... Ох, бедный мальчик!..» - Ну же, теперь ты доволен, малыш, да?.. – пробормотал Франклин, потягиваясь. - М-м... да... но не полностью... - Ах так? - Надеюсь, вы позволите... Джон был настолько расслаблен, что глаза его были всё так же прикрыты, и он ничуть не насторожился, когда коммандер отстранился и сполз на койке куда-то назад. Но через пару мгновений тело прошил тончайший укол запретного наслаждения: Джон почувствовал поцелуи на самых что ни на есть сокровенных частях тела – в паху и на внутренней строне бёдер. - Джеймс?!.. Он впервые за долгое время назвал Фицджеймса так официально. Тот встрепенулся и умоляюще заговорил: - О, сэр Джон, пожалуйста! «Вы же сами мне разрешили быть смелым, сами сделали мне этот подарок – неужели ваше слово ничего не стоит?!» - в повисшей тишине так и читался этот вопрос. И ведь, даже умоляя, Джеймс продолжал гладить кончиками пальцев беззащитную бархатистую кожу его яичек. - Продолжай, мальчик мой, - с новым вздохом выговорил Франклин. Он лежал и прислушивался к ощущениям, пока Джеймс покрывал лёгкими поцелуями его ещё дремлющее мужское достоинство. Затем начал ласкать пальцами, потом разомкнул губы и начал ласкать его ртом, и Джон с приятным изумлением отмечал, как кровь приятно притекает к низу живота и к заветному органу. Быстро ли, коротко ли, в эти мгновения не хотелось и думать. Да и он ведь сказал правду, что никуда не торопится – и вообще, как обычно, ощущал тайное удовлетворение от того, что в его возрасте и при его здоровье всё происходит неизменно правильно, пусть и постепенно. ...А Джеймс также блаженствовал, пусть и по-своему. Он скользил языком по коже ствола, нащупывал рисунок вен и с тайной радостью отмечал, как эти неровности становятся выразительнее. Наконец, он взял капитана полностью в жаркие объятия своего рта. Фицджеймс не видел ничего постыдного в совершаемом. Он лишь надеялся не сделать больно зубами, потому что сэр Джон отзывался на воздействия ещё более чутко, чем могло бы предполагаться. Джеймс делал всё с полуприкрытыми веками, лишь в какой-то момент не выдержал и открыл глаза, не отрываясь от процесса, и созерцал то, как покорно раздвинуты стройные бёдра сэра Джона, слушал его томные тихие вздохи. Нельзя было отрываться, с этой точки ничего не было видно, можно было лишь представлять, как румянец играет на впалых щеках Франклина, как бессильно откинута его голова на подушке, как он похож на подстреленную птицу – Джеймс и раньше замечал у своего начальника черты благородной жертвы, и сейчас, при всей предположительной униженности того, что делает, Джеймс торжествовал, как победитель и атакующий – и задвигался быстрее. Ещё быстрее... и медленнее, очень медленно... и снова быстрее... Джеймс хотел вкусить, выпить до капли свою победу – несомненно, это было победой! – и он стал дерзновенней, представляя, что осторожно высасывает сок из запретного плода. С губ Франклина сорвался приглушённый стон, затем другой и третий. - Ох, да, сынок... давай… давай!.. Милый!.. Джеймс, чувствуя, как заливается краской и задыхается от любви, мягко впился губами и языком в плоть сэра Джона и вскоре ощутил, как его рот наполняется нежным солоноватым семенем. Коммандер был не в силах оторваться, но внезапно ощутил, как его вымотали эти острые переживания, и ощутил дикую жажду – ему захотелось воды, но пока что он с жадностью проглотил излившуюся ему в рот густую жидкость. И в тот же момент ощутил подобную же влажную теплоту у себя между ног. Он отстранился, тяжело дыша, и в унисон своему услышал прерывистое дыхание сэра Джона. - Ты... удивил меня... малыш, - обессиленно прошептал Франклин, еле ворочая языком. – Но это... было... прекрасно... - Я счастлив вас радовать, сэр Джон, - таким же шумным, шелестящим шёпотом отозвался Джеймс. И, какова бы ни была его измотанность от переживаний, был так растроган, что бросился целовать капитану руки – тот лежал, будто в обмороке, лишь слабая улыбка в уголках рта выдавала истинную причину его неподвижности. Затем, растерянный, бросился за полотенцем и обтёр те места, где касался, запахнул халат возлюбленного командира и скованно, ещё не отдышавшись, спросил: - М-можно мне воды? - Пожалуйста... Налей и мне, сынок. Джеймс плеснул суетливо из стоящего в изголовье графина и проглотил свои полстакана залпом. Затем Франклин тяжело, грузно уселся на койке и принял из рук Джеймса свой стакан, будто боясь уронить, и пил медленно, мелкими глотками. Потом сидел ещё чуть не полминуты, уставившись в некую точку в стене каюты. Его волосы растрепались, а выражение лица было растерянно, однако даже так его римский профиль казался величественным. - У меня нет сил переодеваться, Джимми, - проворчал сэр Джон. – Я лягу спать прямо в халате. Так даже теплее. Джеймс подхватился. - Ты уходишь? - О нет, сэр, позвольте вас укрыть. Он со щемящей нежностью наблюдал, как Франклин, кряхтя, заползает под тяжёлое одеяло и гнездится там. Джеймс подоткнул одеяло так, чтобы было как можно уютнее и покойнее. Но капитан, уже почти сморенный сном, вдруг промурлыкал: - Нет, так не годится. Фицджеймс вопросительно взглянул на него. - Ты так славно сегодня потрудился, устал, должно быть. Нет, незачем уходить. Останься. – Поймав смущённый взгляд коммандера, он прибавил: - Я настаиваю. Можешь взять мою ночную рубашку. Уговаривать долго не пришлось. Джеймс поспешил в гальюн, там разделся, как мог, привёл себя в порядок, отмечая, что вестовому мистеру Хору прибавился ещё один предмет для стирки в виде его исподнего, и вот уже предстал в слишком просторной, но весьма приятной к телу сорочке сэра Джона. Тот сонно и лукаво посмотрел на него одним глазом, не отрывая головы от подушки, и проворковал: - Ну же, Джимми. Иди к папеньке. Никогда Джеймс не испытывал ничего подобного: устроившись на широкой койке под боком у сэра Джона, он в кои-то веки наслаждался живым теплом. Франклин напоминал тяжёлую пуховую перину с грелкой: обволакивающий, уютный – бесконечно нежный и любящий. Джеймс ощущал себя беспечным птенчиком под надёжным крылом. Когда они пожелали друг другу доброй ночи уже в темноте, он уснул почти тотчас же, уткнувшись лбом в мягкую шею возлюбленного.