Остаёмся зимовать

После порки Хикки на кораблях воцарилось мрачное настроение, некое безвременье. Зловещие предчувствия овладели всеми, и проповедь сэра Джона была призвана вселить в сердца человечность, но посеяла лишь невесёлые мысли: люди задумались о том, как на самом деле раздражают их ближние и как хочется отомстить даже за малейшую неприятность. Кому-то это внушило робость, но кому-то – дерзость. Помощник конопатчика Хикки и его сообщники у кого-то вызвали возмущение, но у кого-то сочувствие. А ярость начальства в лице капитана Крозье лишь обнаруживала слабость. Офицеры очевидно боялись бунта, и это придавало смелости и чувства собственной правоты. На самом деле, прав оказался бы лоцман Блэнки, возможно, мистер Рид, если бы они взялись судить о поведении подчинённых – и обосновали бы настроения низших чинов полярным бешенством, когда хочется предпринимать любые действия, лишь бы уж что-то делать, а не прозябать среди льдов. Но их пока не спрашивали. Только по указанию капитана Крозье вестовой Джопсон пытался заручиться поддержкой других членов команды, также стараясь не портить отношения с Билли Гибсоном, которому слишком уж много доставалось штопки и стирки в последнее время, тогда как Джопсон был в большей мере адъютантом капитана, а не слугой. Лейтенант Литтл был ему за то признателен, но вряд ли действительно мог заступиться за него. - Знаете, сэр, у меня довольно мрачные предсказания касательно состояния духа экипажа по крайней мере на «Терроре», я не могу ручаться за «Эребус». - Что такое, Томми? Крозье захлопнул судовой журнал, даже не дожидаясь, пока просохнут чернила, и потянулся к стакану с виски. - Я пока не могу сказать полностью уверенно, сэр. Но, судя по сплетням, возможно даже покушение на вашу жизнь. Ходят слухи, что вы не приспособлены для командования, что подвергли нас бедственному положению. Хуже того, в том же обвиняют сэра Джона. Крозье наградил вестового по-настоящему угрожающим взглядом, который, на самом деле, должен был достаться другим подчинённым. - Я повешу на рее любого, кто посмеет пикнуть. - Но не станет ли это дополнительным поводом для озлобления, сэр, если приключится что-то по-настоящему чрезвычайное? - Те, кому следует, получат своё. А другие пойдут за мной к Фьюри-бич и будут спасены. Капитан говорил это вроде бы решительно, но без настоящего убеждения – потому что Франклин в последнее время отказывался обсуждать планы санного похода. Хотя с некоторой точки зрения он оказывался прав: календарная весна, начало марта, не значила в этих краях ничего. Вскрытия льда, в благоприятном случае, стоило предвидеть лишь в июне. Оставалось только ждать – и пытаться справиться с неведомым существом, что наводило ужас на корабли. Между тем, медведь будто скрывался – он не предпринимал новых атак и лишь бродил поблизости, оглашая ночь рёвом. И такое относительно затишье воспринималось тяжело, как миг покоя перед бурей. Многих кошмарных ночей стоила матросам и морпехам эта бдительность. Когда капитан выходил на палубу с очередной проверкой, люди на «Терроре» шевелились будто сонные мухи и получали нагоняй на ровном месте. Кажется, начинало сказываться всеобщее утомление и исчерпание ресурсов любого организма. Оставалось гадать, как все покажут себя при походе к Фьюри-бич. Ни на кого не было надежды. В то же время, Френсиса беспокоило положение леди Безмолвной. В ночь порки про неё будто бы забыли, но потом Френсис спохватился и предложил, мол, пусть она переместится на «Эребус», потому что на «Терроре» ей могли причинить вред. Он спросил тогда мнения и у Джона, и у Джеймса. Капитан «Эребуса» думал долго, как и обычно. И проронил: - Я, разумеется, против того, чтобы девице досаждали, но предпочёл бы, чтобы эта своенравная особа держалась от меня подальше. Его не особенно смягчило её мимолётное присутствие на проповеди, слишком страшными были видения и её мистические перевоплощения перед ним. Вместе с тем, он до сих пор хотел бы считать её человеком, а не чудовищем – иноземной леди, что попала в беду, пусть и корни этих бедствий и её сложных отношений с местными сущностями оставались тайной. Одного желал Джон – чтобы она не смущала его ума и души и не делала зла. Впрочем, он был готов поверить, что если она что-то и делает, то не по своей собственной воле – а как помочь ей, не мог и помыслить. Однако её возвращению был, по крайней мере, очень рад доктор Гудсир. Он поспешил уединиться с туземкой в отведённой ей маленькой кладовке и снова вытащил из-за пазухи тетрадку, в которую ранее тщательно записывал новые для него выражения на местном наречии. Хотя Силна в первые минуты оправдывала своё прозвище – и с улыбкой на обветренных губах сначала ничего не произносила, а тянулась к тёмным кудрям Гарри и гладила их, а он в любопытстве замирал и вглядывался в её тёмные непроницаемые глаза. Словно брат и сестра от разных родителей встретились после долгой разлуки и не знали, как заговорить. Так отмечал доктор Стэнли, который заглянул сквозь не притворённую до конца дверь и вначале ощутил презрение, а потом укол тоски в сердце: он никогда бы не смог преисполниться сочувствия к местным жителям, как и когда-то к китайцам, но ощущал вездесущещность доброго нрава даже между людьми бесконечно разных народов. Может, так же, как наблюдая растроганное чувство его собственной маленькой дочери к глупым, но трогательным птицам, которых она кормила в саду в Англии, а потом рисовала и показывала ему наивные художества. И каждой сороке или сойке даже находилось имя: Энни, Нелли, Джейн... Не могла ли и эта эскимоска напоминать птицу? Может, самку тупика, гагару или пингвина? Странно было об этом думать. Стэнли порой вовсю ругал про себя подчинённого за восторженность и симпатию к дикарке, но отмечал, что это может быть и небезносательно. Но пока что он относился к ней с той же самой настороженностью, что и в момент её первого появления на судне. А та, небось, тешила себя тем, что в любой миг может сбежать с кораблей. Если верить сплетням, она могла убедить любого вокруг исполнить её желание - а значит, освободить и выпустить. Но пока что она терпеливо сидела с Гарри в помещении и пыталась понять вкус чая, жаркого, галет и консерв с вроде бы заманчивыми и непонятными названиями. Она почти ничего не ела, хотя старалась. Похоже, что мороженое тюленье мясо пришлось ей более всего по душе: она принимала необходимую пищу через силу из-за непривычного ей перца, а от консервированных овощей и вовсе морщилась. Вместе с тем, Гудсир робко старался подобраться к ней поближе. Впрочем, не всегда так уж робко: он старался приучить её к тому, что вовсе не непристойно держаться за руки и говорить откровенно – так здесь было принято между близкими друзьями. - Силна... Она пыталась не содрогаться от того, что он к ней обращается по имени, которое она неосторожно поведала, и помнить, что этот наивный детёныш – он таковым казался, хотя вроде бы был ей ровесником – не может использовать её имя ей во вред, потому что не владеет никакими магическими силами, хотя и является врачевателем. Белые люди жили и чувствовали совсем по-другому. Но, по крайней мере, некоторые из них имели хоть каплю уважения и стремились понять её. Жаль, что не тот, который был ей уготован – и который словно постарался избавиться от неё, отправив на чужую лодку. Утешало лишь то, что здесь находился тот, кто разбирал её наречие гораздо хуже, чем нужный ей светлый вождь и такой же белобрысый знахарь, но душой к ней стремился. - Харри... Она выдыхала имя Гудсира, как морозный воздух, и вроде бы потихоньку даже оттаивала, пыталась повторять за ним слова и учила своим, с лёгкой насмешливой теплотой глядя, как тот старательно бросается выписывать неведомые знаки на необычном писчем материале, ловя каждую её реплику. Странного было много. Гарри начал приносить, показывать и предлагать ей принять в дар безделушки, которые мастерили здешние люди. Она вертела их в руках и не смела ни взять с подлинной благодарностью, ни отвергнуть, только аккуратно складывала подле себя. Эти дикари не умели мастерить амулеты, но чутьём Безмолвная угадывала, что это – подношения, что они считают её какой-то особенной. И были правы, вот только она с тоской отмечала, как не хотелось бы соответствовать их ожиданиям... Не хотелось таких выражений подобострастия и сэру Джону, которому Гудсир как исправный подчинённый довёл свои любопытные этнографические и душеведческие сведения. Капитан не то, чтобы рассердился, но нахмурился и задумчиво, глухо произнёс: - Простите, если расстраиваю вас, мистер Гудсир, но мне ваши наблюдения не по душе. Напонимает мракобесие. И упадок веры, конечно же. Не думаю, что в нормальных условиях наши моряки занимались бы таким и что они вообще питали бы привязанность к этой загадочной туземке. Если вам удастся, дорогой Гарри, - смягчившись, назвал его по имени Франклин, - извольте постараться выяснить, почему наши ребята занимаются таким странным творчеством и стремятся будто бы завоевать расположение сей девушки. Он до сих пор предпочитал бы не верить, что могли быть правы понесшие наказание мятежники – и что эта «молодая особа» никоим образом не связана с таинственным чудовищем. Гарри, увы, не был ловким осведомителем, и на него сэр Джон не особенно рассчитывал, но надеялся на его доброе открытое сердце и на то, что тому получится нечто узнать просто по случайности – и там, где другие употребляют коварство, он найдёт ответ благодаря искренности. Гудсира же беспокоило то, что девушка днями и ночами сидит в одном тесном пространстве и даже не выходит на воздух – каким бы суровым он ни являлся, но был бы целительным, здоровым, особенно для привыкшего к нему существа, коим являлась Силна. Но на его намёки эскимоска только мрачно покачала головой и чуть не оттолкнула его. - Туунбак. Это было всё, что она произнесла будто бы враз спёкшимися губами. - Туунбак? – переспросил Гарри. – Что это такое? Чего ты боишься? – решительнее спросил он, видя, что девушка съёжилась и поникла, уставясь куда-то в пол и на свои сцепленные руки. Силна подняла глаза, и взгляд их был страшен – из них словно смотрела сама ночь. Но что-то человеческое в них мелькнуло – сомнение ли, смущение? – и она непослушной рукой принялась рыться в складках пушистого оленьего одеяния. Наконец, она вынула уже знакомую фигурку и вложила её в руку Гарри. Это был тот самый длинношеий медведь, разинувший пасть и растопыривший когтистые лапы. - Так называется в ваших краях белый медведь? Вообще любой? Или... этот самый? Гудсир мешал скудные эскимосские слова с английскими и жалел, что рядом не находится его старший товарищ Макдональд, поднаторевший в местном наречии – и у которого он не брал уроков только потому, что хотел почаще оставаться с девушкой наедине и испытывать душевное отдохновение, которое порой не требует слов. И тут его уши пронзил звон, мозг словно некое трепетанье, а все члены слабость и обездвиженность. Он читал о контузиях на поле боя, как любой уважающий себя медик, обладающий кругозором и стремящийся к знаниям, и был почти уверен, что симптомы сходны. Расплывающееся лицо девушки приблизилось, из всех черт был различим только чёрный рот и такие же чёрные, как вода полыньи глаза. И почему-то становилось кристально ясно, что именно она говорит. - Он наш бог и повелитель. Он вас всех убьёт, а меня покалечит и сделает своей рабой... Тут она высунула язык и сделала вид, что отрывает его и, истекая кровью, падает в обморок. Это было всё-таки действо, иначе Гарри бросился бы ей на помощь – но Силна, снова прямая и суровая, отклонилась от стены, на которую деланно упала, и сделала затейливое движение рукою: - А вы все – с вождями, старейшинами и простыми людьми – вы тут исчезнете. Хук-ка-хой, - зловеще выдохнула она, поднеся раскрытую ладонь к его лицу. И Гудсир почувствовал смятение. Он не решился бы сказать, что от этой девушки вообще дурно пахнет, он был врачом, тем более, привык к запахам, связанным с плаванием – гниющие водоросли, рыба, просоленные снасти, мех, жир, внутренности животных. Но сейчас ему показалось, что изо рта Безмолвной вырвался запах самой Бездны – да-да, именно с заглавной буквы – затхлость заброшенного склепа, сладко-удушающий, лютый дух гнили и свежий железистый запах крови, да что-то ещё неизъяснимое и ужасающее. Он отшатнулся, зрение помутилось, но вскоре он почувствовал, как его теребят за рукав. Подняв веки, он понял, что бессильно опирается о стену каморки. Эскимоска склонилась над ним и бормотала что-то непонятное. От неё больше не исходило отравляющего дыхания – ощущался только мех и тёплый, солоноватый дух пряной тюленьей отбивной, которую они разделили прямо здесь, под этим скромным кровом, беря пищу из мисок руками. Как бы ни был суров сэр Джон, он дошёл до того, что разрешил Гудсиру даже есть вместе с «барышней» в любой манере в обмен на ценные сведения. Гарри боялся показаться юродивым и скомпрометировать себя и свою иноземную подругу, но чувствовал, что должен донести полученные новости до начальства как можно скорее – разумеется, облекая знания в удовлетворительную, даже наукообразную, форму. Но сейчас он ощущал, что сам не в себе. И даже не понимал, на каком языке говорит, когда спрашивал Безмолвную: - Это произойдёт обязательно? Нам нет спасения? - Пока нет, - сурово промолвила девушка, глубоко вздохнула и закрыла глаза, откинувшись затылком на стену. – Пока нет. Гарри не знал, принимать её слова как приговор или как мольбу о помощи.