Остаёмся зимовать

В палатке по-прежнему царил студёный полумрак. Слышалось только покашливание и ёрзанье. Время от времени деревянно отдавались по дощатому настилу шаги тех, кто нуждался в разминке; из бутылки с ромом отпили все, кроме Джона, но на каждого пришлось всего по паре глотков, а этим после пяти часов сидения было не так просто разогнать кровь. По просьбе солдат капитан вкратце рассказал, как некогда полдня выслеживал французского снайпера на вражеском судне – эта история перекликалась с нынешней обстановкой. Затем разговоры затихли, словно припорошённые снежком, который снова начинал медленно опускаться из глубин хмурой небесной мглы. Вместе с сумеречным светом за пределами палатки внутри неё сгущалась скука. Но скука эта была уже перемешана с подспудным раздражением. Тот самый момент, когда от пресыщенности приходит беспечность – а тот, кто осознаёт этот миг, досадует, протестуя против необходимости напрягать внимание и дальше – и изнывает ещё больше. Первое воодушевление, вызванное приходом капитана, довольно быстро схлынуло из-за накопившейся усталости. Франклин и сам даже заметил, что осанка у всех стала уже не такой бравой, а ружья были поставлены между ног кое-как, и всё раздумывал, как сделать ребятам замечание – да и стоит ли? Ещё Джон подумывал, что, вероятно, он увлёкся и задержался. Но до смены караула оставалось всего около часа – зачем суетиться, подхватываться? Если он останется, а потом отправится со своими вояками на «Эребус», то будет здорово. Почти семейное возвращение с прогулки, вдруг подумал Джон и мысленно усмехнулся сентиментальности и неуместности такого сравнения. Конечно, Джеймс будет недоволен – Джон так и представил эти глубокие тёмные глаза, глядящие с укоризной, и затаённые вздохи, предательски вздымающие широкую грудь коммандера. Но с Джеймсом можно объясниться, и он быстро оттает. А ещё новый отряд должен был возглавить сержант Тозер с «Террора» - и от нечего делать Джон представил: а что, если по его примеру в палатку пожалует Френсис? Что, если бы Джон торжественно выступил ему навстречу и, шутливо козырнув, объявил бы: «Пост сдал!» - каково? Вероятно, Френсису осталось бы промямлить в ответ: «Пост принял...» - и стоять со сложным выражением лица, пропуская вперёд своих ребят, а мимо – их сослуживцев с «Эребуса» и самого Джона. Эх, дорого бы он дал, чтобы увидеть выражение лица Крозье!.. Шансы, что он заявится, не то, чтобы велики, размышлял Джон, но он ведь неугомонный. Да, шутка вышла бы прекрасная – потом уж было бы, что порассказать дома. Так и представлялось, как вовсю улыбаются девочки – София и Элеонора, как смеётся своим открытым, заливистым смехом милая Джейн... Но это был бы смех беззлобный. К Крозье в доме Франклинов изначально относились дружелюбно до относительно недавнего отдаления, из-за которого Джейн даже несколько расстраивалась и даже пробовала увещевать – мол, ведь так всё было хорошо, Джон, что на тебя нашло? Да, с Френсисом стоило бы наладить отношения снова, подумалось вслед. Возможно, теперь это стало бы несколько проще, чем на зимовке у острова Бичи? Или... наоборот, сложнее?.. С этими раздумьями время словно застыло, а окружающая картина потускнела. Вдруг палатку сотряс страшный удар, разрывая парусину и сминая железные прутья, как проволочки. И Джон, и морские пехотинцы повскакали со скамей, судорожно перехватывая ружья в сгустившемся мраке. Но тут же свет ударил стрелами в зиящие щели в толстой парусине: чёрные когти размером с охотничьи ножи вспороли её позади и сбоку от людей – и те заорали в один голос. Миг – и полог палатки с оглушительным треском разошёлся – свет белого плоского неба обрушился, ослепил, но его тут же заслонила громадная бесформенная тень. Это длилось тоже лишь секунду – и сержант Брайант отвесно взлетел куда-то в небо сквозь прореху в ткани, словно кукла на верёвке; мушкет отлетел в сторону, как спичка. Почти мгновенно в ту же дыру обратно свалилась голова Брайанта, на треть раскроенная в кашу, за ней кусками попадало тело: плечи и кусок груди были выдраны, так что отдельно посыпались одна, другая рука да низ туловища с ногами. И как здесь было хладнокровно целиться, да и во что?! Солдаты, вопя, заметались, как зайцы. Кто-то пытался удирать прямо на четвереньках, кто-то упал и уронил мушкет – раздался первый выстрел и новый вопль: ранило одного из морпехов. Гудсир споткнулся и завалился куда-то в складки разорванной парусины, обнимая и прижимая к себе драгоценный фотографический аппарат. Джон скатился под лавку и пока счёл за лучшее там и остаться хоть пару мгновений для прикидки обстановки – вот только не думалось ни черта, лишь сердце колотилось как бешеное, и в глазах почти двоилось. И всё занимало доли секунды, а перед его взглядом будто растягивалось, замедлялось – и вот он увидел, что тень, разорвавшая сержанта, тоже взмыла в гигантском прыжке и унеслась куда-то в сторону. Тем временем, лейтенант Левеконт наконец гаркнул: - Отставить панику! За мной! Он отшвырнул свисающие лохмотья парусины и, сжимая ружьё, выбрался наружу. Как ни странно, это возымело действие: морские пехотинцы кое-как прекратили бестолковые метания и побежали за лейтенантом. Под налетевшим порывом ветра изодранный полог распахнулся, и Джон различил поодаль всё ту же гибкую, мощную тень на верху тороса – тварь носилась по склонам льдин, как будто куражась. Треугольная морда потемнела от крови, в пасти было зажато то, что осталось от Брайанта – и зверь мотал головой, будто потрясал этими ошмётками плоти, как дикарь трофеем. Раздался сиплый, сдавленный голос Гудсира откуда-то из угла, из груды парусины: - Бегите, сэр Джон! На него что-то нашло, он утратил дар речи и соображения, когда стоило хотя бы спросить: «Гарри, а как же вы?». Но Джон просто молча, сколь мог проворно, пополз, подхватился на ноги и – повинуясь невесть какому порыву, кинулся к скособоченной ружейной стойке. Оттуда он схватил единственный оставшийся мушкет – лишь затем вырвался наружу и побежал прочь, по направлению к кораблям. За спиной раздавались крики, выстрелы и приглушённый рык адской твари. Джон, как завороженный, обернулся: солдаты неровно выстроились и палили вверх, кто-то перезаряжал, лейтенант командовал – и белой тенью зверь метался по верхушкам и стенам торосов, как паук. На секунду к горлу подкатила тошнота: перезарядка ведь ужасно муторная процедура, не хотелось и думать, что будет, если медведь передумает резвиться и дразнить и наконец кинется на людей – с лёту, в прыжке уже разевая пасть и расставляя лезвия когтей... Джон с усилием сглотнул, заставил себя развернуться и пустился бежать что есть мочи. Ружьё он держал перед собой наискось и широко им отмахивал по сторонам – так, что вспомнились времена в Штатах, тот случай, когда коня у него убило ядром и приходилось срочно ретироваться с поля боя в последних рядах своих. И позади у Джона теперь тоже кипел бой, вот только теперь перед ним не прыгали в глазах спины, обтянутые красными мундирами, а стояли безмолвными часовыми белые торосы с узкими вертикальными трещинами – как раз через них ведь и пришлось пробираться, чтобы попасть к палатке побыстрее, напрямки. Сейчас Джон тоже нырнул в этот извилистый ледяной лабиринт и принялся пробираться тесными закоулками и проходами. Он то сворачивал, то преодолевал побежкой несколько шагов прямо, то натыкался на тупик и возвращался – петляя, словно корабль среди неведомых островов наудачу. Ох, как не помешала бы удача. Хотя бы в виде исключения, раз по жизни Франклина нельзя было назвать счастливчиком! Бегал он и в молодые годы плохо, а сейчас и вовсе быстро выбился из сил – которые не рассчитал. Да и было ли до расчётов? Джон ощутил, что ноги делаются ватными, а колени норовят предательски подогнуться. «Не могу... Боже, дай мне сил! Дай надежду!» Он замедлился и встал, точнее, продолжал еле-еле брести, спотыкаясь в снегу. Раздался резкий громкий шорох. Джон вздёрнул голову, хватая ртом воздух; мир его сузился до белой полосы в обрамлении грязно-молочных стен. Сверху лишь сыпался мутный снег. От края ледяной стены вдруг откололась глыба и ухнула вниз; Джон успел отпрянуть лишь на шаг – и глыба грохнулась ещё в четырёх шагах от него. «Это знак!..» Джон сейчас думал рывками. Порой даже не словами, а импульсами. Порой словно вспыхивало огнём: «Господи, спаси!» - и всё. А сейчас он, вдруг оживший, воспрянувший, бросился дальше – и смекнул: нужно бы найти самый тесный уголок, куда твари – окажись она рядом – попросту не пролезть. Джон увидел краем глаза такой закуток и забился в него так, что сам еле мог шевельнуться. Там он тяжело прислонился к стене – садиться нельзя, потом не встанешь, твердил себе он – и пытался отдышаться. И тут Джона накрыло осознание, что сейчас он сам как «Эребус» в недрах Арктического архипелага. И вопросы всё такие же: пытаться отсидеться тут или после передышки бежать дальше? А мушкет? Он полезен – или ни на кой ляд не сдался и лучше его бросить? Как же ситуации повторяются в миниатюре... Вдох. Другой. Третий. Джон всё-таки решил бежать. Перехватив ружьё покрепче, держась за него, как за спасительную соломинку, он рванулся из укрытия по ледяному коридору. Поворот, ещё один – и через несколько мгновений ударило по глазам открытое пространство, и его захлестнул ужас. Джон так и ощутил, как и рот его, и глаза сами по себе распахнулись ещё шире, а в груди спёрло – но назад дороги не было, и его будто некой неодолимой силой несло вперёд. А мысли по-прежнему скакали в безумном галопе и отдавались гулким молотом в висках в такт судорожным толчкам крови в жилах. Джон ощущал: если его не разорвёт медведь, то он может упасть замертво и от разрыва своего изношенного сердца, что теперь уж точно работало на пределе. «Мои люди... что с ними будет?!..» Перед глазами на доли секунды вспыхивали лица Джеймса, Френсиса, невнятным конфетти массовки – лица матросов, морпехов, офицеров, затем лица Джейн и девочек – вселяя не силу, не волю, но панику: «Что же будет?!.. Господи, помилуй!..». Тем страшней, что это был мираж, обман – никого вокруг не было, только этот лёд, снег, зло летящий в лицо, царапающая боль в выстуженном горле, колющая боль в сердце, стреляющая в коленях. Нет, только не падать! Он точно тогда не поднимется!.. И всё-таки Джон споткнулся и чуть не полетел кубарем, но устоял, снова сглотнул, хотя вся слюна в обожжённом холодом рту словно испарилась, задрал голову – впереди снежная гряда. К счастью, невысокая. За ней – корабли. Вверх. Ему нужно вверх!.. «Невозможно... Боже, на тебя уповаю!..» Из последних сил отбрасывая боль в теле, Джон принялся штурмовать склон, увязая в снегу, срываясь, карабкаясь изо всех сил. «Только не выронить оружие!» Вот и гребень – за ним Джон различил силуэты судов, хотя глаза застили слёзы, и вообще зрение норовило помутиться. Где-то в отдалении, как ему показалось, он увидел на фоне необъятного белого пространства не то какие-то точки, не то чёрточки – люди?! И он сколько хватало сил, надрывно закричал: - «Эребус»!.. Мало ли, вдруг не показалось, и к ним уже спешат на помощь? Но нет, ведь ещё не время. Он хотел крикнуть и ещё, но дыхание и так было ни к чёрту, не хотелось сбивать его ещё больше, а расстояние перед ним лежало огромное. И Джон в отчаянном порыве, увидев пологое место, соскользнул на снег и сидя понёсся вниз, отклонившись назад, совсем как в детстве в деревне Спилсби с ледяной горки. Детство... Англия... горка... Рождество... всё повторяется... Снег летел в лицо, Джон весь извозился, промок, растрепался, рухнул, как груда ветоши – но подхватился на ноги тут же. При этом его повело в сторону, а в глазах потемнело так, что окрестная белизна показалась мутно-серой. Не стоять, не оборачиваться – только вперёд! Он глубоко вдохнул – и ощутил, как откуда-то накатил невыразимый смрадный дух – и в нём мешалось всё: и гниль падали, и свежее одуряющее железо крови, и будто... сама бездна. Это кажется – безусловно, иллюзия от напряжения. А кровь – всего лишь его собственная: Джон ощутил, как она ручейком поползла, побежала из носа, залезла в рот, начала схватываться на морозе. Ничего, потом утрётся, когда добежит. ...Если добежит. ...Нет, никаких «если»! Он должен. Обязан. Добраться. Но та же самая кровь уже наполняла слух глухим нутряным гудением и стрёкотом; правое ухо и совсем заложило, будто ватой, совсем как после той контузии, и нельзя было разобрать, что он слышит – или якобы слышит – только свои собственные шаги или чьи-то ещё позади, тяжкие и гулкие. Впереди поодаль показалась пожарная прорубь – ориентир; она тряслась и размывалась перед глазами. Ноги не то, чтоб отказывались слушаться, но казались чужими. И Джон начал приказывать себе буквально каждую секунду: «Давай, вон до той снежной стены... к той трещине... ещё десяток шагов... Молодец! А теперь вон ещё мелкий коридор, туда... Так... Вон те сугробы, невысокие... Чудесно, да! Ружьё не бросать... Ну же, Джон!.. Прорубь оставить по левую руку... Ну, шаг, ну, пяток ещё! Молодец! Ещё немного!..» Боковым зрением, чудом он увидел всё ту же страшную тень сбоку – и из последних сил кинулся в мелкий овражек, пытаясь зарыться в снег, как куропатка – и тут его настиг удар слева. Джон пару раз перевернулся в воздухе и упал плашмя на снег, впечатавшись в его острые кристаллы щекой – и внезапно прояснившимся зрением увидел, словно в замедлении, что ружьё падает, отлетев в сторону, а из сугроба вздымается с чудовищным оскалом медведь с длинной шеей и углями холодных беспощадных глаз. Несмотря на их животную черноту, взгляд казался пронзительным, человеческим. «Это конец...» Но он оказался неправ. Позади послышались крики – неужели кто-то из солдат также вырвался и последовал за капитаном, да ещё выбрался из лабиринта и догнал?! Раздалось два выстрела. Джон мог бы поклясться, что медведь посмотрел на него с издёвкой – и лишь после этого развернулся и ленивыми, вальяжными прыжками направился к преследователям. Тут предстало такое зрелище, от которого могло бы стать дурно. Вот только Джону казалось, что хуже чувствовать себя он уже не может – тем более что левый бок вдруг отозвался жжением и... влагой. Джон даже не стал себя ощупывать, он механически пополз к сугробу, куда был отброшен мушкет – он, к счастью, не выстрелил, упав туда, где снег оказался рыхлым. А зверь схватил сначала одного солдата, потом второго, и растерзал их на клочки – и делал это поразительно неспешно. О чём только ни думают люди в миг смертельной опасности, но Джону опять вспомнилось: у его матери Ханны была кошка, обожавшая грызть бумагу забавы ради – она выплёвывала обрывки, тряхнув головой. И медведь тоже откусывал у каждого морпеха по конечности и разбрасывал вокруг по одной. Джону хватило пронаблюдать расправу с одним из солдат наполовину, и он в беспамятстве снова тяжело поднялся и кинулся наутёк, уже непонятно, на что или на Кого надеясь. Дыхание вырывалось с надсадным хрипом, колени пронзало, точно спицами, на каждом шагу. Разодранный бок саднил и сочился кровью, шинель начинала стыть и вставать колом. Джон поражался, почему до сих пор не скончался от сердечного приступа и откуда, из каких недр у него берутся силы двигаться. Хотя бы умереть в движении, с оружием в руках – это было бы честью... И тут он споткнулся – и, еле-еле удержав равновесие, упал на колени и на левую руку – запястье пронзила боль. Скованный жутью, обессилевший, повинуясь точно некому приказу, Джон, задыхаясь, медленно перевернулся. Прямо перед собой он увидел ощеренную – он мог поклясться – в торжествующем оскале огромную морду твари, с клыков которой капала зловонная слюна, и его снова обдало смрадом – это было дыхание самой смерти. Медведь широко распахнул пасть и зарычал – и тут Джон сделал единственно возможное от безнадёжности: уже почти не чувствуя боли во всём измученном теле, в сломанном запястье, он вскинул ружьё и выпалил наугад в чёрный провал пасти. Рык оборвался, чудовище захрипело и будто закашлялось, затрясло треугольной змеиной головой – неужели попал?! Не в силах гадать, Джон попытался встать и снова отчаянно рванулся вперёд, не разбирая дороги. Но не тут-то было – он снова растянулся плашмя, как напоровшись на растянутую верёвку, и ощутил, как правую ногу под коленом будто захлопнуло капканом. И тут же мир померк, перемешался, превратился в тошнотворную карусель, а сам Джон повис в вверх тормашками. Он беспомощно взмахнул руками, пытаясь нащупать неведомую опору, но резко мотнулся туда, сюда, началась безумная тряска, дыхание перехватило – но даже в этом положении он в ужасе увидел, что всё ближе и ближе тёмный зев проруби. Между тем, воздух разорвало эхо людских воплей и целой канонады выстрелов – неимоверным образом Джон ощутил, что пули свистят прямо вокруг него. В следующий миг он почувствовал, что летит – прямо в чёрную воронку проруби. Но он рухнул на лёд и покатился кубарем – всё равно к краю дыры. Джон пытался барахтаться, цепляться, только б замедлить движение, но оно было неумолимо – и вот уже его голова и грудь до середины нависли над чёрным тоннелем проруби. В эти секунды опять с бежалостной ясностью, врезаясь, как клеймо, на него ринулись детали картины: чёрный круг воды внизу, грязная верёвка, ведро, неровность стен... и собственная рука. «Господи!..» В последнем усилии, хрипя, срывая до крови ногти, извиваясь, биясь в конвульсиях, Джон попытался оттолкнуться от стен, подтянуться, отползти – и на миг потерял сознание – секундное затмнение – и тут же пришёл в себя, всё той же ушибленной щекой на колючем, зазубренном краю пропасти. Крики близились. Медведь тоже был рядом. Он подскочил ближе - Джон смотрел на это, лёжа рассаженной щекой и виском на льду – но запнулся, вцепляясь когтями в лёд, и тоже захрипел. Он выгнулся и раззявил пасть, из которой хлынула красновато-чёрная жижа с комьями пены. Тварь, содрогаясь, кашляла и блевала. Блевала останками сожранных людей. При виде этого Джон и сам почувствовал, как внутренности у него скрутились узлом – удивительно, что на фоне других мучительных ощущений он разобрал и это. Спешно извергнув последний ком жуткого месива, медведь круто развернулся и понёсся прочь. Джону не хватало сил даже испытать хотя бы толику облегчения. Вместо этого он собрал последние остатки сил и приказал себе опереться на локти и взглянуть назад, чтобы понять, что же всё-таки у него с ногой. От увиденного окатило волной ужаса. Ноги ниже колена попросту не было. Из растерзанной мокрой штанины торчали только багровые ошмётки мяса с лоскутами кожи, а рядом на снегу расползалось пятно крови, ширясь, как пламя на подожжённой траве, и захватывая разбросанные рядом пятнышки брызг. От нахлынувшего отчаяния и беспомощности хотелось закричать, но и на это Джон оказался не способен. Враз ослабев, он обмяк и снова упал ничком в рыхлый снег. Свет померк, настала чернота. Мучительной, муторной взвесью закружилось ощущение кошмара, падения в бездну и последние проблески звуков, мыслей, ощущений и – боли, которая наконец-то стала настигать его, словно сам зверь. В какой-то миг Джону обманчиво показалось, что его снова тормошат и тянут куда-то вверх – но то были явно лишь последние иллюзии гаснущего сознания, и он окончательно провалился в небытие.