Остаёмся зимовать

Вопреки мрачным, хотя и трезвым, прогнозам доктора Стэнли, начальник экспедиции боролся за жизнь, пусть и давалось это ему нелегко. Он часто находился в забытьи и страдал от лихорадки. Раны гноились, и приходилось их время от времени чистить, что вызывало дополнительные мучения. Как ни был закалён Франклин, а он всё-таки плохо сносил боль, возможно, от природы, возможно, в силу возраста и ослабленности организма – ведь не зря же Адмиралтейство так сомневалось в его кандидатуре? Стэнли пришлось дать ему в зубы скрученный жгут и прижать ему плечи, наваливаясь всем весом, когда Гудсир менял повязки и осторожно вымакивал гной из ран на боку, а затем обрабатывал изувеченную ногу. - По-моему, со швами дело скверно, организм не принимает такого вмешательства, - проронил Гарри. - Не вскрывать же их? – хмыкнул Стэнли. - Не знаю, доктор, правда. Но не думаю, что с новыми нитками будет лучше. - То-то и оно. Я за наблюдение. И действия по ситуации. Я не равнодушен, но выступаю за умеренность. - Вы, как всегда, правы. Стэнли с лёгким удивлением приподнял брови. Гудсир, который некое время назад вздумал дерзить ему, выказывал почтение – пусть и формальное. Неужели так тронули слова, сказанные недавно в момент душевного волнения – из-за которых Стэнли последнее время переживал, что впал в сентиментальность и позволил себе слишком многое? А может, не стояло каяться? Может, Гарри был прав, когда в минуту гнева выдал ему тираду насчёт человечности и приводил в пример того же Франклина? Кто его знает, гадал доктор. Однако напрашивалось одно решение. - У меня есть предложение, мистер Гудсир. Почему бы не вверить в вашу всецелую ответственность нашего главного пациента? - Помилуйте, сэр!.. Гудсир опешил так, что чуть не уронил ланцет, который собирался вымыть, глаза его распахнулись, бакенбарды были растрёпаны, и он напоминал чёрного барашка на лугу. Стэнли ухмыльнулся от этой ассоциации. И снисходительно проронил: - Разумеется, «всецелая» - это преувеличение. Моё наблюдение будет неустанным, и я приказываю вам постоянно докладывать мне о положении дел. Но мне кажется, что, кхм... – Он замешкался. – У вас с нашим капитаном есть некая сродственность характеров – может, было бы лучше, если именно вы оказывали бы ему уход? Нельзя отрицать того, что медицина – это не только механические действия, нужно ещё, чтобы у человека душа была на месте. И мне кажется, что у вас есть к этому предрасположенность. К утешению, - совсем тихо проронил Стэнли. Гудсир не верил своим ушам и всеми силами пытался придать себе более бравый вид. - Это будет для меня великой честью, сэр. Только могу ли я... - Вы можете на меня рассчитывать в любую минуту, это ведь наше общее дело. Мы коллеги, любезный мой Гарри, хотелось бы этого кому-то из нас или нет. И дело всей экспедиции во многом зависит от нас. Улыбка Стэнли всё равно была несколько напряжённой, но он неловко протянул руку и легонько, только изображая касание, хлопнул Гудсира по плечу, отчего тот едва не вздрогнул. - Инструмент не выроните! И лучше бы вам руки ещё раз вымыть. Гудсир был тем ещё борцом за гигиену и мог бы обидеться, но понимал, чем вызвана реплика начальника. Так что его тон почти весел, когда он откликнулся: - Конечно, последую вашему примеру! - Ну, вот и чудно, - удаляясь, проворчал Стэнли. Что-то, будто вскрывающийся лёд, страгивалось с места, а в этот вечер пролегла глубокая трещина – Гудсиру казалось, что его начальник стал гораздо менее несносен, чем прежде. Они даже обменялись пускай и скупыми, но прочувствованными сведениями о своих семьях. Гудсира весьма позабавило, что дочь Стэнли интересуется птицами, постоянно наблюдает за ними и пытается зарисовывать – а тот направляет её усилия своей пусть и любительской, но твёрдой рукой. «Совсем как мои», - невзначай подумал Гарри и сам рассмеялся этой мысли. Уж доктор-то Стэнли всяко больше напоминал закоренелого холостяка, чем любящего отца. Стоило сейчас обращать внимание на совсем другого отца – того, что возглавлял экспедицию. Гудсир и сам не заметил, как привязался к сэру Джону, как постоянно беспокоился о нём: жив ли он ещё, не желает ли воды или пищи, чисто ли бельё, удобно ли ему лежать, не слишком ли мучает боль. Притом если нужно было произвести некие манипуляции, он успокоительным тоном комментировал все свои действия, рассказывая, что делает и для чего – хоть капитан порой был просто не в состоянии слушать и не задавал вопросов; скорее, Гарри делал эти комментарии для своего собственного успокоения. Во время же каждой перевязки он отчаянно извинялся за доставленные неудобства, но яснее ясного было, что они неминуемы. Через три дня Франклина всё-таки перенесли в его привычную обитель, так что Гарри иногда разрывался между лазаретом и капитанской каютой. Правда, там можно было довериться тактичному, старательному и удивительно выносливому, несмотря на годы, мистеру Бридженсу. Также рвался помочь Фицджеймс – и то и дело лез с вопросами, не нужно ли чего, чем может быть полезен. - Увы, сэр, особенно ничем, - разводил руками Гудсир и вздыхал. - Ясно, - говорил коммандер и с угрюмым видом спешно удалялся – для того, чтобы вскоре прибежать снова. А ведь ему в последнее время приходилось носиться по всему кораблю – вероятно, он ещё и с ожесточением ринулся в работу, чтобы заглушить душевную боль и тревогу. Из-за переживаний и недосыпа лицо его посуровело: под глазами залегли тени, продольные морщины на щеках углубились, а рот казался вечно сжатым. Пусть его помощь и была излишней, видимо, он просто испытывал отчаянную нужду побыть рядом со своим любимым наставником: о преданности коммандера и доброте к нему капитана знали решительно все. Поэтому Гарри решил, что будет правильным позволить коммандеру время от времени проводить какое-то время с больным наедине, пусть даже и якобы без толку, учитывая, что тот вряд ли очень часто будет пребывать в ясном сознании: сэр Джон оправлялся очень медленно, и его состояние по-прежнему могло ухудшиться в любой момент. И поэтому же помощник хирурга вовсе не удивился, только растрогался и смутился до глубины души, когда однажды застал пронзительное зрелище. Фицджеймс неподвижно стоял на коленях у постели командира, уткнувшись лбом в койку, словно покинутый пёс на могиле хозяина. И тут – о чудо – Франклин очнулся, с трудом протянул руку и положил её на голову подопечного – погладить уже не было сил – и еле слышно пробормотал: - Сыночек... ты тут... Гарри было до ужаса неловко, что он это расслышал, что вообще замешкался у двери, а не деликатно, тихо отпрянул при виде такой сцены. Тем временем, Фицджеймс моментально встрепенулся, издав порывистый вздох, поймал руку своего капитана и принялся осыпать её поцелуями. Как ни странно, но в этот день коммандер потом выглядел гораздо более умиротворённым – и даже бедному Франклину будто бы спалось лучше, и выражение его лица не было искажено таким страданием. Зато в другой день Фицджеймс не находил себе места – только что зубами не скрипел. Попытки Гудсира утешить его и описать наметившиеся улучшения в состоянии раненого оказались тщетны. Гарри не знал, что Джеймс недавно услышал сорвавшийся с запёкшихся губ возлюбленного наставника шёпот: - Френни... где ты... «Мне не почудилось?!» - чуть не подскочил Джеймс. Впрочем, шёпот-то был едва различимый, напоминающий просто вздох – дай Бог, чтоб не последний, - а коммандер стоял всё-таки не у самого изголовья. Он предпочёл убедить себя, что ему показалось – но настроение в этот день было окончательно испорчено. Наведывался и Крозье. Правда, когда он явился всего лишь во второй раз, то Фицджеймс уже поглядел на него с демонстративным удивлением, приподняв брови. Тот не обратил на это внимания и принялся за собственные расспросы, всё время с тоской заглядывая Гудсиру за плечо. Наконец, Джеймс не выдержал и, скрестив руки на груди, осведомился: - Френсис, нового тут, увы, пока не так много. И почему бы тебе не спросить у меня? – негромко добавил он. - Мы не прерывали деловой корреспонденции. - Мне не мешает увидеть сэра Джона и лично, - напрягши челюсть, отвечал Крозье. – В конце концов... заместитель должен общаться с начальником экспедиции? По прямым должностным обязанностям? «Как же он несносен». Небось, припомнил своё унылое затворничество у острова Бичи, а теперь смеет хвастаться: поглядите на меня, как я исправился, какой я герой – да ещё какой участливый. - Боюсь, ему сейчас не до должностных вопросов, каковы бы они ни были, - холодно отрезал Джеймс. - Не всё к ним сводится. Есть и чисто человеческие чувства, - медленно проронил Френсис. «У кого, у тебя?». Точно красуется, подумал Джеймс. - В конце концов, сэр Джон – наш общий друг, - произнёс капитан «Террора» и соизволил удалиться, нарочито медленно разворачиваясь. Ага, так теперь ещё и хвастается в лицо! Хорошенькое дельце. Худшие предположения подтвердились. В этот день Джеймс также был мрачен, однако тешил себя мыслью: «Ну ничего! Общий-то он общий друг, но я всё равно могу проводить с сэром Джоном гораздо больше времени. А ты к нему не набегаешься, ирландская морда». И, пусть это было какое-то мальчишеское, детское самоутешение, но какая разница, если оно худо-бедно помогало? Равно как в некоторой мере помогало и лечение, хотя исход его до сих пор оставался неясен: уж очень хрупким было равновесие и неважным здоровье старого капитана. Да, он не умер на операционном столе и продержался пресловутые пару дней, отведённые ему доктором Стэнли. Ведь тот сразу после завершения операции со своей всегдашней бесстрастностью пожал плечами: - Дай-то Бог ему прожить хоть двое суток. Это уже будет достижением, а там, вероятно, выкарабкается. Наверное, - с нажимом произнёс он. Сэр Джон и теперь ещё держался, но состояние его не давало оснований ни для каких чётких прогнозов. Франклину делалось то лучше, то хуже. Он то улыбался и, даже еле-еле ворочая языком, находил слова ободрения, в духе «с Божьей помощью справимся» – то снова впадал в лихорадочное забытьё, бредил и метался. А ещё Гарри изумляло в нём некое необъяснимое упрямство – он с удивительным упорством отказывался от опиума и лауданума и предпочитал вцепляться зубами в простыню или одеяло, куда мог дотянуться, и тихо, глухо стонать, глотая слёзы. Зрелище было практически невыносимое, хотя Гудсир и уговаривал себя брать пример со Стэнли и не слишком впечатляться. Насилу можно было заставить раненого проглотить лекарство, чтобы дать ему возможность поспать и хотя бы немного восстановиться. Гарри очень скоро не вытерпел и спросил, в чём причина столь неразумного и странного поведения. Франклин заявил, что не хотел бы развить зависимость – ведь такая опасность существует, как ему известно. «Только сейчас бы об этом и думать», - про себя отметил Гудсир, но терпеливо разъяснил: - Сэр, не хочу показаться дерзким, но я ведь врач и могу рассчитать верную дозу. Франклин только слабо улыбнулся и покачал головой. В которую если уже что-то вбил, то перебороть его будет сложно. Порой вообще возникало впечатление, что это некое самобичевание и что он выбрал путь мученичества. Это было похоже на правду, потому что он справлялся с болями весьма оригинальным методом, а именно, молитвами. Он словно бы пытался заговорить рвущую его на части боль так же, как шаманы – хотя ему вряд ли понравилось бы такое сравнение. Иногда это вызывало неловкие ситуации. Его шёпот и бормотание порой звучали, словно сдавленные всхлипы, и это изрядно могло действовать на нервы. У Фицджеймса как-то раз, когда он впервые услышал сэра Джона, случился чуть ли не приступ паники. Он бросился к своему измученному наставнику и, трогая его за руку, горячо зашептал: - Душа моя, сэр Джон, вы что, плачете? Мой драгоценный! Позвать мистера Гудсира? С огромнейшим трудом удалось Франклину объяснить Джеймсу, что поводов для беспокойства, дескать, гораздо меньше, чем могло предполагаться. Сэр Джон раздражённо открыл глаза – для того, чтобы немедленно закатить их с шумным вздохом. Он досадливо скривил губы и проронил: - Джимми, я всего лишь молился. - Но вы... Джеймс замялся и запнулся. - Ты мешаешь мне обратиться к Господу и найти душевное равновесие – а оно не помешает. Утомлённый столь длинной фразой, больной перевёл дух и слегка отвернулся к стене. - Сэр Джон, милый, я не хотел вас сердить. Просто, кхм... опять немного испугался, - смущённо пробормотал Джеймс. - Нечего бояться... Джеймс, дорогой, будь крепче духом... – с паузами назидательно твердил Франклин тихим, но решительным голосом. - Не надумывай лишнего. Крепись... Вот я же кое-как это делаю?.. О, как же он храбрился! Как обычно, пытался принять бравый вид и дать понять, что ему всё нипочём! Хотя, конечно, удавалось лишь относительно: таким измождённым выглядело лицо капитана; кожа напоминала пергамент и почти сливалась цветом с подушкой, черты заострились – так, что скулами теперь, наверное, можно было резать стекло. К той из них, на которой ссадина также почему-то не желала заживать, как раз и прикоснулся губами Джеймс, легонечко и почтительно. - Тогда, если позволите, я помолюсь вместе с вами, сэр Джон, - тихо проронил коммандер. - Да, мальчик мой... сделай так. Никогда не лишнее. С этим начальник экспедиции благосклонно, снисходительно опустил веки и шёпотом продолжал читать свои литании. Джеймс опять встал на колени у его койки и какое-то время притворялся, что присоединяется к нему – но на самом деле слова книжных молитв не шли ему в голову, и он принялся своими словами на ходу сочинять и творить молитвы за здравие любимого наставника – неслышно, лишь только шевеля губами. Да и на самом-то деле ему просто нравилось так стоять и смотреть на сэра Джона. Коммандер с грустью вспоминал то краткое счастливое время, когда он опускался на колени с совершенно иными целями – взять хотя бы те дурацкие, слегка сомнительные, игры, когда Франклин сидел в кресле, а Джеймс усаживался у его ног, изображая домашнего любимца. Но теперь было уж точно не до забав. Когда Джеймс смущённо признался Гудсиру, как смалодушничал и раздосадовал начальника экспедиции, Гарри по-доброму улыбнулся и утешительно произнёс: - На самом-то деле, сэр, это даже хорошо, что он себя так повёл. Если наш дорогой больной не просто лежит неподвижно и мучается, но начинает капризничать и пререкаться с вами – это даже здорово. Это признаки жизни. Джеймсу оставалось лишь устало и благодарно усмехнуться в ответ и надеяться на лучшее.