Остаёмся зимовать

Для Френсиса и Джеймса забота о раненом командире стала своего рода отдушиной, пусть грустной и щемящей, но это позволяло частично отрешиться от больших забот, которые всё равно нависали над головами всех команд и их лично, словно свинцовые снеговые тучи. Однако начальник экспедиции хоть и был осью всего и вся, пусть даже номинально, но мир к одной его каюте не сводился. Да и там обсуждались теперь вещи гораздо более масштабные и зловещие, чем каждодневная привычная рутина и мелкие вопросы корабельной жизни. Да и сам Франклин, даже страдая от слабости и болей, требовал, чтобы с ним делились всеми соображениями – и даже ворчал, что ни в коем случае не стоит, даже попросту нельзя, его ограждать от новостей и забот. Он начинал явно тяготиться своим положением и словно опять пытался доказать, что чего-то да стоит, что он не бесполезен даже в самом плачевном состоянии. В последнее время сэру Джону даже стало свойственно брюзжание - порой на него что-то находило, и он с трудно сдерживаемым раздражением отвечал на излишнюю, по его мнению, трепетность обращения и всяческие «телячьи нежности». Это изрядно огорчало и Крозье, и Фицджеймса. Попытки старого капитана храбриться зачастую выглядели жалко: когда от боли у него начинал дёргаться уголок рта, взгляд мучительно стекленел, а пальцы украдкой впивались в простыни или одеяло – или когда от плохого сна, лихорадки и слабости ему стоило большого труда держать глаза открытыми. А порой, особенно сначала, Франклин мог потерять сознание буквально на середине реплики, но уже через минуту начинал с неистребимым упрямством переспрашивать про одно и то же и настаивать, чтобы ему повторили последние фразы. К счастью, в последнее время такого не происходило, хотя восстанавливался больной мучительно медленно. А в связи с его дурным настроением Френсис и Джеймс оба теперь порой не знали, как вообще к нему подступиться, чтобы не расстроить и не раздражить. Этого они не желали ни в коем случае – а больше всего по-прежнему хотели награждать любимого командира заботой, поцелуями и прикосновениями, но ведь и это теперь иногда не дозволялось... Но уж как точно доставить удовольствие Франклину, обоим было известно – и они по сотому кругу принимались за обсуждение грандиозного похода, в котором предстояло искать спасение, и отчитываться о совещаниях, проведённых с участием лейтенантов, лоцманов и помощников. Печальную возможность оставления кораблей ранее поднимали в своих разговорах ещё Френсис и сэр Джон. Вернее сказать, первый это делал, а второй уступил натиску и мало-помалу приучил себя не столь остро реагировать на давящую тему. Однако тогда перспектива носила характер предположительный, обсуждение велось в самом общем ключе – да и, по сути, всерьёз планировать что-либо ещё было слишком рано. Скорее, это было своего рода суровой моральной подготовкой, инициированной Крозье. Однако теперь надвигался май. Через месяц-полтора, по опыту мореплавания в этих широтах, следовало ожидать вскрытия льда и начала навигации. Но ожидания могли оказаться и напрасными. Решение нужно было принимать безотлагательно, но притом в условиях чудовищной неопределённости. Даже направление движения не было пока выбрано окончательно; между командирами воцарились разногласия, поразительно напоминающие известную басню, и это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Крозье настаивал на том, чтобы отправляться к Фьюри-Бич на острове Сомерсет, к месту прошлых зимовок Джона Росса. Франклин считал, что лучше взять курс на восток, на лежащий южнее Сомерсета полуостров Бутия – он основывался на том, что там больше надежды встретить китобойные суда. Фицджеймс вообще выступал за то, чтобы всё-таки взять всё в собственные руки и сделать бросок через остров Кинг-Уильям к реке Бака, а далее – к фактории Гудзонова залива, по пути питаясь дичью. На это Френсис не выдержал и язвительно заметил ему: - Дорогой Джеймс, я бы выступал за более предсказуемый результат для людей. Посмею заметить, не все здесь так пышут силой и здоровьем, как ты, и готовы на авантюры. Коммандер тогда чуть не отшатнулся, словно ему плеснули в лицо ядом. Оставалось лишь гадать, сколько вообще подлых намёков этот ирландец умудрился запихнуть всего в пару фраз. Однако Джеймс ограничился тем, что холодно возразил: - Френсис, в нашей ситуации авантюрой является всё. Никто ни за что не может поручиться, а мы не ясновидящие. - Может, и слава Богу, – себе под нос пробубнил Крозье и с досадой сжал челюсти, будто разгрызая камень. Вот уж воистину: дилемм возникало слишком много, а ответов пока ни одного. Да взять хотя бы неумолимо утекающее время: когда выступать? В июне, если выяснится, что открытой воды нет? А что же тогда – немедленно сниматься или подождать ещё? А за какое время можно добраться до места – вернее, до каждого из трёх предполагаемых? Следовало рассчитать расстояние, состав и массу груза, отрезки дневных переходов, рационы. А ведь в первую очередь назревал вопрос, дожидаться ли вообще вскрытия льда. Крозье ставил вопрос ребром, и именно по этому поводу они ожесточённо препирались с Фицджеймсом и то и дело пытались заручиться поддержкой сэра Джона. Это они делали то поодиночке, то с притворной учтивостью прося их рассудить – хотя понимали, что своими распрями доводят старого капитана до отчаяния. Когда они в очередной раз подняли эту тему, лицо у Франклина вдруг сделалось такое несчастное, будто он готов был тотчас расплакаться. Капитан «Террора» и коммандер «Эребуса» даже испугались – они стыдливо переглянулись, быстренько свернули разговор и покинули каюту больного – и уже за дверью, несясь по коридору стремительными шагами, продолжили спорить до хрипоты. Френсис продолжал отстаивать точку зрения, что чем раньше они выдвинутся в поход, тем больше припасов у них останется, тем жизнеспособнее будут отряды, особенно учитывая то, что идти придётся не на юг, а на север. Здесь виделся парадокс, ведь держать путь на север значило двигаться ещё дальше вглубь великой белой пустоты. С другой стороны, именно на острове Сомерсет велика была вероятность даже найти в неплохом состоянии Форт-Росс – основательно обустроенный дом, в котором когда-то зимовал старший тёзка сэра Джона со своими людьми. Кроме того, было известно, что там имеются даже склады со спешно оставленной спасаемыми провизией – и, несмотря на давность тех событий, по крайней мере, какая-то её часть могла до сих пор быть пригодна для употребления. Место было знаковое, известное, и велика была вероятность того, что соотечественники будут искать пропавших моряков именно там. Однако Джеймс держался за идею следовать на юг, к Рыбной реке Бака. Это якобы сулило дичь и улов – следовательно, и возможность держаться своими силами. Это уж всяко представлялось разумней, чем надеяться на существование и пригодность чьих-то скудных припасов в безжизненной пустыне. К тому же, фактория Гудзонова залива было учреждение весьма крупное, с многими ветвями и поселениями, хоть на одно из них представлялся шанс набрести, даже если оно не будет обозначено на довольно старой, трёхлетней давности, карте. И очевидно было, что корабли приходят и уходят, а колонисты, сменяя друг друга на постах, живут на своих местах постоянно, так что шансы выйти к цивилизации увеличиваются. - Джеймс, но к реке Бака предстоит отмахать не меньше восьмисот миль! – кипел Френсис. - К Фьюри-бич не меньше, - парировал Джеймс. В пылу они словно забывали, что вариант с курсом на Бутию хоть немного, да экономил расстояние и силы – правда, там не приходилось рассчитывать ни на какую провизию, кроме собственной. - И вспомни, уважаемый, как во время оно, во время пешей экспедиции в Канаде обошлись с сэром Джоном, тогда всего лишь лейтенантом Франклином, тамошние заправилы – абсолютно равнодушно, не оказав помощи, устроив настоящий саботаж! Фицджеймс сглотнул и нахмурился: - Теперь другие времена, Френсис. Весь мир смотрит на нас... - Относительная известность ещё не ключ к успеху, - перебил Крозье. – И разве ты думаешь, что в глухих местах Канады будут так же сопереживать нашему делу, как в метрополии? Мне кажется, что на нас и в Лондоне наплюют с Тауэра. - Я не думаю, что такой пессимизм нам поможет, Френсис. - А излишний оптимизм поможет? Всё, о чём я всегда пытался предупредить – не стоит обольщаться. Простые жизненные принципы. Тебе ли, записному вояке, этого не знать? Я думал, ратная жизнь, - иронически усмехнулся он, - многому тебя научила. Разве что теперь нам надо бороться не с китайцами или арабами, а с самой стихией. Фицджеймс даже не нашёлся сразу, что на это ответить. Крозье давил, напирал, словно подступающие торосы, в то же время признал его боевые заслуги, но обратил это в насмешку, но вроде как помнил, где именно раньше коммандер отличился, но говорил свысока, будто старший брат со значительной разницей в возрасте, или дядя, или ещё какой-то зазанавшийся родственник... Джеймс решительно не понимал, как ему стоит относиться к Френсису. У Крозье не было истинной враждебности, только дурной характер. И коммандер про себя решил, что стоит запастись терпением. Тем более, ведь не зря сэр Джон его так обхаживал – мнению наставника Фицджеймс доверял вполне, пусть и со скидкой на его ангельское долготрепение и милосердие. Но теперь Джеймсу нужно было исполнять его обязанности. А тут уж приходится поладить с кем угодно. Однако Джеймсу противно было обсуждать даже вариант с факторией Гудзонова залива, он его обговаривал почти только в пику Френсису, понимая, что и его доводы, и доводы сэра Джона насчёт Бутии гораздо практичнее. Он испытывал почти те же чувства, что поначалу сэр Джон – не желал быть спасаемым и признавать поражение. Между тем, состояние духа царило зыбкое. Люди как будто бы ещё надеялись на приход тепла, но настроения были тревожны. Лихорадочно прорабатывались варианты, велись расчёты, и, хотя простые матросы не были посвящены в эти дела, напряжение так и витало над кораблями. Как-то раз Джеймс не выдержал и спросил у сэра Джона, неужели он утратил веру в то, что весна принесёт им решение. А тот лишь ответил: - Видишь ли, мальчик мой... Помнишь, когда мы отправляли отряды Гора и Ходжсона за дичью и я вспомнил народную присказку: на Бога надейся, а сам не плошай? Это не означает отсутствие веры. Гордыня в том, чтобы слепо ждать даров от Всевышнего, считать себя Его любимцами. А смирение в том, чтобы самим усердно искать путь. Между прочим, выяснялось, что все пути многотрудны – потому что по расстоянию практически равны, а местность везде сурова. Значит, оставалось снова и снова возвращаться всё к тому же: «Где больше шансов?» – и это утомляло. Точно так же, как и обсуждения касательно открытой воды. Конечно, уже окончательно была принята та неумолимая вероятность, что навигацию продолжить не удастся. Решили исходить из того, что огромные корабли останутся запертыми во льдах. Но как быть с относительно небольшими шлюпками?.. Ведь они могли бы понадобиться для преодоления малых водных препятствий. Вопрос стоял один, простой и бесконечно сложный одновременно: брать ли в поход шлюпки или только сани. И здесь всё так же упиралось в личную оценку и прогнозы. Поначалу Френсис считал, что тащить на себе громоздкие лодки бессмысленно, это лишь приведёт к тому, что люди выбьются из сил. Однако Джеймс не выдержал и выдал, отведя его в сторонку, чтобы подчинённые не слышали: - Может, ты считаешь себя большим чудотворцем, чем Христос? И когда дороги по льду не станет, так ты пойдёшь по воде, как посуху, да ещё и нас силой своей небывалой перетащишь за собой – и с санями, и со всей поклажей? Крозье скорчился так, будто собрался исторгнуть содержимое желудка, но ограничился отрывистыми репликами: - Надо обдумать, Джеймс. Обсудим вопрос с другими офицерами. Повторно. Френсис понимал лишь одно: что он утомился, испереживался и за Джона, и за всех прочих, даже этого несносного Фицджеймса, и может соображать худо. Все мысли придётся прогонять по кругу по двадцать раз. И стоит хотя бы стараться больше спать. Все совещания проходили в полном офицерском составе, и с трудом удавалось не грызться при всех присутствующих, однако воздух казался накалённым до предела, несмотря на холодную атмосферу кают-компании «Эребуса», где проводились совещания. Изначально лейтенант Ходжсон выступал за то, чтобы ограничиться только санями и самым лёгким грузом, раз тепла не видать, и ему вторил старший помощник «Эребуса» Дево. Блэнки возражал, что тогда любая полоса открытой воды станет неодолимой преградой, так что шлюпки всё равно нужны. Мистер Рид то и дело вступал с ним в дискуссию касательно того, какова будет ледовая обстановка в этом году. Тогда на долгие минуты, пока Крозье или Фицджеймс их не прерывали, два профессионала пускались в пространные метеорологические дебаты, которые должны бы были подсказать всем прочим какое-то решение, но по итогу казались переливанием из пустого в порожнее. Снова и снова раскладывались географические карты, приводились в пример недавние экспедиции, прошлые и нынешние наблюдения. В итоге упирались в стену: приходили к выводу, что в любом случае, какой маршрут ни выберут, он будет почти гибельным, решение надо принимать прямо сейчас и к сборам приступать почти немедленно, в ближайшие две недели. Ничего нового. Совещания всё больше начинали напоминать пчелиный улей, оттуда и Френсис, и Джеймс выходили взмокшими, ощущая, как студёный воздух корабля холодит кожу под мундиром. Они, уже почти забыв о вражде, переглядывались обессиленно – потому что были товарищами по несчастью. А потом, что было тяжелее всего, являлись опять докладывать сэру Джону. Он внимательно, насколько мог, слушал, и пытался высказывать свои мнения, хотя в итоге сдавался и неуверенно произносил, что больше доверяет слаженности работы Френсиса и Джеймса. Но однажды он не вынес необходимости делать хорошую мину при плохой игре и, откинувшись на подушки, в гневной досаде простонал: - Как же вы меня утомили оба! Когда меня не станет, не представляю, что воцарится за беспредел. Скорей бы Господь прибрал, чтобы этого не видеть... На сей раз это произвело особенно тяжёлое впечатление что на капитана «Террора», что на коммандера «Эребуса». Повисла гнетущая тишина. Уж во всяком случае даже заурядные слова утешения казались неуместными, глупыми. Прерывая молчание, Франклин вздохнул: - Простите меня за эту вспышку, друзья. Но я вправду устал. Пожалуйста, зайдите ко мне позже... Выгнанные из каюты, Френсис и Джеймс без слов поплелись прочь. Они оба не могли не заметить, что будь то их собственные отношения, будь то нездоровье, но что-то пожирало сэра Джона изнутри и подтачивало его силы. Всё чаще в его глазах мелькало нехорошее выражение, грустное и обречённое – будто он и впрямь был бы не рад принять участие в походе. Возможно, он считал, что не выживет – и что предыдущая борьба была напрасной. Вероятно, он чувствовал себя лишним. И в предстоящей отчаянной вылазке, и вообще. Крозье мучился раздумьями, как найти подход к Франклину и как хотя бы немного поднять ему настроение. Однажды, не выдержав, он захотел напиться. Вероятно, в компании Блэнки. Но понимал, что их скромная пирушка ничуть не прибавит веселья и веры. Томас Блэнки заслужил славу бесшабашного повесы, умеющего всегда развести тучи руками – но не в его силах было развести льды, и последнее время он был серьёзен и сосредоточен, как никогда ранее. Поэтому Френсис не пытался перевести их общение в некую озорную или фривольную плоскость, в духе прежних бесед. Крозье был чуток настолько, насколько мог, и Блэнки ценил эту непривычную деликатность. Они разговаривали теперь чуть неловко, мешкали, переглядывались, но были признательны друг другу за то, что ни один не говорит больше, чем требуется. В то же время в отсутствие посторонних свидетелей они жали друг другу руки и обменивались медвежьими объятиями, и как-то в очередной раз обменивались уже привычными фразами: - Ну, ты держись, друг. - Я держусь, как за ванты, будто влез на грот-мачту! - Так держать, такова моя команда. - И моя тебе, хоть я тебе и не командир, - улыбался в бороду Блэнки. - Как думаешь, сдюжим? – криво ухмылялся Крозье. - Сдюжим, - посерьёзнев, отвечал Блэнки. – Мне тоже кое-что известно о здоровье экипажей. Признаки цинги пока отсутствуют. Это наш шанс. - Хотелось бы верить. - Ну и верь пока, а что остаётся? Главное – это моральный дух. Наверное. Может, и прав старикан насчёт того, что это самое оно. Я сколько случаев видел, когда люди выживали чисто на силе воле – и выплывали, когда тонули, и на рее зависали да назад карабкались, когда чуть не падали, и оправлялись от ран и болезней. Да, кстати, передай там привет своему... – смущённо кашлянул Блэнки, осознав, что только что непочтительно окрестил начальника экспедиции «стариканом». Френсису уже недоставало сил злиться, и он прыснул: - Передам уж. Однако тут же махнул рукой и выдал: - Том, знаешь, как мне хочется нажраться, прямо по-свински?! Блэнки невесело склонил голову и усмехнулся: - Может, и не знаю, но могу предположить. Но сейчас нам это лишнее. Ничему не поможет, а потом только будет погано. Разве что давай совсем по чуть-чуть, чтобы спалось хорошо, да с чаем, а ещё туда было бы здорово капнуть лимонного соку для вкуса. Я слышал, что русские так чай пьют, с лимоном, и сам убедился – очень вкусно. Попробуем? Позови там моего тёзку, этого твоего замечательного юношу. - Ладно, - проворчал Френсис. Он вправду позвал Джопсона, и они с Блэнки провели хороший чинный вечер – за обсуждениями предстоящего похода, за воспоминаниями, за описаниями разных видов льда, за более мягкими, чем обычно, шутками, за признаниями в любви к женщинам. Томас Блэнки описывал Эстер, Френсис Крозье рассказывал о Софии. В конце концов Блэнки чуть помялся, но рубанул сплеча: - Фрэнк, а кого же ты всё-таки любишь – Софию или сэра Джона? Френсис стушевался и поник – так, что лоцман даже раскаялся за вольность и прибавил: - Ну, нам-то дай Бог выжить, а уже потом разберёмся. - Аминь, - выдохнул Крозье и осушил залпом стакан с плещущимся на донышке виски. Но после этого чаепития всё равно чего-то не хватало, оставалось непроходящее ощущение некой пустоты. Френсис не привык говорить о личном, делал это редко, неохотно и поверхностно. Взять хотя бы то, как Джон чуть ли не клещами вытянул из него самые чёрные переживания тогда, зимой – и фактически спас. Этот урок был усвоен, и Френсис понимал, что сейчас ему донельзя необходимо облегчить душу. Он метался по каюте, как зверь в тесной клетке, затем вышел в кают-компанию. Там он застал двоих: Хикки, который только-только пришёл и раскладывал инструменты, чтобы починить отошедшую от стены панель, и Джопсона, который хлопотал, как обычно, что-то почти неслышно напевая себе под нос. Здороваться Крозье не стал, лишь проговорил негромко: - Оставь, Томас, потом окончишь. При звуке его голоса помощник конопатчика взвился на ноги и встал по стойке смирно: - Здравия желаю, сэр! - А вы, мистер Хикки, продолжайте работу – точнее, хотя бы начните, - холодно бросил капитан. Слегка сощурившись, помощник конопатчика без слов отвернулся и медленно уселся на корточки, продолжая свою возню. Вестовой же осведомился: - Вам что-нибудь сейчас нужно, сэр? - Мне нужно поговорить, - вздохнул Френсис. Последнее время вздыхал он довольно часто, а ещё ведь раньше придирался за то же самое к лейтенанту Литтлу... И как несправедливы были его слова в давнишнем письме к Джеймсу Россу, что, мол, на обоих кораблях ни единой родной души! Пускай их и можно было пересчитать по пальцам одной руки, но ведь такие люди были. И Томас, который сопровождал его ещё со времён Антарктиды, в их числе. Вот ему-то Френсис и решил открыться, стараясь только, чтоб его жалобы не звучали слишком уныло. Они прошли в каюту, притворив дверь. Френсис поблагодарил Джопсона за верную службу, сказал, что не знает, что бы без него делал – и поделился в основном своей досадой, вызванной отношениями и с Джеймсом, и с Джоном, а также своей тревогой за физическое и душевное состояние начальника экспедиции. - Я сочувствую вам, сэр, - произнёс Томас, - на ваши плечи свалилось слишком много за последнее время. - О, не больше, чем на твои собственные, - устало усмехнулся Крозье. – У нас у всех здесь свои задачи, и мы справляемся с ними, как можем. Я уверен, что ты не подведёшь, когда мы все отправимся к острову Сомерсет. А что судьба подбросила нам немало вызовов и даже больше, чем мы можем снести – как мы сами порой думаем в минуты слабости – так что ж тут поделать? Это полярные широты, сынок, здесь всегда так. Томас невольно встрепенулся от такого фамильярного обращения, он был и смущён, и польщён. И понимал, что если уж они выживут, то Крозье не постоит за своей «угрозой» официально усыновить его по возвращении в Англию, занявшись юридической волокитой так же усердно, как и отчётами Адмиралтейству. На самом деле, он вроде бы не представлял, как потом объяснит всё своей семье – Элизабет и дочери – но с какой-то стороны это представлялось и лёгким, и естественным. Всякий, кто выжил в ледяной пустыне, вправе иметь свои суждения и привязанности – и от собственной привязанности к капитану Крозье Томас ни за что бы не стал отказываться. Как и не осуждал сердечных наклонностей своего командира. И даже, набравшись смелости, произнёс осторожно: - Вы правы, сэр. Это не самое простое испытание. Я также разделяю и вашу тревогу о сэре Джоне. Я знаю, что он дорог вам... как и всем нам. Капитан «Террора» посмотрел с благодарностью. Он знал, что вестовому известно слишком многое, но что тот ни за что не использует этого тайного знания в ущерб. - Если бы я только мог, обладал бы на то правами, - честно сказал Томас, - я бы передал нашему уважаемому начальнику экспедиции свидетельства сочувствия. Извините, но в его возрасте и такие подвиги... - А я передам, Томми. - О, сэр, может, не стоит? - Стоит. Лицо Крозье удивительным образом просветлело. Не так давно ответ на его раздумья, как подбодрить Джона, пришёл сам собой – и виделся пусть малым, а всё-таки утешением. - Последнее время удивительное, но и весьма хорошее, дело, - доверительно сказал Френсис, - сэру Джону приходят записки от простых членов экипажа, даже самодельные открытки. Новость о том, как сам начальник экспедиции сразился с чудовищем с оружием в руках, как то и подобает настоящему солдату, всё-таки облетела корабли, и он считался героем. - Тогда, при возможности, сообщите сэру Джону, что экипажи обоих судов желают скорейшего выздоровления. Это прозвучало несколько чопорно. Но, как Френсис заметил, Томас порой, несмотря на простое происхождение, был церемонен, будто принц крови. - Не стесняйся, Томми, - усмехнулся Крозье, - черкани пару строк хотя бы в примечание к моему письму. Думаю, сэру Франклину это будет приятно. - Как скажете, - в замешательстве отозвался вестовой. – А у вас есть готовый документ для отправки на «Эребус»? Мне стоит его доставить? - Да, вот служебная записка. Не утруждайся, я отряжу кого-то из морских пехотинцев. Возьми ту половину листка у меня там справа. Можешь ограничиться тем, что сказал мне. Но нашему командиру будет приятно. С необъяснимо тёплой усмешкой Томас садился за стол капитана под его пристальным взором и начинал набрасывать какие-то сдержанные вежливые слова сэру Джону, будто бы отец заставил его написать поздравление деду, главе семейства, который почти при смерти, но всё ещё в своём уме и желает видеть изъявления симпатии от домашних. Джопсон увидел в своём капитане некие перемены, которые не могли не радовать, несмотря на трудные времена сейчас и на то, что настанут ещё более тяжёлые – когда они всё-таки отправятся спасаться сами либо ждать спасения со стороны. Крозье стал более открытым и участливым к людям, притом не только к одному Франклину, но и к самому Томасу, ко всем остальным, даже Литтла уже не шпынял так, как раньше, срывая на нём злость почём зря. - Понятия не имею, чем на самом деле окончится наш поход, - вдруг проронил капитан, глядя куда-то вдаль и в одну точку, словно пытался разглядеть там картины будущего, и они представлялись безрадостными. Джопсон, вручая начальнику скромную записку, лишь пожал плечами и тактично повторил: - В любом случае, сэр, вы можете на меня рассчитывать, и я постараюсь сделать всё возможное и даже больше. Крозье деланно скривился: - Томми, прекрати ты уже быть таким официозным. Как будто чужой человек, ей-богу. Ладно-ладно, не стоит говорить мне прописные истины о субординации. Просто – поделюсь с тобой начистоту – в нынешнее время хочется простого человеческого участия. Капитан пожал плечами и, заложив руки за спину, нарочито небрежной походкой направился к приоткрытой двери в каюту – словно наговорил лишнего и засмущался. Джопсон ощутил, что ему хочется подойти к своему командиру и крепко-крепко его обнять – разумеется, он не сделал бы этого, но именно об этом думал, глядя на широкую спину Крозье и его напряжённые прямые плечи. - Мистер Хикки, вы ещё не закончили? Как там дела? – осведомился капитан в привычной требовательной манере, но теперь относительно мягко. Джопсон по непонятному инстинкту на цыпочках скользнул ближе. - Там ещё буквально один гвоздик, сэр, чтобы панель сидела как влитая, - извиняющимся голосом отозвался помощник конопатчика. – Я тут ищу нужный, простите, что обременяю своим присутствием. Томас знал всё о той грязной истории с обнаглевшим подмастерьем, что пытался подбить так называемых товарищей надругаться над местной девушкой и устроить ей расправу. Он вспоминал свою жену, дочь, даже мать, что пала жертвой гибельного для неё лекарства, и считал, что всякая женщина не заслуживает жестокого обращения даже в случае подозрений – особенно необоснованных. И все подробности инцидента он знал от Крозье. - Уж потрудитесь, мне надоело запинаться ногой об эту панель, когда я выхожу из каюты и направляюсь к своему рабочему месту, - проворчал капитан. Он предпочитал не писать за жалким маленьким столиком в своей холодной клетушке, но вольготно раскидывать бумаги и книги на столе кают-компании. Томас аккуратно складывал эти документы в стопки по тематике – и Крозье ни разу не упрекнул его, что он суёт нос не в свои дела. А вот кое-кто другой мог и сунуть. Джопсон вмиг похолодел и ощутил запоздалый укол совести из-за того, что неплотно прикрыл дверь в каюту, когда они с капитаном разговаривали. А вдруг этот подлец Хикки подслушивал? То-то слишком редкими были удары молотка. Наверное, Крозье считал, что раз наказав наглеца, его укротил – а что от него можно ожидать впоследствии? Хотя, с другой стороны, вроде бы ничего исключительного в беседе не было. Только упоминание о предстоящем походе, о котором Джопсон и так знал. Но не знали пока все низшие чины. Интересно, слышал ли это Хикки? И какие выводы мог сделать? И что предпринять? «Надо бы проследить за ним», - подумал Томас, невольно сжимая зубы – и вспоминая ранее полученное указание капитана прислушиваться к настроениям и сплетням на судне. Тем временем, Хикки быстро закончил работу, пока Крозье возился с картами, разложенными на широком столе кают-компании, где были обозначены маршруты. - Спешу откланяться, сэр. - Благодарю, мистер Хикки, - сквозь зубы отозвался Френсис. Возможно, Томасу лишь показалось, что Хикки выскользнул за дверь каким-то чересчур возбуждённым. Дай-то Бог, чтобы именно показалось.