Остаёмся зимовать

В ближайшее время Корнелиус ощущал небывалое воодушевление, его мозг работал неустанно – так же, как язык. Он никогда не ощущал такого азарта от умения втереться в доверие то к тому, то к другому – и дельце уже было покрупнее, чем похищение какой-то там эскимосской девки. Грог оставался разбавленным, но помощника конопатчика пьянило осознание, какой дерзкий ход и какое справедливое возмездие за все тяготы они с товарищами вскорости совершат. Он прислушивался к своим чувствам и пытался понять, как относится к так называемым жертвам, а на деле истинным преступникам, что чуть не сгубили всех сто с лишним человек. Хикки злорадствовал, предвкушая, как смерть почтенного – а на деле самого что ни на есть жалкого – командира потрясёт его прихлебал, этих фанфаронов Крозье и Фицджеймса. Но и заставит зато шевелиться, забегают, как миленькие, поначалу, правда, в соплях и слезах. Устроят, небось, пышные похороны, заставят долбить во льду могилу – хорошо, если его самого не заставят в этом участвовать; хватило ему той возни с мальчишками на острове Бичи. Однако он с удовольствием и сам посмотрел бы, как туша этого жирного петуха Франклина опустится в деревянном ящике в ледяную толщу. Одной проблемой меньше. Да почему же и одной? Особенно учитывая, сколько бед тащило у себя на хвосте, как дерьмо, это ходячее недоразумение. То, что начальник экспедиции вступился за него во время порки, не произвело на Корнелиуса ни малейшего впечатления. Возможно, он был тогда уже слишком зол и оскорблён, а возможно, сама фигура командора не могла вызвать ничего, кроме презрения у здравомыслящего человека. Даже никакой истинной ненависти не находилось в душе у Хикки. По его мнению, было бы слишком много чести. А вот Крозье он ненавидел. Каков предатель! Ещё и ирландец, называется. Так сердечно отнёсся к нему, а потом свернул, как ненужную карту, все свои переживания, сделал вид, что не было этого разговора в каюте, угощения виски, превратился в сатрапа. И не внял предостережениям насчёт колдуньи, а почему-то встал на её защиту – уж не втюрился ли в эскимоску? Ясное дело, ведь приличные леди таким отбросам – ну, и пусть облачённым в пышную форму – не дают. Хикки помнил, как жгуче и гулко отдавались удары капитанских сапог по его рёбрам, как всё нутро переворачивалось и колотилось болью, как потом ныло всё тело. Несколько рёбер оказались надтреснуты, и пришлось провести неделю в лазарете. Хорошо, что не убил. И ещё бережно с ним обошёлся, можно сказать. А мог бы и круче. Хикки помнил сквозь туман лютое, исполненное звериного наслаждения лицо Крозье, когда тот пинал его, беззащитного, на холодном полу. И это было безумно, дико, но в какие-то моменты Хикки даже почти хотел, чтобы экзекуция продолжалась – у него вспыхивало ощущение, что на самом деле таким образом капитан его трахает. А потом в полубреду являлись видения сомнительного толка: Крозье имеет его до боли, до криков, а потом приказывает выкинуть через планширь прямо в смёрзшиеся сугробы около борта. Потом Хикки было мерзко просыпаться: слишком ярки и унизительны были картины. Корнелиус то и дело пытался представить, что это он трахает капитана. Но всякий раз воображение отказывало странным образом, и являлись лишь картины того, как Крозье подминает его собой, зажимает ему рот, изрыгает грязные ругательства и вгоняет неистовыми толчками в пол жилой палубы. Хикки тем больше ненавидел капитана, что с утра, выбираясь из гамака, испытывал некоторые трудности, пытаясь успокоить свою плоть, чтобы брюки не топорщились так нелепо. Порой он задумывался, что ощущает по отношению к Фицджеймсу, ведь он тут был третьим лицом на этих проклятых кораблях. Но никакого яркого чувства Корнелиус не обнаруживал: это был павлиний птенчик, подражающий сэру Джону, но на него даже просто смешно казалось смотреть, настолько, что для истинной ярости опять же не оставалось места. Находилось в душе только злорадство – вот уж его будет корчить да ломать, когда не станет его любимого папашки-имбецила. Хикки последнее время мелькал тут и там, суетился, услужливо помогал, всеми силами создавал впечатление исправившегося грешника. Другим он также велел как можно исправней выполнять свои обязанности, чтоб не вызывать нареканий, и держаться непринуждённо. А главное, строжайше наказал поменьше попадаться на глаза этому бледному смазливому вампирёнышу Джопсону. Ведь во время вылазки за эскимоской это как раз он непостижимым образом выследил Хикки со всей братией, донёс на них, а потом ещё и расписал в ярких красках, что они делали и даже что говорили! Припомнил же «старого болвана», например... Так что у пронырливого капитанского вестового могли быть и осведомители из числа экипажа – поэтому Корнелиус раз сто повторил, чтоб не смели чесать языками прилюдно, и подчеркнул, что даже вместе появляться в чьём-то присутствии – и то опасно. А ведь однажды они чуть не погорели. После совета в мертвецкой им пришлось поскорей снова собраться для обсуждения самого главного шага, вот только место было выбрано не совсем удачно. Идти к покойникам Мэнсон отказался наотрез – и они были вынуждены обосноваться просто в трюме среди ящиков с припасами. Только заслышав шаги, Хикки шикнул: - Прячься! Да не сюда, идиоты! Дальше! Шустрый Хартнелл шмыгнул в темноту и растворился в ней, встав за стеллажами. Здоровяки Мэнсон и Тозер пару секунд метались, словно подстреленные, но кое-как съёжились за мешками с сахаром. Гибсон присел на корточки рядом, в тени – как выяснилось, неудачно. Сам же Хикки, занятый раздачей указаний, спрятаться не успел. Ему пришлось столкнуться взглядом со спускающимся по лестнице Джопсоном, который на ходу прохладно проронил: - Мистер Хикки, а что вы здесь делаете? - Я? - Вы оба. «Чёрт!». Ну да, Билли ведь та ещё оглобля – вот макушка и торчит, небось. Было бы смешно, если б не было так жутко – тютелька в тютельку повторился старый инцидент с участием лейтенанта Ирвинга. Но пусть и внутренне похолодев, помощник конопатчика с деланной непринуждённостью пожал плечами: - Я пришёл за гвоздями, мистер Джопсон. А Билл – ну так, за компанию, помочь. - Хм, не думаю, что коробка с гвоздями так уж тяжела и вы нуждаетесь в помощи, мистер Хикки. - А вы за чем пожаловали? – нахально перешёл в атаку Корнелиус. - Я – за свечами, - бесстрастно отозвался капитанский любимчик. – Может, раз уж мистер Гибсон здесь, то он любезно согласится мне их подать? Ишь, каков наглец! Приказывать вздумал. Неудивительно, что у Билли на него зуб. Мрачнее тучи, Гибсон выпрямился, молча сходил за свечами и точно так же без слов вручил их. Надо сказать, верно сообразил и затолкал гордость поглубже – хуже было бы, если эта курва Джопсон принялся шастать по трюму. - Премного благодарен, мистер Гибсон. Ладно, не буду вам мешать. С этими туманными словами и лёгкой полуулыбочкой Джопсон покинул трюм. Последняя фраза так и сочилась гнилью. А может, это он так хотел припугнуть? Ведь так-то он, как и Ирвинг, не застукал их ни за чем преступным. Вот окажись он среди них всего на пять минут раньше, такое бы услышал... Например, нетерпеливые расспросы Хартнелла: - Слушай, и всё-таки как конкретно мы избавимся от старикана? Вот Мэнсон говорил «прирезать», но это же бредятина! - Да что я, сам не понимаю, что это больно уж заметно?! – оскорбился Магнус. - Да, все мы и так знаем, надо чтоб без следов, - пробасил Тозер в поддержку. – Другое дело, скажем, во сне придушить – подушкой, аккуратненько так. - Чёрт, Сол, - раздражённо возразил Гибсон, - это тоже план дерьмо. Не все ж имеют доступ к капитанскому телу! Там Бридженс постоянно дежурит, а его завербовать не выйдет. - Парни, ей-богу, - устало протянул Хикки, - вы как в трёх соснах блуждаете. Есть же древнейший проверенный способ. Да-да, отравление. - Но где мы возьмём яд? - Ну очевидно же! Мышьяка или стрихнина у нас, допустим, нет – зато есть множество интересных лекарств в обоих лазаретах, - склонив голову набок, ухмыльнулся помощник конопатчика. – Вот и приготовим микстурку, от которой больной уснёт вечным сном. - Сложно... Это как так пробраться в лазарет, чтобы что-нибудь спереть? – поскрёб бороду Тозер. - Тебе ничего «переть» я бы и не доверил. Думаю, из нас самый ловкий Том – вот его и стоит отрядить с такой целью. Придёшь, - обратился он к Хартнеллу, - так начни жаловаться, кашляй посильнее, говори, что не хочешь повторить судьбу брата... Хартнелл так и вздрогнул при этом упоминании, а Хикки, довольный этим эффектом, продолжал: - Но сначала надо разглядеть и запомнить, где что стоит. А для этого надо притвориться больным, а дальше играть, как по нотам – как видите, принцип проще пареной репы. Собравшиеся переглянулись. - Принцип – да, - сосредоточенно потёр лоб Хартнелл. – Но тут просто сказать, сложно сделать... - Ой, заладили! «Сложно» им, - презрительно передразнил Хикки. – Такие дела с кондачка не делаются. Говорил и повторяю: следы надо замести, а подозрения – что? – отвести! Так что какая-то доля сложности в нашем плане неминуема. Зато вот что проще – доступ к цели: Бридженс просто придёт в лазарет за лекарством, а снадобье уже как раз подменят. - Но кто это сделает? – почесав кучерявую голову, раздумчиво произнёс Гибсон. - У меня есть кое-кто на примете... Потом Хикки торжествовал, потому что эти «кто-то» оправдали всяческие надежды. Все следующие две недели людей постоянно гоняли для обновления пути между кораблями и расстановки новых ориентиров. Лёд пришёл в движение, вот только не так, как хотелось бы бестолковому командованию, да и простым морякам тоже – вместо потепления и таяния к судам со всех сторон подступали со зловещим скрежетом торосные гряды, так что прежний маршрут оказывался негодным. Нависла ещё большая угроза сдавления корпусов «Эребуса» и «Террора», а также и поднятия их над уровнем моря. Это Хикки узнал от ледового лоцмана Коллинза, который чуть не ежедневно таскался на разведку то вместе с коллегой мистером Ридом, то в одиночку. Притом явно читалось, что это человек сломленный, так же как лейтенант Литтл – утомлённое лицо и тёмные круги под глазами, сутулая осанка, несчастный и временами пустой взгляд. А ещё – страстная жажда поговорить, ну хоть с кем-то, будь это даже мелкий офицеришка, помощник конопатчика Хикки с соседнего судна. На своём-то Коллинза, очевидно, не очень привечали. Оказалось, что так и есть. Как-то раз, не выдержав, этот человек, похожий на запалённого тяжеловоза со спутанной гривой, рассказал: мол, его сторонятся товарищи, считают странным и чуть не полусумасшедшим, а его и правда мучают зловещие видения, мысли, сны, а он пытался обращаться за помощью к докторам, а Стэнли его жёстко отшил, а Гудсир вроде бы согласился на постоянные душеспасительные беседы, но пока что они помогают с переменным успехом, хотя Коллинз чуть не через день является в лазарет. «Ага», - подумал Корнелиус. – «Вот и претендент». Он смотрел ясными глазами, полными сочувствия и праведного возмущения, сокрушённо качал головой, выдавал дежурные «мне так жаль, сэр», «очень сочувствую», «как несправедливо» и прочую чушь. А особенно обрадовался, когда Коллинз, почти рыча, выдал несколько крепких словечек в адрес офицеров, что завели их в такую глушь – да ещё припомнил сэра Джона, который заставил его спускаться под воду, в кромешную тьму, где так и маячил перед глазами труп юнги Билли Оррена. А потом ведь стоял перед ним на палубе, красавец этакий, с совершенно дурацким выражением лица и болтал о том, как завидует Генри, как сам хотел бы посмотреть, каково оно там, в океанской толще. А там ничего нет. Только безнадёжный холод, мрак и кошмар. «Вот оно! Ну ничего, окажешься и ты в этой пучине, старый кретин», - мелькнула мысль у Хикки. Он помолчал, пытаясь собрать нахлынувшие идеи и придать им словесную форму. Корнелиус отошёл, чтобы хоть за несколько минут сосредоточиться. Лишь бы за это время лоцман не ушёл. К счастью, злое возбуждение последнего времени служило добрую службу, и язык развязался сам, вдохновенно и по наитию, когда он снова бочком подобрался к Коллинзу и начал учтиво: - О, сэр, верите или нет, но у нас на «Терроре» такого, как с вами, не случилось бы. Мы получаем помощь, пусть пока и всего несколько человек. Вот, думаете, почему я так уравновешен? Спасибо нашим врачам. Я рассудком понимаю, что наше положение ужасно, но готов и действовать, и бороться! Ну да, и здесь на льду он вовсю изображал рвение, взмахивая киркой и не вяло бредя, но подбегая к своим товарищам – а как бы они ни откликались, помощник конопатчика не подавал виду. А в глазах Коллинза промелькнула заинтересованность. - Дело всё в той микстуре, что готовят для нас господа Макдональд и Педди, просто она пока что пробная, - доверительно склонился к несчастному лоцману Хикки. – Я уверен, что они её продвинут как проверенное средство, когда мы прибудем в Лондон. Важно было это «когда», а не «если». - А какое действие она в целом имеет? – с виду рассеянно отозвался Коллинз, но уже как бы что-то обдумывая. - Она и успокаивает, и придаёт сил. Притом гораздо лучше перуанской настойки, - со сдержанным напором произнёс Корнелиус. – Спокойный сон, ясность мысли и телесная бодрость. - Вон как? - Да, сэр. Простите, если лезу не в своё дело, - якобы спохватился Хикки. Он сделал вид, что собирается уходить, и лоцман запростестовал: - Ну, отчего же! Он явно заинтересовался. - Сэр, будем честными, нам всем хочется отсюда выбраться, и любое подкрепление во благо. Вот только капитан Крозье поддерживает новые опыты, а капитан Франклин всему противится, как я слышал. Не хотел бы неуважительно говорить о нём, Боже упаси, но говорят, что он очень строг и опаслив, ведь у вас на корабле даже капля спиртного запрещена! - Так и есть, - подтвердил Коллинз, и взгляд у него стал тоскливым, как у человека, которому порой действительно хочется упиться до беспамятства. - Вот-вот, куда уж говорить о новейших сильнодействующих лекарствах. Хикки показательно вздохнул и выжидательно замолчал. Его собеседник, колеблясь, заозирался, хотя они стояли в отдалении от других, и тревожным шёпотом спросил: - А можно ли... как-то заполучить это лекарство? Но... без огласки? «Попался», - ехидно подумал помощник конопатчика. Конечно, он ответил утвердительно, но пожаловался, что у них на «Терроре» совсем беда с опиумом, врачи не знают сами, что делать, когда он подойдёт к концу – и прозрачно намекнул, что Коллинзу придётся раздобыть дополнительные дозы в лазарете «Эребуса», а заодно и ещё кое-какие лекарства. Лоцман побледнел, поняв, что на самом деле стоит за невинным словом «раздобыть». - Мне надо подумать, - упавшим голосом произнёс он. - Разумеется, сэр, - учтиво отозвался Хикки. Да, с наскоку не получилось, но он решил запастись терпением. Оказалось, что ждать недолго: буквально в следующую их встречу – а Корнелиус изображал всяческое рвение и даже сам просился на лёд – Коллинз клятвенно обещал поспособствовать. А вот вторым человеком, на которого нацелился Хикки, был матрос Джон Морфин. Он также был «завсегдатаем» лазарета из-за обморожения, которое вылилось в осложнения в виде нагноений, и непонятной лёгочной болезни, которая вроде бы и не соответствовала чахотке по проявлениям и описанию и больше напоминала бронхит, но всё-таки не давала ему нормально исполнять свои обязанности. Ему уже долгое время становилось то лучше, то хуже. Он как-то раз услышал краем уха, что Стэнли грозился «вырезать ему куски гниющего мяса и выкинуть его из лазарета навсегда, чтобы этот тунеядец не мозолил глаза». Морфин, естественно, был оскорблён. Для отвода подозрений он старался терпеть подольше, работать поусерднее, но не выдерживал и снова и снова являлся за лечением, на которое уже перестал всерьёз уповать, мотаясь меж двух огней – болезнями, которые норовили его доконать, и немилостью «грёбаных начальничков». Об этом-то он уже давно обмолвился Хикки во время совместных трудов по прокладке путей между судами. Корнелиус иногда так и раздувался от гордости из-за того, как он, оказывается, найти к каждому подход и внушить доверие: удача словно так и шла к нему в руки, люди почему-то норовили заговорить с ним, и выяснялось, что на флагмане тоже немало откровенно недовольных. А уж такой трёхэтажной матерщины и злобного шипения, как от Морфина, Хикки не слышал ни от кого – у матроса даже лицо темнело, он скалился волком, когда принимался клясть и обстоятельства, и командование. - Только и талдычил всегда, что о Боге да рае, а сам завёл нас в преисподнюю, вонючий старикашка, - прорычал как-то Морфин, бросая в снег моток верёвки. Понятно становилось, что он пусть и низкого звания, а умеет сложить два и два – и сообразить, кто на самом деле повинен во всех бедах. – Да чтоб он подох скорее! Корнелиус оглянулся, дождался, пока мимо прошагает старший помощник Дево, наблюдающий за ходом работ и пока Морфин таки возьмётся за конец верёвки, чтоб размотать, и вполголоса промурлыкал: - А ты и правда этого хочешь? - Чего? – буркнул Морфин. Прозвучало довольно непочтительно. Хикки помнил, что пусть он и ест в общей столовой вместе с матросами и морпехами, а званием будет повыше. Но сейчас было не время для высокомерия, ведь на ловца и зверь бежал. - Ну, как «чего», чтобы этот идиот Франклин сдох. - Конечно, - легко откликнулся матрос. Это могло быть сказано и в сердцах. Но Корнелиус уже несколько раз заговаривал с Морфином, и тот обрушивал на него целые потоки негодования. Очевидно, этому человеку тоже было некому выговориться, он так же, как и Коллинз, находился на грани. Тем более, товарищи по команде иногда сознательно избегали его общества и считали его брюзгой, хотя и сами ворчали постоянно. Накал ненависти у Морфина был так велик, что даже самых стойких чуть не сшибал с ног, как волной в полосе прибоя. Удивительно, что на него до сих пор не донесли. Впрочем, удивляться не стоило: значит, на «Эребусе» атмосфера откровенно нездоровая. Хикки решил рискнуть по-крупному. - А если б у тебя была возможность ускорить его кончину? - Серьёзно? - Вполне. - Я б не раздумывая это сделал, - сквозь зубы пробормотал Морфин. Это определённо был шанс. - А что, если я подскажу способ? – вполголоса проговорил Хикки, беря матроса за рукав. – Давай-давай, отойдём вон за тот торос. Ты не единственный в своём желании. У нас на «Терроре» тоже об этом подумывают. Морфин несколько опешил: - Да о чём вы толкуете, сэр? О боже, хоть уважительное «сэр» наконец-то прибавил. - А вот сейчас объясню. Пошли. Сердце билось неистово, во рту пересохло, но Хикки понимал: посвятить Морфина в намерения и планы – не большее безумие, чем вся эта чёртова экспедиция. И он рассказал о задуманном, кратко и чётко, но не забыв дать инструкции, в том числе о том, кто передаст ему яд. Это должен был быть тот же Хартнелл. Его Хикки не забывал последнее время всячески обхаживать и выделять среди заговорщиков – так, что мальчишка прямо расцвёл и на всё был готов. Остальным это поначалу не очень нравилось, но Корнелиус переговорил и с Мэнсоном, и с Гибсоном, и с Тозером отдельно, и уж тогда они растаяли, признавая, что во всей затее юному Томасу и так досталось больше всего серьёзных поручений, пока они будут лишь наблюдать. Какое-то время после разговора Морфин казался завороженным, он замер, открыв рот, оттуда лишь вырывались клубы пара, но в конце концов прозвучало заветное: - Да. Будет сделано, сэр. Счёт шёл на дни и часы, и приходилось всячески изощряться, ускоряя задуманное и поддерживая связь. Прощелыга Джопсон не так часто шастал по судну, но шпионы могли быть повсюду, поэтому для заговорщиков составляло изрядную трудность встречаться и обмениваться новостями – то в кладовках, то в сумрачных корабельных переходах и коридорах. Хикки тоже было непросто, он не высыпался, ворочался по ночам, благо что не разговаривал во сне. Наверное, слишком уж утомлён был его язык наяву. Но как же радостно было узнать за прошедшие пару недель, что «Террор» - это буквально пороховая бочка, а всё по милости Франклина и Крозье. Чуть не половина команды была готова бежать отсюда очертя голову и поддерживала идею бунта и независимого похода – это соотношение верных псов Короны и здравомыслящих людей не могло не радовать, и Корнелиус радостно потирал руки. И наконец-то Гибсон отозвал его в сторону и сказал: - Том всё сделал, и тамошние ребята тоже. - И?.. – требовательно произнёс помощник конопатчика. - Я спрятал всё в трюме, за бочонками с лимонным соком. Что-то в последнее время не особо его жалуют и нечасто туда ходят, - отозвался вестовой и прибавил: - Но надо забрать бы это сегодня. У меня есть бутылка, в которой можно всё смешать. - Откуда? - Ночью пошёл и вытащил из сугроба, куда Джопсон выкидывает мусор за своим дражайшим пьяницей. - Ты герой, Билли. Хикки томно посмотрел на Гибсона и мягко привлёк его в объятия, отмечая, как этот статный красивый парень покорен. В последние долгие дни они не предавались игрищам, но чувства и плоть требовали своё. И если Корнелиус мог неким образом себя успокоить, то бедный барашек Билли мучался изрядно, не получая облегчения. А сейчас так и приник, растерянный и жаждущий. Он забыл о своей трусливой осторожности после случая с Ирвингом, зато неизменно носил кольцо, подаренное Хикки, а сейчас явно хотел ласки. - А представь, как мы будем блаженствовать, когда укокошим дурня? Наверное, как сейчас?.. Когда спустимся в трюм? Как тогда вот? – шептал Хикки, зарываясь пальцами в кудри Гибсона и целуя его в щёки. - Я думаю, да, - вздохнул вестовой. Долго уговаривать не пришлось, и они по очереди скрылись во мраке, чтобы потом приступить к развлечениям. А колёса запущенной машины вертелись вовсю. Яд передал Морфину туповатый с виду и оттого нисколько не подозрительный Мэнсон – удостоившись злорадной ухмылки и похлопывания по плечу. В означенный день Морфин, вновь оказавшись в лазарете, дождался, когда Гудсир начнёт приготовление микстуры для капитана. Из разговора между докторами выяснилось, что тому трудно глотать резкие на вкус, горькие лекарства, это вызывает сильный кашель, от которого дай-то Бог, чтобы не разошлись швы на изодранном боку. Поэтому все снадобья разбавлялись водой – чудно, что можно было налить в стакан буквально что угодно в достаточном объёме. Морфин понял, что это шанс, когда Гудсира отозвал Стэнли, скупо бросив: - Там опять явился Коллинз, это по вашей части. Взгляд у него совершенно безумный, как бы не начал на людей кидаться. Похоже, некий приступ. С этими словами и с брезгливой миной хирург прошёл в дальнюю комнатушку и захлопнул за собой дверь. Видимо, ему осточертели всё и вся. Гудсир, что-то огорчённо прошептав под нос, оставил стакан с лекарством на рабочем столе и кинулся встречать нежданного гостя. Морфин воровато осмотрелся. Был уже очень поздний час, больные – в основном обмороженные – спали, похрапывая и посвистывая в крепчайшем сне. Голоса помощника хирурга и полусумасшедшего лоцмана раздавались у самой двери, притом Коллинз наотрез отказывался войти, чтобы не наткнуться на мрачного и недовольного Стэнли. Вот тогда матрос и понял, что сейчас стоит рассчитывать на скорость и проворство – а ещё на то, что не так уж часто меняют постель, так что он лежал на заветной бутылке, спрятанной в матрасе из конского волоса. К счастью, стакан стоял буквально в трёх шагах. Морфин схватил его и опрокинул в глотку, думая, что уж ему капитанское лекарство не повредит, если там разбавленный опиум – всё прекрасно, крепче будет спать – и плеснул из бутылки, заполнив отравой. Жидкость практически не отличалась по цвету, такая же коричневатая – а если списать всё на неверность освещения, должны и не заметить, разве что получилось немножко меньше, чем было. Но Гудсир, как заметил Морфин, порой был рассеян, за что получал выговоры от Стэнли – оставалось молиться, чтобы и нынешняя разница ускользнула от его внимания. Матрос затаился под одеялом и притворился спящим. Впрочем, долго он не притворялся в строгом смысле: опиум с непривычки подействовал быстро, и Морфину уже было начхать на то, что его преступление может вскрыться, что его, может, повесят на рее и так далее – правда, пустую бутылку он не забыл запихать в прореху в матрасе, которую сам же недавно и проделал. Уже сквозь дрёму он услышал ещё один голос: это пришёл вестовой мистер Бридженс, как раз для того, чтобы забрать лекарство. «Дело сделано», - блаженно отметил Морфин и уснул, натянув одеяло до подбородка. Бридженс, между тем, поспешил в каюту капитана, чтобы облегчить его страдания: сэр Джон сильно сдал за последние дни, то и дело бредил – и теперь не так уж протестовал, когда ему приходилось принимать лауданум или опиум. Теперь он тоже послушно выпил содержимое принесённого стакана – правда, только до половины - и бессильно откинулся на подушки. Бридженс обычно оставался с ним, пока не убеждался, что начальник экспедиции обрёл долгожданный покой. Но не так оказалось в этот раз. Вестовой прихватил книгу, чтобы скоротать время, ведь сам капитан говорил ему, что приглушённый шелест страниц приносит умиротворение, а иногда просил почитать вслух. Однако вдруг послышался стон: - Мистер Бридженс... мне... мне что-то нехорошо... Боже! - Что с вами, капитан? С несвойственной его возрасту ловкостью вестовой подхватился на ноги и метнулся к постели больного. - Меня сейчас вырвет... вам придётся... - Сэр, какая разница! Делайте, что нужно! Конвульсивно перегнувшись через край койки, хватаясь рукой, Франклин изверг на пол скудное содержимое желудка. Раненый весь колотился, цеплялся за простыни и старался не захлебнуться, у него текли слёзы, лицо в кои-то веки покраснело, и он напоминал несчастного ребёнка. Бридженс уселся рядом и терпеливо разжимал ему рот, препятствуя ненужной, губительной деликатности: - Давайте, сэр, это необходимо, вам станет лучше. - Бридженс... но вы же... - Не извольте беспокоиться, мы всё тут уберём. Новое пятно коричневой жижи замарало бельё. - Вот так, сэр, пожалуйста. Ничего страшного. Дышите, Бога ради. - Я стараюсь... - Вам нужно бы воды. Может, потом точно так же облегчиться, - несмело предложил Бридженс. – А потом просто попить. - Возможно... Вестовой поймал себя за тем, что тихонько поглаживает капитана по плечу, словно родного брата. - Я сейчас позову доктора Гудсира, уверен, он вам поможет! Немножечко потерпите, совсем немножко! Бридженс энергично встал, но дверь каюты тут же отъехала, и он столкнулся нос к носу с помощником хирурга, взгляд его выражал полнейшую панику, бакенбарды и кудрявая шевелюра были растрёпаны. - Мистер Бридженс! – возопил тот. – Надеюсь, вы не дали лекарство?! - Дал, мистер Гудсир! - Господи! Совершено злодеяние, и я соучастник! Пусть меня повесят, четвертуют! - Постойте! - Это покушение, мистер Бридженс! Я понял это слишком поздно! Нашего капитана кто-то пытался отравить. Как он сейчас? - Да вот, посмотрите, - растерянно отвечал вестовой. Франклин всё так же лежал на краю койки и содрогался, тяжело, с хрипами, дыша. - Воды, пожалуйста, - притихнув, попросил Гудсир. Его просьба была исполнена немедленно. - Сэр Джон, простите, но после того, как выпьете, повторите то, что делали. Капитан повиновался, ничего иного не оставалось в таком незавидном положении. Бридженс держал ему голову, Гудсир утирал рот и давал пить. Когда процедуры были окончены, спустя несколько минут сэр Джон погрузился в тяжёлое забытье. - Хоть бы оправился. Это хорошо ещё, что организм сразу отторг яд. - Мне стоило быть внимательнее, - сокрушённо покачал головой Бридженс. - Так ведь и мне! – всплеснул руками помощник хирурга. – Понимаете ли... полярные условия и специфическая пища дурно действуют на рассудок и способность мыслить, мне приходится по сорок раз перепроверять себя, когда я что-то делаю. Последнее время я не мог отыскать некоторые лекарства, какие-то вроде бы стояли слегка в других местах, насчёт количества я также не был уверен и уже подумал, что мне это мерещится. Слава Богу, что я в последний момент бросил взгляд на стакан, который вам дал. Ну, тут уж недолго пришлось размышлять, я сложил два и два... - Хвала Небесам, - эхом отозвался вестовой. – И представить себе не могу, кому могло прийти в голову сотворить такое. - Видимо, придётся припомнить всех, кто в последние недели бывал в лазарете, - нахмурился Гудсир. – А в первую очередь проверить тех, кто находится там прямо сейчас. Бридженс тяжело вздохнул. Предстояло целое расследование, но прежде – тревожное бдение у постели больного, который вполне мог снова превратиться в умирающего...