Остаёмся зимовать

Френсис и Джеймс поначалу немного колебались, стоит ли докучать подробными отчётами, но сэр Джон сам велел им сообщать все подробности расследования. «Мне гораздо больше навредит тревога неизвестности», - заявил командир, и сейчас они сообщили ему, за кого собираются взяться. Конечно же, Франклина огорчило, что под подозрения попал ледовый лоцман Коллинз. - Кто бы мог подумать, - лишь покачал головой начальник экспедиции, лёжа на высоко взбитых подушках. - Беда всегда приходит откуда не ждали, - отрезал Крозье, - изначально нельзя подумать ни на кого. Но исключений быть не может. Кто б ни стоял за сделанным, я из них душу вытрясу и в порошок сотру. - Френсис... – укоризненно взглянул на него сэр Джон, явно припоминая безобразный случай с Хикки во время порки. - А что «Френсис»? – раздражённо вскинулся Крозье, не обращая внимания на то, как нахмурился Фицджеймс, и зловеще прибавил: - Вспомни путь от залива Коронейшн. Тогда твоим орудием была не проповедь. Теперь помрачнел и Франклин. Во время злосчастной сухопутной экспедиции девятнадцатого года на обратном пути, когда люди от голода и лишений чуть не тронулись рассудком, ему пришлось собственноручно, на виду у всех пристрелить офицера, который подстрекал к бунту и к каннибализму. Чуть помолчав, Джон произнёс: - Что ж... Твоя правда. Содом и Гоморра должны быть разрушены. Френсис и Джеймс переглянулись: очевидно, они наделялись всеми полномочиями и вольны были делать что угодно, лишь бы пришли к согласию между собой. Первым в кают-компанию привели Морфина. Он, как и во время предыдущего дознания, мрачно смотрел волком из-под насупленных бровей. В ответ на прямые обвинения он отреагировал до странности тупо, будто не поверил сказанному. Он лишь ушёл в глухое отрицание и твердил, как заведённый, одно и то же: «я не делал», «я не мог», «я ничего не видел». Толку было в любом случае не добиться, и матроса просто отправили под стражу до поры до времени. Затем арестовали Коллинза. Тот беседовал со своим коллегой Ридом, когда двое морпехов подошли и объявили, что его срочно вызывают капитан Крозье и коммандер Фицджеймс. Генри взяла оторопь: почему солдаты, а не иной посыльный, и почему они с ружьями? Коллинз беспомощно скользнул взглядом по лицу Рида: «Что бы это значило?» - тот лишь без слов неопределённо повёл головой. Командиров явно интересовало не состояние льда, а нечто иное. Коллинз ощутил, как пополз между лопаток неприятный холодок. Он всё-таки был честный человек. Да, совершенно порядочный и честный – до недавнего времени. Поэтому, быть может, и вскрылся его небольшой проступок? Где же он допустил оплошность?.. Да не всё ли равно... Вот был бы он прожжёным, ловким и опытным подлецом... Но разве он подлец? Он всего лишь измученный человек, желающий облегчения своих мучений, только и всего – разве само по себе это преступление?.. Так он рассуждал, пока морпехи вели его по сумрачным корабельным переходам, но с каждым шагом нарастала тревога и дурное, склизким комком свёртывающееся где-то в животе, предчувствие, что ведут его всё-таки на казнь. А что же делать? Признаться? Или свалить на кого-нибудь другого? Не всё ли равно? Да ведь и желаемого он так и не получил... Может, ещё получит? Надежда умирает последней. Кто был в лазарете, когда он туда приходил? Генри не особенно присматривался – пожалуй, мог бы назвать кого-нибудь наугад. Это всё же казалось низким, но пронеслось в голове легко, почти безболезненно. В минуты просветления именно это и пугало Коллинза – очерствение. А порой заходило и ещё дальше. Генри уже долго преследовали образы смертей. Поначалу они пугали и мучили – и только. Поняв, что от кошмаров никуда не деться, Генри попытался подружиться, освоиться с ними, словно задабривая злого духа – было ли это некой храбростью отчаяния, а может, нарастающим безумием? Однако со временем он научился даже находить в страшных видениях некую тёмную прелесть. Раньше Генри не знал, как справиться с обидой, если кто-то бывал груб с ним или выводил из себя, но теперь стоило лишь представить гибель обидчика, и на душе разливался покой. Так, у него в фантазиях Стэнли умер от заражения крови, Морфин – от гангрены, ещё пару человек он мысленно отправил на корм Туунбаку, а Франклин свалился за борт и захлебнулся в ледяной воде, как Билли Оррен. Конечно же, сейчас ничего подобного не могло произойти, ведь корабли вмёрзли в лёд, и воды не было нигде, кроме пожарной проруби. Да и на сэра Джона Генри, пожалуй, перестал злиться из-за того глупого разговора после погружения. Но пару дней назад ему как раз это и снилось: он сам завис в морской толще, как тритон или рыба, и наблюдал, как тело старого капитана опускается в чёрную пучину... Однако они дошли до места, и Коллинз изо всех сил старался выровнять дыхание и унять предательскую дрожь в коленях. Морпехи почти втолкнули его в кают-компанию: они вели себя, как гончие, чующие и кровь, и страх. Лица коммандера и капитана «Террора», сидевших по разные стороны стола, не предвещали ничего хорошего. - Мистер Коллинз, есть ли у вас предположения, о чём мы хотели бы побеседовать с вами? – начал Фицджеймс как командир судна. - Никак нет, сэр, - бледно, растерянно отвечал Коллинз, качнув головой. Крозье и Фицджеймс помедлили, выжидая, и Генри ощутил, как по спине пробежал холодок. - Хорошо, - произнёс коммандер, - обойдёмся без загадок. Это касается ваших визитов в лазарет. Нам известно, что вы регулярно встречались с доктором Гудсиром и проводили там немало времени. - Да, это так, сэр. - То есть, вы были там уже практически как у себя дома? - Ну... можно и так сказать, сэр. Доктор Гудсир был очень терпелив и добр ко мне. - И этой добротой было грех не воспользоваться, - ввернул Крозье. Коллинз облизнул губы. - П-пожалуй, и так можно выразиться. Гудсир сам предложил мне помощь, и я не стал отказываться. - Чудно. Где вы обычно сидели, когда разговаривали? – осведомился коммандер. Затем вопросы посыпались, как из рога изобилия: - Вёл ли доктор Гудсир какие-то записи? Как вы себя чувствовали во время этих бесед? Насколько часто они вынужденно прерывались, когда поступали другие пациенты? Что именно вы ощущали при таких перерывах – досаду, раздражение? Было ли желание уйти? Как вы поступали? Вы оставались и пытались терпеливо дождаться доктора Гудсира? Или возникало желание пройтись, размять ноги? Все эти вопросы звучали пока достаточно невинно, однако сердце почему-то застучало быстрей, а дыхание начало спирать. - А как долго вы обычно беседовали? – продолжал Фицджеймс. - Порой по четверти часа, иногда и с полчаса, а иногда и больше... Коллинз отчаянно пытался угадать, когда сказать правду, а когда уже попридержать коней и поосторожничать. - Значит, у вас была возможность запомнить расположение полок, коек, мест хранения инструментов и склянок, - констатировал коммандер. Лоцман вздохнул и пожал плечами. Лавировать в этой беседе было всё равно, что в узких протоках, забитых льдинами. - Возможно, сэр, хотя это было мне незачем... «Вот чёрт, ну кто тебя за язык потянул?!» - спохватился Генри, но было поздно. - Ах, незачем, - с кривой ухмылкой вступил Крозье, и глаза его хищно блеснули. – Зато кое-кому это было очень даже нужно. Тому, кто совершил кражу, мистер Коллинз. Лоцман замер и одурело уставился на капитана «Террора», но словно воды в рот набрал. В ответ два взгляда, льдистый и пронзительно-тёмный, метнулись в него, как сосулька и гарпун, будто с намерением пригвоздить к месту. Крозье встал и, шагнув к допрашиваемому, громовым голосом отчеканил: - Мало того, речь не о простом воровстве, но об убийстве. Некто похитил лекарства, с их помощью изготовил яд и пытался отравить сэра Джона Франклина. Коллинз ощутил, как душа ухнула в пятки, а пол под ногами будто заходил ходуном. - И этот некто почти добился своего, - продолжал капитан, - нанеся и без того хрупкому здоровью начальника экспедиции немалый ущерб. Поэтому под подозрением все, кто бывал в лазарете в последнее время. Никаких поблажек и запирательства быть не может. Я требую от вас, мистер Коллинз, сообщить всё, что вам может быть известно в связи с этими событиями. И вам стоит быть предельно откровенным – для своего же блага. У Генри потемнело в глазах. Нет, нет... Нет! Неужели его небольшое мошенничество в собственных интересах могло быть как-то связано с таким злодеянием и служить такой страшной цели?! Он пролепетал: - Но я не... - Что «вы не»?! – рявкнул Крозье и подступил ещё на пару шагов. Его приближение почти физически давило. В иное время Генри попытался бы представить, как Туунбак выпрыгивает из ниоткуда и утаскивает его прочь, но сейчас на ум ничего не шло, в ушах начинался противный, тонкий звон, как то бывало часто перед началом кошмарных видений наяву. - Да что с ним? Мистер Коллинз, вам дурно? Голос Фицджеймса долетал словно издалека. Генри неуклюже отступил в сторону, наткнулся на стол и пошатнулся. - Воды! - Пошлю за Гудсиром! Коллинз еле-еле выдвинул стул, сполз на него и сидел в полнейшей прострации. Он даже не отреагировал, когда Крозье пару раз слегка хлестнул его по щекам, и кое-как пришёл в себя лишь тогда, когда Фицджеймс всё-таки сунул ему под нос пузырёк нюхательных солей. - Вам лучше? Несчастный лоцман затряс головой, изображая утвердительный ответ. - Так, минуточку. Джеймс, отойдём? Френсис отвёл Джеймса в сторону и яростно зашептал ему на ухо: - Вот видишь? На воре и шапка горит! - Мда уж, - угрюмо проронил тот. – Но, может, это просто из-за потрясения от новости о покушении? - Думаешь? Конечно, сэр Джон любим людьми, но такая истерика? – хмыкнул Крозье. - Понимаю, Френсис, тебе, - язвительно подчеркнул Джеймс, - сложно поверить в любовь команды к капитану, однако... - Однако он вроде бы очухался, - перебил Френсис. Когда они подошли, лоцман был бледен как смерть, губы у него дрожали, а взгляд был тёмен и безумен. Хрипло, с каким-то присвистом, он едва выговорил: - Можете меня повесить. Я этого заслуживаю. С этим Коллинз уронил всклокоченную голову на руки и глухо разрыдался. Френсис и Джеймс мрачно, озадаченно переглянулись. Оставалось понять, что значит сие зрелище – и является ли оно только лишь зрелищем. Но вид Коллинза говорил сам за себя. Ещё более взъерошенный, с залитым слезами лицом и лихорадочным блеском в распахнутых глазах, он поднял голову и срывающимся голосом произнёс: - Господа, это был я! Я взял лекарства. Джеймс сделал упреждающий жест, Френсис досадливо мотнул и поморщился: «Да не собираюсь я прибивать его на месте», - и сказал как можно ровнее, хотя ощущалось, что ему сложно сдерживать подступающую ярость: - Вы сейчас говорите правду и только правду, мистер Коллинз? Быть может, готовы поклясться на Евангелии? - Да, - с убитым видом отозвался лоцман. И прибавил: - Это уже преступление. Но я и в страшном сне не мог предположить, к какому злодейству это может привести. - То есть, вы утверждаете, что это не вы изготовили яд? - Так точно, сэр. - И уж точно не вы подсунули его Гудсиру вместо настоящего лекарства, приготовленного для больного? - Никак нет, сэр. - А кто же? Отвечайте! - Клянусь, не знаю, сэр! - Тогда куда делось украденное вами? Во-первых, что это было? - Настойка опиума, сэр, - вздохнул Коллинз. - И только? - Да. - Значит, вы употребили её сами? Во взгляде Крозье проскользнуло нечто похожее на презрение и на сочувствие одновременно. Генри понял, что здесь он мог бы и остановиться при желании: быть в глазах другого полубезумцем и жалким человеком, потакающим порочной зависимости – это всё-таки лучше, чем быть убийцей. Но он решил идти до конца. - Никак нет, сэр. Я не употреблял этот опиум. Я его... отдал. - Кому? - Мистеру Гибсону, когда он был с поручением на «Эребусе». Френсис еле поборол желание закричать и забегать по кают-компании – вот оно, вот! Ниточки начинали протягиваться в нужном направлении. «Этот человек с тобой в одной лодке». Но Гибсон? Слабо верится, что он местный Борджиа. Зато теперь вполне верилось, что Коллинз уж точно понятия не имел о конечной цели всего предприятия – он был всего лишь пешкой в этой игре. И Крозье продолжал: - Вот так так! С какой целью вы передали ему опиум? Зачем вы вообще пошли на эту кражу? Коллинз тяжело вздохнул: - Мне очень нелегко последний год, сэр. Состояние моё постоянно ухудшается, и телесное, и душевное. По правде сказать, беседы с доктором Гудсиром не так уж и помогали. Я... был почти в отчаянии. Но мне сказали, что врачи «Террора» работают над каким-то особым, секретным лекарством, которое призвано бороться с душевными недугами. Конечно, мне захотелось раздобыть его. Но... без огласки. Мне неприятно, что на меня иногда смотрят едва ли не как на чумного, кажется, что постоянно обсуждают за спиной... – В голосе Коллинза зазвучали надтреснутые нотки обиды и печали одиночества. – У меня и так никогда не было особенно много друзей, сэр. А теперь их, считайте, вовсе нет. Меня сторонятся. А мне хотелось всего лишь... ну, сделаться хотя бы таким же, как прежде. И хотя бы жить спокойно. Как ни странно, по мере того, как он говорил, лицо у Крозье смягчалось, хотя и оставалось невесёлым. Наконец, он горько усмехнулся: - Сильно же вас прижало, мистер Коллинз. Надо же, «секретное лекарство»! Чудесный эликсир! И вы в такое поверили? И пошли на то, на что совершили? Коллинз покачал головой и пробормотал: - Ну вот, поверил, сэр... Честно говоря, мне теперь кажется, что я в это время, да и после, был как во сне... - И кто же вам наплёл эти сказки? – осведомился Крозье. Коллинз глянул исподлобья: - Мистер Хикки, сэр.