Остаёмся зимовать

Френсис повернулся к Джеймсу с нескрываемым торжеством: - Что и требовалось доказать – вот кто мутит воду! Коммандеру уже было известно обо всех внутренних расследованиях и наблюдениях на «Терроре». - Не то, чтобы удивительно после зимнего инцидента с Безмолвной, - выговорил Джеймс, - однако я поражён. Если твои предположения подтвердятся... - А я вовсе не поражён, как раз из-за того случая, - многозначительно сказал Френсис. Фицджеймс помнил происшествие во время порки, основательно испортившее отношения старших командиров экспедиции. Вспышка Френсиса, когда он принялся избивать Хикки, до сих пор представлялась безобразной, но могла оказаться обоснованной: всё-таки брошенное в горячке пожелание сдохнуть и хладнокровное воплощение намерений несоизмеримы. - Что же вы призадумались, дорогой коммандер? – усмехнулся Крозье. – Если предположения окажутся верны, то исход один – болтаться злодею на рее, и точка. При этих словах всё ещё сидящий у стола Коллинз, подрагивающий, словно вымокший, зашёлся нервным кашлем. На самом деле, он иногда толком не знал, чего больше хочет, жить или умереть, второе казалось ему путём избавления от мучительного, бредового существования – однако сейчас мысли о петле сдавили грудь смертным ужасом, как ледяная океанская толща. Крозье обернулся к лоцману и прохладно произнёс: - Успокойтесь, мистер Коллинз. О вас речи пока не идёт. Ваш проступок всё равно чрезвычайно серьёзен, но я лично считаю, что это сам сэр Джон должен решать, как с вами поступить. Коллинз пробормотал синеватыми губами: - Благодарю вас, господа. - Пока не за что, - проворчал Крозье. Фицджеймс бегло вскинул брови с неодобрением, но только и сказал: - Можете идти, мистер Коллинз. О нашем разговоре – никому ни слова. Если же вспомните что-нибудь ещё, могущее оказаться важным, сообщайте сразу мне. - Кажется, я кое-что видел в тот день в лазарете, сэр... Генри не знал, сыграет ему это на руку или нет, но решил рассказать, что за спиной Гудсира заметил, как матрос Морфин вставал и куда-то шнырял. Командиры переглянулись с непроницаемым видом, испытующе посмотрели на лоцмана и кратко кивнули. Затем он вышел из кают-компании, задыхаясь, пошатываясь и теряясь в догадках, не то он только что заново родился, не то всего лишь получил некую отсрочку. Сразу после допроса Коллинза Крозье и Фицджеймс зашли к сэру Джону и обо всём ему доложили. Тот лишь медленно покачал головой и проговорил: - До чего же верны твои слова об отчаянии, Френсис – вот и пример, до чего оно может довести. И всё-таки я рад. Потому что имело место заблуждение, неведение, а не умысел. - Да, вашего Коллинза втянули в грязную игру, - нахмурился Френсис и прибавил: - Но я скоро схвачу главного содомлянина и его подельников. - И всё-таки не слишком зверствуй, - предупредил Франклин. - Ну что ты, эти подлецы ведь должны быть в состоянии давать показания. Так что челюстей никому обещаю не ломать, шей тоже – рановато ещё. Фицджеймс невольно фыркнул этому мрачному юмору, а начальник экспедиции уточнил: - Ты сказал «они» - а много ли подозреваемых? Крозье назвал фамилии. - Хартнелл, – повторил сэр Джон. – Это ведь его брат умер во время зимовки у острова Бичи. Совсем мальчишка. Да уж... Он задумчиво откинулся на подушки и потёр левое запястье, заживающее после перелома. В ответ на вопросительные взгляды он пояснил: - Я просто пытаюсь поразмыслить, что могло двигать каждым из заговорщиков. Это ведь тоже немаловажно. Уже выйдя от командира вместе с Фицджеймсом, Крозье вполголоса проронил: - Кстати. Джеймс, насчёт мотивов. Ума не приложу, почему не я?! Почему сэр Джон? Очевидно, Френсис уже мысленно назначил главного виновного и исходил из этого. Коммандер пожал плечами: - Ну, знаешь ли, начальник экспедиции и ответственный за наше положение всё-таки он, можно так рассудить. К тому же на тебя замахиваться они, видно, побоялись. Да до тебя и добраться-то почти невозможно! Как засядешь в своей крепости, тебя никакими коврижками не выманить и с целым полком осаду не прорвать, вот тот же Бичи и доказательство. Крозье хохотнул, покачав головой: - Но ведь это сыграло на руку, а, Джеймс? А теперь уж я сам доберусь до кого следует, они у нас попляшут... По дивной иронии, Корнелиус Хикки и вправду отплясывал джигу, когда за ним пришли. Моряки собрались в столовой, отодвинули столы и стулья и устроили танцы, встав кругом. Кочегар Смит вовсю пиликал на самодельной скрипке, а матрос Синклэр, усердно надувая щёки, играл на волынке. Кок мистер Диггл стоял в дверном проёме, опершись о притолоку, и наблюдал, добродушно усмехаясь. Он, верно, жалел, что могучая комплекция не позволяет ему принять участия в веселье – Хикки же вертелся и прыгал, как лиса в снегу. Миновал день, другой после назначенного, время шло, а вестей об успехе дела не было. Неужели сволочь Морфин струсил? Да не должен бы! Или его попытка провалилась? Может, его схватили? Вопросов возникало слишком много, ясно было одно – к похоронам старикана Франклина никто не готовится. Стоило затаиться, и Корнелиус строго-настрого наказал всем вести себя как ни в чём ни бывало. Притом видеться чаще не стоило, но и реже – тоже. - Всё, парни, жизнь пока идёт как раньше, - объявил он с неизбежно кислой миной, когда они сгрудились в тёмном закутке. - Плохо, - хмуро пробурчал Мэнсон. - Да уж понятно! Ничего, скоро отправимся отсюда на своих двоих, там легче будет что-то провернуть. - А что именно? - Пока не твоего ума дело, - огрызнулся Хикки, но милостиво прибавил: - Всяко будет лучше, тебя, например, перестанут гонять в трюм. - Да уж точно... Осточертело! Твари, – с глухой злостью прорычал Мэнсон, задвигав челюстями. Он был убеждён, что именно его нарочно терзают самыми отвратительными поручениями. А всё после того, как лейтенант Ирвинг высмеял и пристыдил его за «трусость и суеверия, неподобающие христианину». А ведь Магнус был уверен, что слышал жуткие звуки из мертвецкой, да ещё и не единожды! Но пока оставалось терпеть и делать прилежный вид. Прилежный ли, беспечный – главное, непринуждённый. Поэтому Хикки и решил не сторониться товарищей в минуту отдыха и не насторожился, увидев, что через столовую, словно бык через стадо, пробирается Тозер. Дотанцевав, Корнелиус подошёл к нему и вместо приветствия бросил: - Чего смурной такой? Сержант знаком поманил его за собой и уже в коридоре, оглянувшись перед тем по сторонам и слегка нависнув, упавшим голосом сообщил: - Дело табак, Корнелиус. Меня послали взять тебя под стражу. У Хикки потемнело в глазах, словно его двинули под дых – однако в ту же секунду шестерёнки в его мозгу завертелись с бешеной скоростью, и свистящим шёпотом он зашипел: - Думаешь, кто-то что-то разнюхал? Как бы там ни было, сам молчи как могила и другим то же вели! А я что-нибудь наплету в случае чего! Усёк? - Усёк, - уныло отозвался Тозер. – Ладно, пошли... Их уже поджидал капитан Крозье с недобрым, хищным блеском в глазах – во время давешней порки они мерцали вот так же по-звериному. У Хикки невольно мелькнула мысль, что зря он оставил в живых своего главного обидчика – дался ему этот дряхлый идиот Франклин?.. Но он ведь своим идиотизмом и завёл их в ледяную ловушку, а ещё вот бы посмотреть на раздавленного горем вражину да позлорадствовать. Что ж, поздно так поздно. Без всяких риторических вопросов Крозье объявил: - Мистер Хикки, вы обвиняетесь в организации покушения на начальника экспедиции, сэра Джона Франклина. Разумеется, Корнелиус состроил самое невинное своё выражение лица. В случае с эскимосской девкой оно ему не помогло, но что оставалось делать? Только надеяться: авось, пронесёт. И он с видом истового изумления выслушал то, что, по мнению капитана, указывало на него и его товарищей. - Здесь, должно быть, некая ошибка, сэр! Он вложил в голос количество праведного возмущения, уместное настолько, чтобы не вызвать ярости. - Ах, ошибка, - тем не менее, зловеще сощурился Крозье, словно примериваясь к броску. Как можно более ровно и невозмутимо Хикки возразил: - Именно, сэр. Вы утверждаете, будто я мог бы стоять во главе некого сговора. Но ведь я лично питаю к сэру Джону Франклину лишь глубочайшее почтение и преданность, иное и невозможно. А самое главное, вообще ничего из вами рассказанного мне не было известно. - Зато мне известно, что вы наплели мистеру Коллинзу, убедив его украсть из лазарета настойку опиума, которую он передал Гибсону. - Это с его слов? - Да. Он посчитал за лучшее во всём сознаться, что я и вам советую. «Хорош совет! А Коллинз... Больной паршивец, тряпка!..». - Сэр, но мне кажется, словам мистера Коллинза можно верить с трудом, - медленно проговорил Хикки с гримасой сожаления. – Он ведь... душевно не совсем здоров. И мог сказать что угодно по какой угодно причине, одному Богу ведомой. - Не упоминайте Бога всуе, - отрезал Крозье. – У меня есть и другие сведения. Они достаточно красноречивы, как и ваше запирательство. В любом случае, они указывают на вашу причастность к кражам медикаментов. Это уже преступление. Раскиньте мозгами и подумайте, что мне сказать в следующий раз, а пока что я побеседую с вашими дружками. С этим Хикки и был заключён под стражу, запертый в тесной каморке. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы освободить ещё четыре таких помещения на корабле, который не мог похвастаться простором. Мэнсон, Гибсон и Хартнелл были арестованы вслед за предполагаемым своим предводителем, также с «Эребуса» был отконвоирован Морфин. Крозье хотел вначале подключить к арестам разных солдат, но, подумав, решил поручить дело всё тому же Тозеру, чтобы понаблюдать за его поведением. Этот здоровенный морпех явно чувствовал себя не в своей тарелке, исполняя приказ, но по его лицу сложно было что-то прочесть. И всё-таки Френсис решил и с ним переговорить. - Сержант, почему вы не доложили о готовящемся преступлении? – резко перешёл в атаку он. - Но я ничего не знал, сэр, - беспомощно промычал Тозер. - Не знали или не хотели сообщать? Может, пропускали мимо ушей? Или вас не посвящали в подробности? - Да помилуйте, сэр, какие подробности? – взмолился морпех и в отчаянии воскликнул: - Ну, болтали всякое разное! Недовольны были кой-чем. О холоде, о медведе говорили, о работе тяжёлой, болезнях, обычное дело. Да ведь о том все толкуют, хотя бы и мои ребята, нам ведь порой трудновато приходится, вот и ворчат. - Ну, по крайней мере, в этом вы честны. Но смотрите мне, - пригрозил капитан. Тозер отдал честь и пошёл с его позволения восвояси, невесело почёсывая бороду. Он-то вроде бы неплохо держался, но как будет с остальными? Его накрыло чувство безнадёжности и несусветной бессмысленности происшедшего – а ещё одиночества. Вряд ли он мог рассчитывать на железную стойкость всех своих товарищей. Соломон вдруг осознал, насколько опрометчиво было когда-то принятое решение. «Дурак я, дурак... И во что только ввязался?» - сокрушённо подумал он. Рассказать или не рассказать? А если и да, то на что можно рассчитывать? Этим он терзался весь остаток дня, да ещё и ночь до собачьей вахты, ворочаясь в гамаке. Но оставалось только ждать. Понимал это и Крозье. Он не рассчитывал, что процесс дознания будет лёгким. Хикки изображал оскорблённую невинность. Морфин и Мэнсон замкнулись в тупом, упорном молчании. Мальчишка Хартнелл казался до крайности подавленным и напуганным, но тоже был неразговорчив. И только Гибсон выглядел нервозным и мятущимся, пусть и не до такой истерики, как недавно Коллинз – но и ему недоставало некоей последней капли. Поначалу Френсис попробовал уговоры и сказал, что дело может ограничиться поркой, а не виселицей – и что здесь уповать стоит на милосердие сэра Джона, за которым и будет окончательное решение. Но это не возымело эффекта, и Френсис с лёгкой душой приступил к иным методам. Он велел раздеть арестованных до пояса, заковать в кандалы и оставить без еды. Периодически к ним являлись выделенные для этой особой цели матросы, которым было дано простое указание – пороть. Френсис лично присутствовал при каждой процедуре. - А ведь вам могло бы достаться гораздо, гораздо меньше, - приговаривал он, отсчитывая удары. Он наблюдал, как спины и плечи предполагаемых мятежников украшают всё новые багровые полосы, фиолетовые разводы и струпья. Очень скоро всё свидетельствовало о том, что он ослушался повеления Франклина «не зверствовать». Но разве не зверствовали те, кто смел покуситься на старого, больного, беззащитного человека? К некоторому удивлению Френсиса, к нему всё-таки приплёлся Тозер и, помявшись, сообщил о кой-каких моментах из общих бесед, которые должны были его насторожить, да не вызвали подозрений. - Вот видите, вам всё-таки есть, что рассказать, - назидательно сказал Крозье и отметил, что морпех покраснел как рак. А из числа арестантов первым не выдержал Гибсон. - Пощадите, - прохрипел он под плёткой матроса Джонсона. – Я всё скажу. Он дрожал, облизывая багровые губы, глотая собственную густую слюну, смешанную с кровью, в стремлении получить хоть немного жидкости. Крозье в порыве отвращения вылил ему кружку воды на голову и наблюдал, как тот сглатывает, ловя языком капли, стекающие с щёк. Гибсон выложил всё как на духу, с подробностями, вероятно, рассчитывая купить себе помилование. Остальные были далеко не так многословны, и показания их ожидаемо разнились. - Ясно. Дайте им ещё полдня иди день, чтобы прийти в себя. Дальше все они будут собраны вместе, так и опросим, - сказал Крозье лейтенанту Литтлу. Тот маячил сумрачной тенью у него за спиной. - Ничего, Эдвард, скоро это закончится. Такое и мне не доставляет большого удовольствия.