Everybody Wants To Rule The World

Она чувствовала холод. Всепоглощающий, мокрый, тяжёлый, парализующий. Он забирался под кожу, проникал в кости и нервные окончания, обхватывал собой колотящееся сердце. Мокрая насквозь одежда липла к телу и мешалась, путалась и тянула ко дну. Внизу, под судорожно дёргающимися ногами пряталась беспросветная тьма и погибель, а над головой стояла стена без двери — бесконечное полотно из замёрзшей воды. Она изо всех сил пыталась удержаться на плаву, игнорируя боль в отказывающих конечностях. Окоченевшие пальцы отчаянно скребли колючий, острый и прозрачный, как стекло, лёд. Били кулачками, царапали, толкали. Она резала себе этими попытками вырваться на свободу кожу, и красные пятна крови медленно растворялись в холодной воде, придавая ей особый, притягательный оттенок. Лёгкие жгло изнутри от нехватки кислорода, перед глазами всё двоилось, а пузыри воздуха поднимались кверху вместе с пустыми криками и мольбами. Разбитая ладонь снова ударила по толстой поверхности, но проходящие над ней люди не слышали, не замечали задыхающуюся в холодной воде девушку. Они быстро, бесстрашно шли по глади, и с каждым их шагом её поверхность становилась всё толще и мутнее. — Помогите! Но горло её покидал только драгоценный кислород. Безразличные незнакомцы не слышали издаваемых ею звуков. Они не хотели опускать своих взглядов вниз, где она изо всех сил старалась пробить себе путь к свободе и отчаянно барахталась в ледяной воде, чтобы не окоченеть. Силы покидали её тело так быстро, так стремительно. Она не могла ничего с этим поделать, зацикленная на попытках вдохнуть. Чакра не ощущалась совсем, словно она была лишена её, как в прошлой жизни. Мышцы казались атрофированными, слабыми, словно чужими, с каждым ударом они только больше наливались тяжестью. Паника мешала думать, мешала собраться с мыслями и придумать хоть что-то, способное избавить её от этого ужаса. В какой-то момент она не ударила даже – погладила лёд, истратив на это движение последние силы, и ощутила только, как легко, как свободно становится внутри. Вода наполнила собой лёгкие, онемевшее всё же от холода тело медленно потянуло вниз. В ней не осталось воздуха, чтобы держаться на плаву, не осталось ничего, кроме дрожи. Она так устала, так хотела спать. Она не хотела умирать. Скулу обожгло от удара, сильного, меткого, горячего. Эта инородная боль ощущалась сильнее, яснее всей предыдущей, и отчего-то Момо потянулась к ней, как к спасательному кругу, который мог бы вытащить её из-под льда. Место удара пульсировало жаром и распространяло тепло по всему телу. Ещё один удар, ещё. Её хлестали по щекам, пытались привести в сознание. Вероника не чувствовала, не видела рядом никого, но этот кто-то тряс её за плечи, пытался растормошить и согреть всеми существующими способами. Горячее дыхание на шее, чужие ладони, отчаянно растирающие её предплечья, ощущение чего-то мягкого, уютного на коже, похожего на одеяло. Когда она почти поверила в то, что сможет согреться, в её лёгкие с силой втолкнули кислород, вымещая поселившуюся там воду. И Вероника очнулась. Она жадно дышала ртом, запрокинув голову назад и расправив грудную клетку. Слабое, почти немощное тело било крупной дрожью, сводило судорогой, а вездесущий холод медленно и неуверенно отступал. Она была, как гусеница, завёрнута в собственный зимний футон, и даже не могла пошевелиться — руки были прижаты к телу тканью. Момо попыталась дёрнуть ногой, но только захныкала от боли, когда ту прошило спазмом. Как же неприятно. Как же пекло лёгкие и ныло в груди. — Дыши, Вероника. Просто дыши. Когда спустя долгую минуту она осознала, что лёгкие пусть и с болью, но расправляются сами по себе, Момо с трудом приоткрыла слезящиеся глаза и увидела нависшего над собой Итачи. Бледный, напуганный, мужчина рассеянно гладил её волосы и бормотал под нос что-то успокаивающее, периодически нервно сдувая лезущую в лицо чёлку. За его спиной виднелись родные стены и потолок её комнаты в Квартале, по полу тянуло сквозняком. Накрывшее её облегчение можно было бы сравнить своими размерами с цунами, поднимаемым техниками Кисаме. Это был сон, просто сон. Портер снова дёрнулась. — Мои руки, — закашлялась, пытаясь выклянчить себе право на свободу. Голос у неё был, как у рок звезды — безнадёжно пропитый и прокуренный. Будто орала часами, будто снова побывала в лабораториях. Но она не была. Итачи убедился в том, что она больше не дёргается рефлекторно и помог выпутаться из футона, в который сам же ранее и завернул. У Момо не было сил даже для того, чтобы помочь ему. Челюсть болела, словно она нахватала десяток пощёчин, ныли от давления рёбра. Видимо, он, не докричавшись, принялся будить её радикальными методами. Вспотевшее тело совсем не слушалось, как чужое, юката запуталась в ногах и сползла с плеча, волосы прилипли к шее и лбу. Она совсем позабыла за эти годы как может выглядеть банальная лихорадка. Она что, заболела? Вероника непослушными пальцами вцепилась в ворот его гольфа. Целыми, не расцарапанными об лёд, не онемевшими. Вжалась всем телом, съехала руками ниже, обнимая неловко за шею и затихла. Тянуло лёгкие, ныло слабнущее тело. Казалось, сон ни капли ей не помог. Подлатав часть ранений, он оставил ей немочь и почти полное бессилие. Невозможность даже нормально двигаться. Она ведь уходила домой, чтобы восстановить силы. Почему не стало легче? — Тебе нужно обратно в госпиталь. Она упрямо покачала головой. В голове была сплошная путаница, она даже не была уверена в том, что её зовут Вероника Портер и сколько ей лет. — Просто кошмар. Это был просто кошмар, — прошептала она еле слышно и тут же вдохнула глубоко. Произносить длинные фразы удавалось с трудом – ей не хватало на это кислорода. Итачи нахмурился и мягким, скользящим жестом накинул ей на плечо сползшую юкату, прикрывая практически обнажившуюся грудь, одёрнул съехавший в сторону подол. Ей бы зардеться и постараться сделать с этим хоть что-то. Но от усталости, от почти полной опустошённости она совсем не чувствовала перед ним стеснения – только желание опустить ненадолго веки и подремать. В этот раз без кошмаров и навязчивых видений. — Ты была холодной, как лёд, не собиралась просыпаться и демонстративно отказывалась дышать. Это так похоже на то, что происходит при обычном кошмаре? Было совершенно ясно, что он ей не поверил. И имел для этого веские причины. Портер устало прикрыла глаза и опустила голову на плечо Учихи. Удивляться услышанному она не стала из-за отсутствия для этого сил и желания. Необычный сон выел из неё всё, что мог, а потом выкинул оставшуюся пластиковую упаковку в мусорный бак. Был ли это ещё одно видение или какая-то извращённая иллюзия? Сейчас не хотелось даже пытаться думать. Сейчас она хотела просто снова уснуть, крепко обняв Итачи. Она надеялась на то, что он будет с ней. — Я хочу спать. Останешься со мной? — Нет, — выдохнул он решительно, и не дав ей опомнится, продолжил. – Мы возвращаемся в госпиталь. Ты теперь горишь, Вероника, сразу после пониженной температуры. Это плохо. Ничего она не горела. Да, потела отчего-то. Да, ей стало жарко вдруг. Да, думалось с большим трудом. Но ведь это просто затянувшийся процесс исцеления, ничего больше. Не в первый и не в сотый раз. Ей нужно было просто побольше отдыхать. — В больнице нечем дышать, — фыркнула она зло, вспоминая, как сходила с ума в четырёх стенах палаты. Перевела дух и продолжила. – Я ушла оттуда потому, что задыхалась. — Я открою окно в палату, — отбрил тут же, не думая и секунды. – И поставлю на него решётку, если попытаешься улизнуть снова. Звучало серьёзно. Так, словно он действительно ей угрожал. Всмотревшись в бледное лицо Вероника поняла, что Итачи было не до шуток. Она его своим побегом изрядно напугала, а кошмаром практически добила, добавив пару сотен отмерших нервных клеток. Стало немного стыдно, особенно когда она заметила углубившуюся немного мимическую складку между бровей. — Я говорила, что не хочу там оставаться – ты не поверил, — продолжила она всё же упрямо. — Ты едва на ногах стояла. И ушла через крышу. Кого взяла в сообщники? — Секрет, — упрямо поджала она губы. И надулась, как рыба фугу, когда поняла — он даже не допускал мысли о том, что она может справиться с этим заданием сама, — Это обидно, знаешь ли. Я ведь не беспомощная. — Тебя. Могли. Похитить. – чуть ли не по слогам прошипел он, с такой глухой злостью в голосе, что Портер заткнулась, пряча взгляд где-то в складках его гольфа и вжала голову в плечи. – Ты бы даже от ребёнка не отбилась в таком состоянии. Слухи ползут быстро, если бы это был кто-то из доверенных Данзо-сама? Если бы это был Тоби? Если так задуматься – он был прав, в который раз. Даже тот же Изая мог всё ещё работать на Шимуру. Он же одним движением закинул её на плечо и унёс, не прилагая почти никаких усилий. И сделать так мог любой, только повод дай. Но неужели тогда её не вытащили бы также прямо из палаты? Ох, как тяжело было думать. И как тяжело было чувствовать на себе его злость. Как непривычно. Ками, она ведь действительно почти вывела его из себя этой выходкой. Не подумала о нём совсем, когда лезла через подоконник наружу. Так жаждала оказаться подальше от медикаментозной вони, что отключила голову. — Прости, — сдалась она, признавая глухо свою вину. Дурочка, правда, не стоило так поступать – теперь она понимала. Как маленький капризный ребёнок. – Не гневись, пожалуйста. Мне было так плохо там, что я совсем не думала… — Я не на тебя злюсь, — признался Итачи устало, стряхивая с лица лишние эмоции, снова закрывая на замок порывы. Наклонился ближе, огладил еле ощутимо ладонью девичье лицо и поддел фалангами пальцев кончик носа. Как всегда ласково, показывая, что всё как прежде. – Пожалуйста, пойдём в госпиталь. Она не могла ему отказать. Не сейчас, когда грызло изнутри виной. — Только вещи соберу, хорошо? Удовлетворённый своей победой, Итачи помог ей подняться на ноги и подождал терпеливо, пока она вытащит из ванной котомку со всеми необходимыми гигиеническими средствами. Взяв несколько сменных комплектов одежды и белья, Вероника заглянула в комнату к Саске, прихватила оттуда заботливо поставленное на видном месте командное фото и пару любимых футболок. Ей казалось, что Учихе будет приятно держать рядом напоминание о доме. Оно будет хотя бы иногда отвлекать его от дурных мыслей. Даже такое простое задание отняло у неё почти все силы. Температура ощущалась физически – ей было жарко и немного душно, голова отказывалась проясняться полностью. Признав свою немощь, она позволила Итачи подхватить себя аккуратно на руки и с помощью шуншина отнести перебежками обратно в госпиталь. Что-то в последнее время она слишком часто путешествовала не на своих двоих. Пора бы с этим заканчивать. На месте он уложил её обратно в койку, накрыл сверху одеялом, открыл окно на режим проветривания и оставил ненадолго, отправившись на поиски медиков. Момо эгоистично этой помощи не дождалась – снова уснула, в этот раз глубоко, без видений и попыток утонуть в несуществующей воде. Когда она очнулась поздним вечером, то снова обнаружила в своих венах катетеры с витаминами, а возле койки недовольную Хокаге, копающуюся в планшете. На бумагах были, очевидно, результаты её исследований. И Цунаде копалась в них с тем же интересом, с каким Орочимару порой рассказывал о своих опытах. Рядом с ней мялись, сворачивая провода, две молодых помощницы. Опустив голову вниз Портер поняла, что они снимали кардиограмму и только одели её обратно. — Добрый вечер, Хокаге-сама, — поздоровалась она вежливо. — А, девочка, — тут же ответила женщина, отрываясь от изучения ритма её сердца. – Очнулась. Как самочувствие? — Хорошо, — ответила Вероника на удивление честно. Странно, ей и правда было намного лучше. Она чувствовала себя отдохнувшей и даже полной сил. Не настолько, чтобы направиться отсюда по своим делам, но уже достаточно сносно для того, чтобы полноценно функционировать. Жар тоже ушёл, будто его не было. Момо покосилась недоверчиво на капельницу. Так, что она пропустила за пару недель вне Конохи? Здесь разработали новый чудодейственный физраствор, способный ставить на ноги даже безнадёжно больных? Хокаге, поймав её взгляд, весело хмыкнула. — Лекарства тут не причём, мы просто влили в тебя немного чакры, чтобы запустить процесс самоисцеления, — она махнула планшетом в руке и скомандовала помощницам: — Свободны, мне всё ясно. Итачи-куна позовите. Учиха, всё также одетый по форме, заглянул в палату как только иръёнины открыли дверь и выглянули наружу. Дежурил в коридоре рядом? Шёл хвостом за Цунаде? Скорее второе, он ведь с ней в последнее время проводил времени больше, чем со всеми домочадцами вместе взятыми. Наверное, убедившись днём, что она просто беззаботно спит, Итачи с чистой совестью ушёл на службу и вернулся уже вместе с вечерним дежурством Хокаге. Завидев Учиху, Цунаде мотнула планшетом в его сторону и грозно свела брови к переносице. Вероника таких жестов от могущественной женщины побаивалась, Итачи же даже бровью не повёл. — Неделю ещё из госпиталя ни ногой. Прогулки только в гости к твоему брату и в кафетерий, чтоб была под присмотром. Никаких игр с техниками, никаких ниндзюцу. Она почти здорова, показатели в норме, но скачут от часа к часу. Регенерация работает не стабильно и только после искусственной стимуляции, так что пусть будет на виду, от греха подальше. Момо хотела было привычно возразить, заслышав про целые семь дней взаперти, но тут же осеклась. Страшнее больничного ада было другое – нестабильная регенерация. Слова о том, что её пришлось стимулировать. Что она, чёрт возьми, не работала, пока в неё не влили чакру. Как же так? Её ресурс не бесконечен? Она не может больше так легко самоисцеляться? Это же просто невозможно. — Цунаде-сама, — позвала она неуверенно, — вы сказали, что вам пришлось запускать процесс… — Как Итачи-куну пришлось запускать заново твои лёгкие, — оборвала её немного грубо Хокаге, потрясая в воздухе планшетом. Она немного нависала над ней, и это, если честно, выглядело жутковато. Однажды Портер видела, как она вместе с дверью вынесла в коридор недовольного заказчика. — Остановка дыхания, пониженная температура тела, да ты была мертва! Момо пристыжено опустила голову и обняла руками колени, садясь в кровати. Жёсткая больничная койка снова помогала её заднице принимать квадратную форму. Итачи за спиной Сенджу подпирал собой дверной косяк и с укором смотрел на неё из-под полуопущенных ресниц. Внимательно мотал на ус всё, что слышал. К слову, почему Хокаге общается с ней через него? Не считает её человеком, способным отвечать за собственные действия? Прокашлявшись и потерев неловко скулу, Момо взяла слово. — При всём уважении, Цунаде-сама, за то недолгое время, что я провела у Орочимару, я умирала больше двух десятков раз. Женщина опустила планшет на столик с медикаментами и сжала губы в тонкую ниточку. Ей, наверное, тяжело было слышать подобное о своём бывшем сокоманднике и друге. Но профессиональным медиком она от этого быть не переставала. — Тем не менее, ты без объяснимых и объективных причин перестала дышать. Ты думала о том, что случилось бы, если бы Итачи-куна не оказалось рядом? Это не нормально, девочка, и ты это прекрасно понимаешь. Даже твой организм дал сбой. И как бы сильно Момо не упрямилась, в глубине души она прекрасно понимала, что Цунаде была права. Раньше ей всегда везло — Наруто вытягивал её из пропитанной газом комнаты и заставлял плеваться мыльной водой, а Кабуто с помощью чакры запускал остановившееся сердце. Кто знает, сколько времени она провела бы на грани, и что случилось бы, если бы времени прошло слишком много. После того, как она чуть не умерла после обычного кошмара, Вероника уже не была уверена в своей неуязвимости. Потому что во сне умирают только беспомощные старики, но никак не относительно бессмертные девушки из другого мира. Процесс регенерации дал сбой. Его пришлось запускать. Демоны. Цунаде любезно поделилась с ней бумажками с планшета. Изучив их вместе, обсудив и придя к совместному выводу о том, что контроль всё же необходим, женщины выработали простую схему лечения: ежедневный мониторинг показателей, капельницы два раза в день и соблюдение относительного покоя. Вероника поразилась тому, с какой лёгкостью назначила самой себе целый курс бесполезных обычно витаминов. Видимо, начинал формироваться внутренний профессионализм – она видела показатели и тут же спокойно принимала решение, забыв о собственных особенностях. Мысли о нестабильности её тревожили. Когда они закончили, Цунаде помогла вытащить из её тела лишние иголки и молча ушла, мягко прикрыв за собой дверь. Она двинулась дальше по коридору с ежедневным осмотром. Итачи сначала хотел уйти следом и даже почти покинул помещение, но потом убрал ладонь с дверной ручки. Он подошёл к ней, присел на край больничной койки и сжал пальцами ткань собственных брюк, опуская взгляд куда-то в пол. — Давай договоримся, — сказал он глухо. – Никаких необдуманных поступков, хорошо? От его голоса веяло безграничной, всеобъемлющей усталостью. Учихе даже глаза было тяжело держать открытыми, он постоянно прятал их за пушистыми, как у девчонки, ресницами, и отворачивался от всякого источника света. Портер сильнее обняла колени руками. Внутри всё уже привычно сжимало от чувства вины. Он очень сильно вымотался за эти дни. Искал их с Саске по всей Конохе и за её пределами. Гнался через границу ради того, чтобы вытащить из рук Кабуто и вернуть домой. Разбирался с бывшим покровителем и ходил на допросы, как к себе домой. Он откачивал её, запуская лёгкие массажем и вталкивая в неё кислород своим ртом. Он видел её мёртвой. И при этом держал себя в руках, пока она в очередном приступе запоздалого подросткового бунта лезла в окно и нарушала больничный режим, распивая чаи с Изаей. — Хорошо, — согласилась она покладисто, наблюдая за тем, как он горбит непривычно спину. Позволяя ей видеть себя разбитым. – Но я просто хочу, чтобы ты понял. Это не было необдуманным поступком. Мне очень тяжело здесь находиться. Мне кажется порой, что меня вот-вот накроет снова, как тогда, после встречи с Тоби. Здесь всё напоминает о Кабуто. Здесь пахнет также, здесь тоже капельницы и инструменты. К этому нужно привыкнуть, но у меня отчего-то плохо получается. Он неуверенно покачал головой, косясь на неё с лёгким беспокойством во взгляде. — Ты не говорила, что это было так тяжело. Момо поджала губы. Да, не говорила. Как и помалкивала о том, что увлёкшийся Кабуто забывал об анестезии и обезболивающем. Рассказывать сейчас о том, насколько же всё было плохо — лишь ещё сильнее огорчать находящегося на пределе Итачи. Его и Саске почти довёл до срыва со своим внезапным порывом к кровохарканию. Становиться последней каплей в этой чаше сейчас не хотелось, и так сегодня наворотила дел, за которые будет извиняться до седых волос. — Не говорила, — ответила она просто. Итачи вздохнул и потёр ладонью сухие, покрасневшие от напряжения и бессонницы глаза. Ему бы про очки вспомнить. — Я думал, что всё будет как в прошлый раз, когда мы с Кисаме забрали тебя оттуда. Опять за старое — слишком много мыслей, как у него от них голова не взрывается порой. Портер стащила со своих ног одеяло и подползла к нему ближе, поджимая под себя ноги. — Не думай, пожалуйста. Хотя бы сейчас. За окном почти ночь, тебе нужно отдохнуть. Тебя уже освободили? — Да, — он как-то рассеянно отмахнулся, — я пойду к Саске. Внутри кольнуло догадкой, когда она воскресила в памяти вид палаты младшего Учихи. Такая же одиночная койка, как у неё, пара тумбочек в стекле и металле, стойка с капельницей, аппарат для искусственной вентиляции лёгких, пластиковый стул для посетителей. И где Итачи нашёл себе место для сна? — Там же негде лечь, ты спишь на стуле? – Всмотревшись в то, как он упрямо поджал губы, Вероника чуть ли не подавилась воздухом от возмущения и внезапного, бьющего по затылку осознания, — Ты что, совсем дома не появляешься? — Ночью здесь нет людей, уходить опасно, — он упрямо, почти по-детски скрестил руки на груди, принимая самый невозмутимый вид, — днём я не переживаю за вашу безопасность так сильно, потому тут дежурит Наруто-кун. Он что? — Так, стоп, хватит, — она не удержалась всё же – пихнула его кулаком в бок, загораясь от злости. Его дурные совершенно самоотверженность и мания контроля порой не знали границ и пределов. Да, он переживал за них, да, беспокоился. Но дежурить в госпитале, не доверяя безопасность сторонним? – Ты ложишься здесь и точка. Не в первый и не в десятый раз. Тебе нужно нормально поспать, а не гробить свою спину на стуле для посетителей. С Саске ничего за одну ночь не случится, а завтра мы что-нибудь придумаем. — Я в порядке. На донышке тусклых чёрных зрачков загорелась опасная краснота. Но времена, когда её пугал шаринган, уже давно прошли. — Твои мешки под глазами уже на два спасательных круга похожи. – Безжалостно отрезала она, пряча за своей ворчливостью искреннее волнение. – Иди в душ, снимай с себя форму и ложись спать. Или я пойду одолжу у медсестёр конский транквилизатор. С места он, конечно же, не сдвинулся, так что решать проблему пришлось радикально. Момо просто схватила его за запястье и стащила один из форменных наручей в несколько лёгких движений. Итачи отреагировал слишком медленно. То ли не был, на самом деле против, то ли просто вымотался до такой степени, что не хотел даже пытаться с ней дальше пререкаться. Он осмотрел рассеянно освобождённую руку и вздохнул только, позволяя ей измываться над собой дальше. Со второй половиной комплекта и жилетом она справилась намного быстрее. Учиха не мешал, он просто сидел и с лёгкой долей любопытства во взгляде наблюдал за тем, как она мерно снимает с него экипировку, небрежно откидывая детали куда-то в угол палаты. Она уступила ему, позволив отнести себя в больницу. Он уступил, разрешая уложить себя отдохнуть. Не считая редких моментов упрямства и эгоизма, они готовы были идти на любые скидки со своей стороны ради комфорта друг друга. За жилетом в полёт отправилась оружейная сума, затем ещё одна, а потом Вероника слезла с койки и опустилась перед ним на колени, чтобы помочь снять защитные поножи. Итачи дёрнул ногой, но тут же снова расслабился. — Какая же ты порой упрямая. В ответ Момо только совсем по-учиховски хмыкнула и задрала на мужчине левую штанину. Один из поножей был серьёзно повреждён ударом, с Итачи сталось бы умолчать о трещине в кости при Цунаде и заняться самолечением, как раньше, но с ней подобное не пройдёт. Ей ещё предстоит заставить его снова глотать свои пилюли. Вероника с трудом и дискомфортом сконцентрировала чакру в ладони, чтобы просканировать поврежденный участок, но стоило только вокруг ладони образоваться привычному приятному свечению, как Итачи слишком резво для с полминуты назад расслабленного человека сжал пальцы на её запястье и потянул на себя, вынуждая подняться с колен. — Я в порядке. Лечи себя. — Но... Итачи покачал головой. Упрямец, простите Ками. Портер демонстративно закатила глаза к потолку, мысленно сделала себе пометку подослать к спящему Учихе кого-нибудь из персонала, а затем сделала приглашающий жест в сторону ванной комнаты. Для полноты картины она очаровательно улыбнулась. — Мне тебе и с этим помочь? Эта немного едкая фраза, произнесённая самым невинным тоном, подействовала на Итачи подобно уколу адреналина. Он подскочил на ноги и почти бодро направился в душ, по пути бормоча что-то под нос. Соблазн пойти следом, несмотря на его самостоятельность, всё равно был велик. Заглянуть в соседнюю комнату хотелось просто для того, чтобы убедиться в том, что он не уснёт и не захлебнётся там, разморенный теплом. Собственный дурной опыт делал её слишком подозрительной. Хвала Ками, обошлось. Уже через десять минут, завёрнутый в подозрительно подходящий ему по размеру больничный халат, Итачи вывалился из пропитанного паром помещения. Плохо выглаженная вафельная ткань смотрелась на нём до безобразия нелепо и напоминала о той безумной неделе, когда она спала на кушетке для гостей и ожидала прихода его палачей. От чувства дежавю избавляли мокрые, небрежно собранные в хвост волосы и лёгкий, почти здоровый румянец на скулах. Оставив его ненадолго, она тоже приготовилась ко сну, расставив в ванной комнате свои баночки и опробовав тут же половину из них. Тело после приступа жара казалось липким, так что она хорошо потёрла себя губкой, отмечая с затаённой радостью, что за эти дни в Конохе избавилась почти от всех швов. Кости при нажатии тоже уже не ныли, мышцы пусть и казались слегка слабыми, но скорее от безделья, чем от последствий работы Кабуто. Приятно было осознавать, что она всё ещё способна подрабатывать Росомахой. И спустя бесконечно скучную неделю сможет выйти на свободу. Итачи сложил аккуратно разбросанную Вероникой форму и устроился на краю койки, она легла рядом, кутая их обоих в тонкое, но немного колючее больничное одеяло. Подсознание гаденьким голосом, подозрительно напоминавшим тенор Джирайи, сигналило о том, что подобное соседство могло закончиться чем-то нехорошим. Но она все эти звоночки старательно игнорировала, взволнованная больше тем, как заставить Итачи нормально отдохнуть. Момо протянула к нему руку и осторожно коснулась кончиками пальцев бледной скулы. Учиха накрыл её ладонь своей и вздохнул, опуская веки. Он зарылся носом в подушку и пробурчал тихо: — Это уже становится традицией. Вероника демонстративно сморщила нос и отвернулась от него, привычно прижимаясь спиной к тёплой груди. Он приобнял её одной рукой. — Я против таких традиций. Не хочу калечить себя для того, чтобы выбить место в твоей постели. Итачи тихо хмыкнул ей в макушку, Портер же крепко зажмурилась и мысленно порадовалась тому, что мужчина не мог сейчас видеть её залившегося краской лица. Ох уж эта двусмысленность. Подсознание снова гадко хихикнуло. — Обойдёмся без рукоприкладства. На том и сошлись. Уже через минуту дыхание Учихи окончательно выровнялось, и он погрузился в такой знакомый ей из прошлой отступнической жизни поверхностный беспокойный сон, который можно было прервать простым неосторожным вздохом. Раньше её пугало то, как Итачи резко просыпался, сверля её своими красными глазами, стоило ей перевернуться или попытаться поудобнее устроиться рядом. Она чувствовала тогда себя зайцем, лисицей, которую круглосуточно выслеживают и гонят по лесу собаками. Сейчас она переживала лишь о том, чтобы не потревожить его и дать хотя бы немного отдохнуть. Сдавшись собственной накопленной усталости, Момо всё же уснула. И открыла глаза уже глубокой ночью, когда полная луна своим светом слишком настойчиво пыталась залезть к ней под веки. Поморщившись, девушка попыталась незаметно отвернуться, зарыться в подушку или нырнуть носом под одеяло, но поняла, что накрахмаленные простыни практически скрипят. Сложить бы незаметно печати, создать клона и послать его задвинуть шторы, но хлопок будет слишком шумным. Можно было бы прикрыть глаза рукой, но её свободная ладонь лежала на животе, поверх пальцев Итачи – убери её, он почувствует. Хотя не хотелось, конечно. Ей было приятно ощущать его тепло. Легко и, самую малость, томно. Какая-то безнадёга, не иначе. Она чувствовала себя загнанной в тупик. Любое её последующее движение будет прокомментировано тихим и хриплым: «Не дёргайся, мешаешь». Почти как в старые добрые времена, когда она делила с ним на двоих один дорожный плащ и не чувствовала ничего, кроме уважения и лёгкого, почти детского страха перед тем, кто был сильнее. — Ты слишком громко думаешь. Момо дёрнулась и чуть было не вскрикнула от неожиданности, когда сзади раздался тихий, хриплый немного со сна голос. Всё же разбудила. — Если бы ты спал так, как положено нормальным людям, то не дёргался бы из-за мелочей. — Я привык быть настороже. — Ага, — она прислушалась к колотящемуся сердцу и вдохнула поглубже, пытаясь унять тахикардию. – Ты меня напугал. Итачи хмыкнул, выдыхая резко ей в макушку. Во сне он каким-то образом подтянулся на подушке вверх, прижимаясь губами к девичьему затылку. — Извини, — без доли раскаяния в голосе протянул он, — для шиноби ты слишком наивная. И чувствительная. — Говоришь, как Изая, — ответила она, не задумываясь, но тут же осеклась, вспомнив о своей обиде. Он всё же манипулировал её чувствами, причём буквально. Заставлял её смотреть на него сквозь розовые очки, создавал на ровном месте влюблённость и влечение, раздувал тусклый огонёк в настоящий костёр. Зачем ему это было нужно? Зачем Данзо приказал ему сделать подобное? И неужели можно создать подобное сумасшествие из ничего? Изая думал, что нравится ей и без техник. Неужели, он просто усилил всё, что сидело внутри? Нужно было отбросить в сторону сомнения и поговорить с ним. Это как минимум интересно. Фыркнув, она повернулась к Итачи лицом, стараясь не сбить одеяло и расползшуюся в стороны юкату, заглянула недовольно в прищуренные от плохого зрения глаза. Оказалось, этот хитрец прятался за ней, как за живым щитом, используя её голову в качестве шторки от лунного света. Взгляд у него был осознанный, совсем не мутный – значит проснулся раньше, чем подал голос. И проснулся окончательно. Уложить его обратно прямо сейчас в любом случае не выйдет, значит, можно нормально поговорить. — Ты знал, что он может манипулировать эмоциями других? – спросила она напрямую, пытливо всматриваясь в родное лицо. – Что он обладает техниками, способными даже бревно превратить в объект сексуального обожания? И что все мои чувства к нему оказались манипуляцией. Он просто играл на моих гормонах и превращал меня в лужицу розового желе. Сказала она это без особого негатива – просто поставила перед фактом и предложила обсудить. Так уж сложилось, что у неё действительно не было никого ближе Итачи. И если её что-то волновало – Портер без раздумий делилась этим с ним, так как не знала другого человека, способного выслушать все её измышления без доли негатива. Итачи был внимательным слушателем и просто далеко не глупым человеком. Он нередко давал ей полезные советы и помогал справляться с безвыходными, на первый взгляд ситуациями. Она думала, что он поможет ей разобраться и сейчас. Но случилось нечто другое. Учиха как-то весь подобрался, не просто напрягаясь всем телом – каменея. В его глазах появился незнакомый ей холод, зрачки начали краснеть, а ладонь на девичьей талии напряглась, надавливая на кожу. Не неприятно – просто чувствительно. — Не знал, — прохрипел он тихо, делая паузу. Облизав непроизвольно нижнюю губу, он спросил с затаённой угрозой: – Он тебя… обидел? Смысл его слов дошёл до неё не сразу. Но когда дошёл – Вероника тут же встрепенулась. Ками, о чём он только подумал? — Что? Нет! – она аж села в кровати, настолько всполошилась. Скулы залило стыдливым румянцем, она прикрыла лицо ладонями, стараясь скрыть свою реакцию. – Он не настаивал, да и вообще мы ни разу… Ками, это же моя личная жизнь. Почему я вообще отчитываюсь? Учиха поднялся следом. Заправил нервно растрёпанные волосы за ухо, подтянул сползший с плеча халат и аккуратно опустил ладонь ей на плечо. Он погладил успокаивающе скользкую ткань юкаты, извиняясь безмолвно за свой бестактный вопрос. И выдохнул, словно с облегчением, отпуская напряжение из тела. — Если так, то хорошо, — увёл тут же в другую сторону, чтобы не стеснять своим вниманием. – Как ты поняла? Стоит рассказать правду – он тут же поймёт, кто именно помог ей сбежать из больницы. Но, с другой стороны, он и так скоро обо всём узнает. Отнекиваться Вероника смысла не видела – сама завела этот разговор. — Он не смог рассказать из-за печати, но намекнул, что ему приказали, — постаралась она обойтись общими фразами. — И он наслал туман мне в голову, чтобы подтолкнуть к себе, как только ты отбыл в страну Камня. Показал, как это работает – жутковато, если честно, будто теряешь контроль над своим телом. Неужели он не рассказывал? — Нет, он ни разу при мне не пользовался подобным. И в досье нет никаких намёков, — произнёс Итачи мрачно. Он немного нервно постукивал пальцами по её плечу, судорожно размышляя над чем-то. Вспоминая, анализируя. — С другой стороны, теперь понятно, почему ему так легко работалось в шпионаже. И почему Данзо-сама давал ему столько свободы. Мне с ним поговорить? Вопрос практически общий, заданный почти спокойным тоном. Но сегодня Вероника била все рекорды по пониманию намёков Учихи. Он что, хотел вступиться за её честь? Начистить Изае уши за то, что он против её воли, считай, лез к ней целоваться? Она и сама бы не прочь выдать ему хорошую затрещину, но вот только злиться не получалось от слова совсем. Приказ всё же. Все в этом мире жили приказами и становились их заложниками, чтобы не получить клеймо предателя. Жил ими и он. Лишивший жизни собственную семью ради чьих-то поганых амбиций. Момо покачала устало головой. Обняв себя руками, она посмотрела на застывшего рядом мужчину. Злившегося, она видела, как раздуваются крылья носа от сдерживаемых эмоций. На что он так гневился? На то, что недосмотрел опять, позволил этому произойти и наблюдал безмолвно за тем, как она неделями позволяет касаться себя другому мужчине? Он ведь, хвостатые вас дери, был привязан к ней. Как рассказать ему об этом? Как не ошибиться? Как удостовериться в том, что он не перегорел? Как не потерять из-за проснувшихся чувств то, что они несли в сердце эти долгие месяцы? — Не нужно. Шиноби ведь не могут оспорить приказ, он и не оспорил, — ответила она совсем не то, что хотела. Горло стягивало проволокой. Потому что она осознала неожиданно – он ведь работал с Изаей вместе. И выполнял любые поручения Шимуры, какими грязными бы они ни были. – Ты бы тоже, наверное, не стал оспаривать. Итачи напрягся снова, замолкая ненадолго. Сжал пальцы, провёл ладонью по её предплечью, почти с нажимом. Обвил девичье запястье, опуская большой палец на бьющийся пульс. Потянул на себя, вынуждая избавиться от преграды в виде прижатых к груди рук и второй рукой поддел мягко кончик носа. Заглянул в глаза со знакомым уже тупым отчаянием. В прошлый раз он смотрел так на неё возле храма Накано. От этой близости у неё сбилось дыхание. — Я не горжусь некоторыми своими решениями, — начал он осторожно, словно прощупывая почву. Словно готовясь признаться в грехах куда более страшных, чем соблазнение девиц. — Иногда нам ставили не совсем этичные цели и требовали не самых лучших методов. Порой я действовал сам, исходя из потребностей миссии. Но даже если бы я получил подобное задание… Я бы никогда не скрыл от тебя подобное. И не позволил бы себе прикоснуться к тебе без твоего разрешения и согласия. Сердце предательски заныло в груди, забилось отчаянной птицей, слабое, такое бесконечно слабое и покорное перед ним. В словах Итачи был сокрыт тайный, но такой желанный для неё смысл. Тот самый ключ к шифру его необъяснимого поведения. Разгадка затянувшейся на долгие месяцы игры в доверие и тактильность. Банальная, невероятно простая и очевидная, она сейчас стала для неё настоящим откровением. Итачи отшатнулся от неё тем самым утром, когда осознал, что обнимает, словно любовник, пускай она и не вырывалась, вопя о поруганной чести. Он отстранился, когда она, поднявшись на мысочки, практически поцеловала его в госпитале, опустив веки и затаив сбившееся дыхание. Да он же практически лежал на ней тогда, на энгава, касаясь её лба своим, такой потерянный и уязвлённый. Стоило напрячь память, и Момо вспомнила десяток случаев, когда любой другой уже просто взял бы своё, не думая и не сомневаясь. Но Итачи не просто держал всё в себе – ждал терпеливо, пока она откроет глаза и увидит в нём больше, чем просто друга. Осознает свои чувства и разрешит ему сделать первый шаг. Не намёками, не знаками, не особыми движениями веера и ресниц. Произнесённым вслух, озвученным добровольно и осознанно «да». У неё запекло глаза и стало так тесно в груди от дурного волнения и накрывшей внезапно робости. От пристального, но такого уязвимого взгляда, от поглаживающего прикосновения к чувствительной коже запястья. От того, насколько красивым он был в лунном свете. Она любила его. — Тогда, — прохрипела она еле слышно, — у тебя есть моё согласие. — Вероника… Она не дала ему закончить – разогналась и прыгнула в эту пропасть, забыв прицепить страховочный трос. Обняв ладонью любимое лицо, подалась вперёд и поцеловала первой, крепко прижимаясь к тонким, поджатым губам. В голове разом стало совсем пусто, как в заброшенном ковбойском городишке. Все сомнения, все страхи, все ночи, проведённые в беседах с его мороком – всё растворилось, рассыпалось пеплом и унесло потоком бешено разгонявшейся в артериях крови. Сердце заколотилось прямо в горле, она упрямо сглотнула, пытаясь вернуть его на место. Но тут же забыла об этом, когда Итачи, сбитый с ног её инициативой на несколько долгих секунд, отмер. И, выдохнув резко, ответил ей, раздвигая губы и обхватывая ладонью девичью шею. Это не было похоже на бешеный пляс гормонов, как с Изаей. Не походило и на исследовательское любопытство, какое она ощущала рядом с Чедом. Веронике казалось, что к нервным окончаниям подвели десятки проводов – она разом стала такой бесконечно чувствительной, что это местами граничило с болью. Каждое прикосновение ощущалось в разы сильнее, каждый поцелуй током бил по позвоночнику. И каждый следующий был желаннее предыдущего. Итачи касался её только губами, мягко исследуя девичий рот, сползая к скулам, подбородку и линии челюсти. Он оглаживал её шею, приятно до дрожи и поджимающихся от странного, тяжёлого волнения пальцев. Дышал через раз, рвано, чуть ли не заглатывая воздух. Не мог позволить себе оторваться хотя бы для того, чтобы перевести дух – всё тянулся, тянулся к ней, безотчётно, почти на инстинктах. Вероника цеплялась за него, как утопающая, прижималась всем телом, не скрывая, как сильно и как давно хотела быть к нему настолько близко. От его запаха кружилась голова. Жасмин, мыло, горькая взвесь лекарств и оружейная смазка — дикий коктейль, забивающийся в ноздри и оседающий внутри гортани, оплетающий лёгкие невидимым дымом, проникающий в сосудистую систему. Ей хотелось вдохнуть полной грудью и задержать дыхание до тех пор, пока не померкнет сознание. Впитать в себя, присвоить, позволить ему оставить свой несмываемый след. Ками, она выбросила бы в помойку все те редкие романы, что успела прочитать за свои долгие двадцать лет. Ни один из них не в состоянии был описать то, что она чувствовала — такая маленькая, дрожащая от волнения и предвкушения, потерянная в его руках, пригретая теплом чужого тела и бьющимся совсем рядом с ней сердцем. Разорвавшая цепи, державшие в узде слишком живые, исходящие кровью эмоции. Отпустившая, признавшая, что, наконец, делает то, чего на самом деле хотела. Сбросившая прилипшие на клей иллюзии, обнажившая настоящую себя — жадную до его прикосновений, льнущую, отчаянную, влюблённую. В какой-то момент Итачи с нажимом провёл подушечкой пальца по её горлу, немного надавил на подбородок и играючи, почти нежно прикусил зубами нижнюю губу. Момо показалось, что она сейчас отъедет. Слишком хорошо. — Подожди, — потребовала она, судорожно втягивая воздух и силой сбрасывая с себя морок. Ей нужна была передышка, или это не закончится ничем хорошим. Итачи, заслышав стоп-слово, тут же отстранился, решив, видимо, что сделал что-то не так. Даже руку попытался убрать, но она не позволила – накрыла её сверху своей. – Я… Не то, чтобы давала особо поводов. В какой момент ты понял, что я тоже… не безразлична к тебе? Смотреть на него было почти больно. Темноволосый, черноглазый, опасный, со спящей внутри огромной силой – он мог сейчас одним движением этой самой руки свернуть ей шею. Он умел делать больно. Но Итачи держал слишком бережно, едва касаясь кожи. В зрачках только – кромешный ад. Высокоградусный коктейль из всего того, о чём мамы обычно предупреждают хороших девочек, решивших связаться с плохими парнями. Будь это кто-то другой – она бы испугалась. С ним же страшно не было ни капли. Итачи вздохнул судорожно, давя рвущийся наружу смешок. Осознав, что её остановило только врождённое любопытство, он уже более смело скользнул ладонью выше и провёл пальцем по опухшей от поцелуев губе. Скользнул немного внутрь, задевая ногтем кромку зубов. Наблюдая за ней так внимательно, что непроизвольно вставали дыбом волоски на затылке, прямо под его рукой. — Ты так старательно звала меня, пока металась в бреду после возвращения в Коноху, что заставила покраснеть половину персонала. Вероника залилась краской. Вот почему Хокаге периодически смотрела словно сквозь неё, даже когда читала нотации. Это избавляло от необходимости объясняться. Но поднимало новые вопросы, среди которых был самый первый и очевидный: — Что, прямо настолько художественно? Итачи хмыкнул, склоняя голову к плечу. Глаза его – два колодца, две чёрных дыры, манили к себе, как зачарованные. Не смея противиться этому потустороннему зову, она подалась навстречу и чуть было не забыла, как дышать, когда он встретил её на полпути, выбивая тем самым последние предохранители. Срывая к чертям остатки самообладания и вдолбленные этим миром правила приличия. Одним глубоким поцелуем выдавливая из неё первый тихий стон и тут же — следующий. Уверенным, собственническим движением обхватывая свободной рукой за талию, сминая ткань юкаты. Потянув её на себя, Итачи безмолвно спросил разрешения и, получив в ответ кивок, усадил девушку сверху, помогая ей обхватить свои бёдра ногами. Он скользнул ладонью выше, пересчитывая костяшками пальцев позвонки, оглаживая крылья лопаток. Тонкая ткань домашней одежды почти не мешала – ей хотелось выгнуть спину, чтобы прочувствовать ярче каждую долю этого касания. Ощутить острее, как он гладит её за ухом и дышит шумно, касаясь кончиком языка покрывшейся мурашками кожи. Как скользит пальцами вверх по ногам, как выдыхает порывисто от её попыток устроиться на нём поудобнее. Итачи легко, почти ласково потянул её за волосы, молча прося запрокинуть голову. И она послушно открыла ему беззащитную шею, подставляясь под сползшие вниз поцелуи. Вдохнула поглубже, плавясь от ласкающих, щекочущих прикосновений к чувствительной коже, к сжимающимся на горле зубам, и протянула на выдохе: — Итачи. Он замер, напрягаясь всем телом. Отодвинулся немного, смотря на неё с какой-то дурной надеждой, лёгким неверием в мутном взгляде. Вероника, осознав, что только что сделала, тут же закрыла ладонями рот. Демоны, какая пошлость. Она выстонала его имя, как какая-то куртизанка из романов Джирайи. Увидев её реакцию, Итачи скользнул пальцами свободной руки вдоль её носа: — Вот примерно так и звала. – Он немного лукаво улыбнулся, стараясь сбавить градус её смущения. Невозможный, прекрасный, такой красивый... – Можно? Кончики пальцев едва ощутимо коснулись обнажившихся ключиц. Двинулись немного в сторону и поддели ткань юкаты, проникая под неё. Почти невесомо, снова на грани щекотки, вырисовывая круги и спирали, поднимая мурашки. Хвостатые, да что он с ней делает? Вероника непроизвольно опустила веки, погружаясь в эти простые движения, как в реку. И обомлела, когда поняла, что он остановился. — Веро-о-ника, — он прошептал это ей на ухо, коснулся губами линии челюсти. – Можно? Сглотнув, она отняла ладони ото рта и ответила дрожащим голосом, подписывая себе приговор: — Да. Пожалуйста. Двумя словами Вероника открыла портал в самый сладкий, самый невыносимый на свете Ад. Едва услышав её голос, Итачи нырнул одной рукой вниз, подозрительно ловко распуская завязки женской юкаты, стягивая её с девичьих плеч и прижимаясь губами к открывшейся коже. Степенно, медленно избавив её от лишней ткани, он обнял ладонями её талию, пересчитал немного выступающие рёбра, обвёл по кругу поджавшуюся грудь, огладил ягодицы и бёдра, почти завороженно наблюдая за тем, как обнажившаяся кожа, светящаяся в лунном свете, вслед за каждым прикосновением всё сильнее покрывается мурашками. Веронику такое внимание к себе немного смущало, она краснела и кусала нервно губы, пытаясь стыдливо прикрыться. Пускай Итачи видел её любой за эти долгие полтора года — она отчего-то боялась его разочаровать и пыталась спрятаться, прижимаясь к нему теснее и скрещивая руки на груди. Он это, конечно же, заметил. — Вероника, — он опустил ладони на подрагивающие плечи, оглаживая большими пальцами тонкую кожу, — что я сказал, когда увидел тебя в том безвкусном цветастом коктейльном платье? — Что мне нужно подкрасить губы? — ответила она отстранённо, едва вспоминая, как выглядело то самое платье и почему он назвал его безвкусным. — Я сказал, что у тебя привлекательная внешность, — он наклонился и едва ощутимо коснулся губами её лба. — И я не соврал — ты красивая. Сильная. Невероятно добрая и щедрая. Тебе нечего стесняться. Он, кажется, бессовестно забалтывал её, скользя губами по лицу, а пальцами — вдоль рук, разжимая их постепенно, разводя в стороны и снова открывая себе доступ к желанному телу. Итачи мягко, но настойчиво скользнул кончиками пальцев по поджавшемуся животу и выше, накрывая напрягшуюся грудь и, как пьяный, снова припал к её губам. Погружая в сладкую, тягучую топь, из которой не было выхода. Делая с ней что-то такое, отчего снова хотелось отключиться. Оторвавшись на миг он скользнул к её уху и мягко спросил: — Мне остановиться? Это звучало бы провокацией, если бы не его тон — вполне серьёзный и ровный. Если бы не взгляд — поплывший от желания, таящий внутри десятки демонов. Вероника знала — стоит ей попросить, как он тут же разожмёт руки, пусть будет гореть сам до скрипящих зубов и побелевших от давления костяшек пальцев. Она чувствовала, как он еле сдерживается, как раздуваются ноздри от каждого её неосторожного движения и попытки усесться сверху поудобнее. Она, краснея и кусая губы, ощущала, как сильно он её хотел. Но понимала вместе с тем — Итачи слишком серьёзно относился к её доверию и не мог позволить себе переступить границы без её разрешения. С ним было безопасно. И оттого так томно. Вдохнув поглубже, она вытянулась струной и интуитивно, почти неосознанно качнулась на нём, дёргаясь от странного, почти неощутимого удовольствия, когда он зашипел еле слышно прямо ей на ухо, сжимая пальцы на предплечьях. Это странно подстегнуло её, придавая той самой уверенности, которой так не хватало. Уперевшись ладонями ему в плечи, она сглотнула и прошептала: — Не останавливайся. Больше нет. Мир вокруг поплыл, когда Итачи одним слитным движением подмял её под себя, почти бережно укладывая на жёсткий матрас больничной койки. Руки у него немного дрожали от сдерживаемого напряжения, она чувствовала подёргивание пальцев и тонула, тонула вместе с ним подаваясь навстречу, выгибаясь, подставляясь. Отдавая себя. Стыд и смущение отступали прочь, оставаясь в прошлом. С каждым горячим поцелуем, невидимым клеймом, оседающим за ухом, вдоль линии челюсти, на шее, над сердцем, под грудью, у солнечного сплетения, влажной цепочкой до пупка и ниже, она ощущала, как всё сильнее загорается изнутри голодом, томительным, тяжёлым напряжением. Оно питалось его касаниями, наполняло её тело изнутри, заставляя его практически звенеть, как натянутую до предела тетиву боевого лука. Вероника не понимала, как помочь ему, не знала куда деть непослушные руки, хаотично оглаживающие мужские плечи, спину и грудь. Не в силах наблюдать безучастно за тем, как он с исследовательским интересом изучает губами кожу над немного выпирающими тазовыми костями и гладит с нажимом поджимающиеся бёдра, она запустила ладони в волосы Итачи и притянула его к себе, лёгкими касаниями помечая налившиеся румянцем лицо и шею. Вероника охнула, когда он мягко взял её за запястье и потянул ладонь вниз, к поясу своего халата. Ещё одна безмолвная просьба, которую она не могла не выполнить покорно, пока он зацеловывал её ключицы, перегружая практически этой лаской нервную систему. Она помогла ему раздеться, ругаясь на жёсткую вафельную ткань и неловко с непривычки путаясь. Спустила халат с плеч, выкинула куда-то не глядя и чуть было не застонала в голос, когда он со сбивчивым «спасибо» прикусил и так опухшую от поцелуев нижнюю губу и ласково чмокнул в нос. Она знала его тело. Видела его раньше, когда помогала сбивать жар в дешёвой традиционной гостинице. Тогда он, измождённый долгим путешествием, лихорадкой и периодическим приёмом сомнительных препаратов, казался ей болезненно худым. Но за год в Конохе Итачи набрал несколько фунтов и казался теперь стройной берёзой - высокой, гибкой, но способной выстоять под напором любого урагана. Высушенные годами тренировок эластичные мышцы прятались под тонкой, покрытой сеткой еле заметных шрамов и вен кожей. Они были похожи на дорожную карту, и к каждой из самых мелких трасс хотелось прикоснуться, проехаться по ним кончиками пальцев. Она хотела исследовать его всего также, как это делал он — медленно, степенно, со вкусом. Но Итачи, кажется, едва контролировал себя, а потому перехватывал у неё инициативу раз за разом, припадая к каждому дюйму её тела с жадностью дорвавшегося до воды путника, месяцами жившего в пустыне с мыслями о капле влаги. Зажигал на ней сотни маленьких невидимых костров, гревших её до выступающего редкими каплями пота. Раздувал уверенно томящуюся углями страсть, обращая её настоящим пожаром. И, отпустив себя окончательно, она расслабилась и отдала ему в руки контроль над ситуацией. К чёрту формальности, правила приличия и факт незапертой двери в палату. К демонам все внутренние тормоза, предрассудки и убеждения. Осознанно ли, подсознательно, они слишком долго оттягивали этот момент, чтобы теперь пятиться назад и отводить взгляд. Узкая больничная койка, да и больница в целом, была далеко не лучшим местом для «постельных приключений», как их именовал Хошигаки. Им обоим стоило избавиться от синяков под глазами, выспаться и хотя бы поговорить для начала о том, что происходило. Отправить мальчиков на длительную миссию, запереться в спальне и не выходить оттуда больше суток. В конце концов, высказать вслух всё то, что сидело внутри и не давало покоя. Но всё это будет потом. После. Итачи огладил пальцами один из ещё не успевших зажить шрамов над её бедренной костью и скользнул ладонью ниже, между инстинктивно сжимающихся бёдер. Испугавшись на миг слишком острых, слишком необычных ощущений Вероника, охнув, прикусила губу и немного больно схватила его за плечо. Он снова замер, внимательно заглядывая ей в глаза. Красноглазый тенгу, вечный, всесильный, могущественный… — Всё в порядке? Его и так низкий голос от возбуждения совсем просел, превращаясь просто в какое-то непотребство. От одной короткой фразы её прострелило током, воздух выбило из лёгких одним мощным толчком. Думать с таким хаосом в голове и пожаром в теле было почти невозможно, но Вероника всё же облизала нервно губы и произнесла на выдохе, зная, что только он поймёт: — Всё в порядке. Я просто… — Я знаю. Он наклонился к ней ближе и нежно, — ками, как же нежно, — боднул её нос своим. Коснулся губами одного уголка рта, второго, поцеловал глубоко, так медленно и томно, что из головы выбило все лишние мысли. Отвлёк её десятком поверхностных, щекочущих прикосновений и вернулся обратно, скользя пальцами туда, где было горячо и нужно. Сжигая напрочь те мосты, о существовании которых она даже не подозревала. Срывая с неё последние стопоры и ограничители. Медленно, неспешно купая в незнакомом ранее удовольствии и питая внутренний голод, растущий с каждым уверенным движением. Затыкая её сбитые вздохи поцелуями, выпивая их вместе с кислородом. Подводя к краю, за которым пряталась немного пугающая, но такая желанная неизвестность. — Ве-ро-ни-ка. Было что-то разрушительное и одновременно трогательное в том, как у поплывшего от желания Итачи прорезался акцент. Произнесённое по-новому имя ощущалось иначе, мягче, интимнее. Так, словно оно действительно принадлежало только ей и могло быть произнесено только им. Растрёпанным, дышащим почти загнанно, с чёрными безднами зрачков, горящими скулами и зацелованными губами. Сердце сжалось от больной, ненормальной нежности. Тело же скулило от желания быть ближе и заполучить его полностью. Без остатка. — М? — промычала она едва слышно, оглаживая кончиками пальцев сухие мышцы спины. — Я обещал. Можно? Глаза в глаза. Прямо, честно, без единой попытки увернуться от неё и сбежать, как делал порой раньше. Капитулируя, разворачивая перед ней белый флаг, опускаясь на колени. И открывая, наконец, свою истерзанную душу. Итачи был перед ней обнажён, целиком и полностью. Она принимала его, без тени сомнений и сожалений. Принимала и отдавала себя в ответ. Обняв родное лицо ладонями, Вероника огладила кончиками пальцев носослёзные борозды и прошептала в его губы: — Можно. Тебе можно всё. Кажется, подобные фокусы были запрещены правилами госпиталя. Но кого сейчас волновали такие мелочи.