Тень на стене

Мирабель открыла глаза и бездумно уставилась на тростниковую крышу. В голове шевельнулось воспоминание о ее времени — и внутри все словно смерзлось в ледяную глыбу. Она медленно села на полу и повела плечами. Было довольно прохладно, пусть даже сейчас она попала сюда не в ночной рубашке, а в своей обычной одежде… и опять без очков. К счастью, во сне она всегда видела хорошо. Мирабель вышла наружу и огляделась, сразу находя взглядом Идакансаса. — Здравствуй, дева моя. — Привет, — она с любопытством вытянула шею, рассматривая фигурки на земле — в первую минуту ей вообще показалось, что на земле лежат младенцы. Хоть она и разглядела, что это лишь статуэтки, впечатление было жутковатым. — Что это? — Чунсо. Мирабель осторожно присела рядом, не боясь испачкать юбку — даже если и останется пятно от золы, то ее никто, кроме Идакансаса и не увидит. Она хотела дотронуться до одной фигурки, но он перехватил ее ладонь в воздухе. — Не надо. Это жертвы для божества могил. Не хочу, чтобы на них остался твой след. — Мирабель вздрогнула, глядя на чунсо с опаской. — А зачем… столько? — По числу всех, кто живет в общине. Жрец племени Музо наслал на наши земли лихорадку… — Идакансас хмыкнул. — И этой ночью Гуахайоке получит богатую жертву. А племя Музо — засуху. Мирабель покачала головой. На некоторых фигурках она заметила повязанные разноцветные нити, а парочка и вовсе была обмотана тканью. — А без засухи никак? — спросила она, глядя, как он связывает травы в пучок. — Если мы никак не ответим, это будет значить одно из двух: либо я настолько слаб, что можно напасть на нас, либо я не считаю их племя угрозой… и это тоже повод напасть. А если я нашлю на их поля засуху, значит, и я достаточно силен, и их не считаю слабаками. — То есть, ты хочешь сказать, наслать на них засуху — это… жест вежливости? — Мирабель, не удержавшись, рассмеялась. Идакансас кивнул, улыбаясь. — Как все сложно. А можно, я… — Нет, дева. Не стоит тебе привлекать внимание владыки могил, особенно сейчас. — Он поднял голову, отмечая положение солнца. — К закату я уйду — и ты останешься здесь. Не ходи за мной и не пересекай реку. — Хорошо, — Мирабель кивнула, даже не споря. Может, это и суеверие, вроде того, что нужно постучать по дереву или бросить через левое плечо щепотку соли, чтобы отогнать зло, но в этом времени, кажется, это действительно имело смысл. К вечеру он ушел, завернув чунсо в ткань, разрисованную красными и зелеными символами, и Мирабель заметила взгляды, которые люди бросали ему в спину: надежда и страх. Невидимая для остальных, она устроилась поближе к огню. Племянник — и ее далекий предок, — старательно разливал какой-то травяной отвар в чаши, которые ему протягивали, и Мирабель, принюхавшись, узнала знакомые нотки: мама тоже готовила что-то похожее, особенно в сезон дождей. Правда, мама добавляла в отвар сахар или мед, чтобы подсластить горечь. Когда солнце скрылось за горизонтом, люди — переглядываясь и перешептываясь — быстро разошлись по своим домам. Ее предок — Мирабель, не выдержав, мысленно окрестила его bisabuelо, хоть он и выглядел ее ровесником, — залил огонь остатками отвара и, то и дело косясь в сторону холма за пределами поселения, юркнул в свое жилище. Проследив за его взглядом Мирабель увидела яркую точку — огонь. Заскучав, она вышла за ворота и села на берег реки. Ночь была тихой и достаточно теплой, и Мирабель обняла свои колени, запрокидывая голову и глядя вверх. Впервые она была в его времени ночью — и все вокруг казалось особенно непривычным и странным. Вместо высоких гор — бездонное небо, вместо каменных домов — хижины из тростника и глины… Порыв ветра пронесся над землей — настолько холодный, что у Мирабель даже зубы застучали. Вскрикнув, она обняла себя за плечи, испуганно взглянула на вершину холма: костер потух. Она нервно вскочила на ноги и заметила, что у самого берега вода замерзла — протянув руку, Мирабель почувствовала, как хрустнула тонкая, словно крылышко бабочки, льдинка под пальцами. Мирабель переступила с ноги на ногу, борясь с желанием побежать к погасшему огню, и заметила темную фигуру, спускавшуюся к реке. Вытянувшись в струнку, она следила, как Идакансас заходил в воду — и остановился на средине, наклоняясь и погружая руки в воду. Заметив ее, он покачал головой и двинулся к берегу. — Ох, дева… проще уговорить водопад повернуть вспять, — с легкой укоризной сказал он, садясь рядом. Мирабель покаянно вздохнула, незаметно придвигаясь ближе. — У тебя… получилось? — Да. Владыка могил плохо видит, но кровь чувствует всегда. — Мирабель заметила порезы у него на руках и вздрогнула. Идакансас, заметив это, пожал плечами. — Это заживет уже к утру. — А он… ну, не обидится, что ты ему глиняные фигурки дал? — спросила Мирабель, осторожно дотрагиваясь до его руки. — Он не только владыка могил, но и великий обманщик. Так что… нет. Не обидится. Перехитрить божество обмана — это даже почетно. — Он повернул руку ладонью вверх, ловя ее пальцы, и Мирабель улыбнулась, чувствуя, как по коже словно побежали маленькие искорки. — Один гончар, живший давным-давно, так и вовсе ухитрился сбежать от смерти. — И как он это сделал? — она провела кончиками ногтей по его ладони. — Жил на свете один хитрый гончар. Все у него в жизни складывалось удачно, да вот однажды увидел он, что под крышей дома паук уже сплел ему из паутины плот, чтобы переправиться через великую реку, ведущую в мир мертвых. Но не хотелось гончару умирать, и вздумал он обхитрить саму смерть. Вылепил он из глины чунсо в свой рост, обжег его, а внутрь посадил попугая, которого научил словам: «Я здесь». И в назначенный день, на закате, вошел в дом гончара сам Владыка Могил, грозный Гуахайоке. «Подожди! — говорит ему гончар. — Я как раз сделал похлебку из маиса, не хочешь ли отведать вместе со мной?» Удивился Гуахайоке, не так часто его приглашали к столу. Да только хитрец-гончар положил в похлебку столько жгучего перца, что стоило божеству только наклониться над котлом, как его глаза обожгло паром и перцем. Взвыл он от боли, заревел грозно: «Где ты?» — ведь не видел ничего Гуахайоке. А попугай из чунсо закричал в ответ: «Я здесь!» И схватил Гуахайоке чунсо и пропал с ним под землей, а гончар, живой и невредимый, выскочил из дома, в чем был. Пять дней он шел и пять ночей, пока не вышел к другому поселению. Там он назвался Асо, и прожил еще сто лет. Мирабель прислонилась к его плечу, прикрыв глаза и впитывая его прикосновения: легкое, на грани осязания, к коже между пальцами, чуть более ощутимое на ладони, почти дразнящее — по запястью, ловя сбившийся пульс… — И что с ним было в самом конце? Его нашел… — Нет. Ему самому наскучило жить, и он встал посреди чистого поля — и громко назвал свое имя. В тот же миг явился Гуахайоке, и, рассмеявшись, сам сопроводил его в свое царство. — А если бы он не назвал себя… — Мирабель нахмурилась. — Да, так бы и жил до сих пор. Настоящее имя гончара уже позабыто, а Асо — мало ли попугаев в джунглях? Даже если кричать, то не услышит Гуахайоке, не поймет, что зовут человека, а не птицу. — Идакансас помолчал, обводя ее запястье пальцами. — В именах слишком большая сила скрыта, дева моя. Если ты знаешь имя — ты можешь завладеть душой. Потому так много прозвищ, так много имен, звучащих как название растения или зверя. Поэтому нельзя, чтобы имена из твоего времени звучали здесь и сейчас. Разговор стих сам собой. Мирабель следила за тем, как луна медленно плыла по небу, и поежилась, когда от реки потянуло прохладой. Идакансас поднялся на ноги и протянул ей руку и вдвоем они вернулись в поселение. Спать не хотелось — и Мирабель вместо этого устроилась рядом с его циновкой, тихо рассказывая сказку про Кота-разбойника и перебирая длинные черные волосы, пока Идакансас не уснул. Прислонившись спиной к центральному столбу Мирабель прикрыла глаза. Как странно все обернулось: теперь они словно поменялись местами. Он был жив, если бы она положила руку ему на грудь — чего она, разумеется, делать не станет, разве что на секунду… ну, может, на минуту, ладно, — то можно было бы почувствовать биение сердца. А вот она сама — призрак для здешних людей. Она не чувствовала ни голода, ни жажды, ни усталости… Мирабель спохватилась, что прошло уже явно больше минуты, а ее ладонь так и лежит у него на груди, и поспешно отдернула руку. Едва проснувшись, Идакансас смерил ее задумчивым взглядом. — Ты не можешь оставаться здесь вечно, ты же помнишь это? Чем дольше ты в моем времени, тем слабее ты в своем. — Я помню, просто… — Мирабель поморщилась, отворачиваясь. — Я просто не хочу пока уходить отсюда. «От тебя» Несказанные слова повисли в воздухе, и она вздрогнула, почувствовав ладонь на щеке: ласковое, обезоруживающе искреннее прикосновение. — Я понимаю тебя, дева. Даже сильнейшим воинам гуеча нужен отдых. Для Мирабель дни слились в один долгий и бесконечный отрезок времени. Не испытывая усталости, она бодрствовала даже по ночам, слоняясь по тихому и безлюдному поселению, словно какой-то неупокоенный дух. Зато днем было чем заняться: Мирабель смотрела, как создают и красят ткани для одежды, как ювелиры плавят золото и медь, заливая их в формы и создавая украшения или маленькие золотые чунсо, натирая тусклый желтоватый металл травяным соком, от которого фигурки словно горели солнечным светом… Мирабель с интересом провела целый день на поле, где собирали урожай картофеля — первый урожай, как пояснил ей Идакансас. Поначалу на поле были только женщины — они шли между высокими, в две ладони, земляными грядами, касаясь ботвы ладонями, и только следом за ними уже шли мужчины, выдергивая из земли картофель и собирая его в корзины. — Только женщины определяют, когда нам сеять, а когда — собирать урожай. Такова была воля Чиа и мы будем исполнять ее до конца дней. Мирабель бездумно кивнула, глядя, как одна из женщин еле заметно покачала головой, дотрагиваясь до ботвы — и тот кустик картофеля, который она отметила, не стали выдергивать. В другой день она надолго остановилась возле гончара, украшавшего пиалу — он выдавливал на податливой глине узор из треугольников. «Вот бы и мне…» — Мирабель вздрогнула. Она вспомнила, как разбила свою тарелку — но воспоминание было тусклым, будто она смотрела сквозь толщу воды. На какое-то мгновение ей захотелось вернуться, но желание почти сразу угасло. Им будет лучше без нее: мама и абуэла перестанут ссориться, у мамы будет больше времени для Луизы и Изабеллы, не придется его тратить на бездарную дочь, от которой одни только проблемы и головная боль, она не будет занимать место в детской… Мирабель поднялась с колен, отходя от гончара, который даже не подозревал о ее присутствии. Идакансас поймал ее у ворот поселения и повел за собой к холму. — Ты должна вернуться, дева. Нельзя жить в прошлом. Твои собственные воспоминания уже угасают, потерявшись во времени. В один день ты и вовсе забудешь свою семью — ты хочешь этого? Мирабель хмуро покачала головой. Она не хотела их забывать, да… Но некоторые вещи бы ей хотелось навсегда стереть из памяти. Вот только, что-то подсказывало ей, что нельзя так просто указать пальцем на свои воспоминания и сказать: «Вот это оставьте, а вот это забирайте». Вместо ответа она спросила: — Куда мы идем? — Будем звать дождь. Если ты, конечно, хочешь… — Мирабель воодушевленно закивала. А дом… Она вернется, конечно. Потом. Когда-нибудь потом. На вершине холма лежали большие, прогретые солнцем валуны, а между ними чернела костровая яма. Мирабель зажмурилась, чувствуя, как щеки, разгоряченные во время подъема, обдувает легкий ветерок. Идакансас, сдвинув в сторону серый пепел, складывал траву и сухие ветви, выкладывая их в строгой последовательности. Мирабель, затаив дыхание, присела рядом, боясь как-то нарушить ритуал. Он высек искру, и огонь, поначалу неохотно, но все же разгорелся. В воздух поднялся дым — темный и плотный, настолько едкий, что Мирабель, чихнув, пересела в сторону. Идакансас протянул ей три небольшие, чуть длиннее пальца, глиняные фигурки. — Зачем это? — спросила она, осторожно забирая их и разглядывая: одна закрывала лицо руками и лишь с трудом можно было заметить маленькую слезинку, замершую возле пальцев, у другой был злой оскал, третья обнимала себя за плечи, закрыв глаза… — Это твоя боль. Сожги ее. Ты не могла попросить ювелира сделать тебе чунсо, поэтому я их сделал для тебя. Мирабель пораженно молчала, разглядывая чунсо. Он сделал их… для нее? Помедлив, она бросила фигурки в огонь, который, будто и не заметив этого подношения, горел все так же ровно и спокойно. Мирабель слабо улыбнулась — не то, чтобы она верила, что это что-то изменит, но… Дым поднимался к небу ровным столбом и Мирабель кивнула на него: — Не похоже, что будет дождь. — Ты так думаешь? — Идакансас хитро прищурился, набирая в руку пепел. На мгновение его глаза полыхнули зелёным цветом, и он медленно повернул ладонь, позволяя пеплу просочиться сквозь пальцы… Вот только его сразу подхватил порыв ветра, разнося в воздухе. По спине у Мирабель пробежали мурашки, она коротко выдохнула, отводя взгляд. — Вставай, жрица. Или ты забыла все то, чему я тебя учил? — Идакансас протянул ей чистую руку, и Мирабель пружинисто вскочила на ноги. Под кожей словно разлился огонь, выжигая тоскливую горечь. Она помнила, она действительно помнила, как надо двигаться, что говорить и в какой момент. И под веками ослепительной молнией вспыхнуло воспоминание — ее пятнадцатилетие, танец в ночной тишине… — Это был ты, — она даже не спрашивала. — В свой день рождения я танцевала не с Каситой, а с тобой. — Верно. Они замерли друг напротив друга, глядя в глаза. Ветер, и не думавший стихать, раздувал пламя костра, заставляя его трепетать и плясать вместе с ними, а дым послушно стелился над землей, растекаясь вокруг, словно черная пелена. Мирабель улыбнулась, наклонив голову. — Станцуй со мной. Сейчас. — Нет, не Ненкатакоа твой покровитель… Тебя создала Уитака, на погибель мне. — Идакансас шагнул к ней, протягивая руки. — Станцуем, дева моя. Медленно, очень медленно, они двинулись в танце, отражая движения друг друга, и с каждым новым шагом становясь все ближе и ближе. Мирабель поняла, что вокруг потемнело — из-за дыма, или… Где-то в вышине раздался далекий, глухой раскат грома и воздух стал пронзительно свежим и звенящим от напряженной тишины. Они остановились, тесно прижавшись друг к другу — настолько, что она чувствовала биение его сердца. По натянутым нервам словно хлестнуло огненным кнутом, когда его ладони скользнули по спине, вызывая у нее тихий, рваный стон, который заглушил гром, и замерли на бедрах. Мирабель никогда не танцевала вальенато, который абуэла считала верхом неприличия для юных и незамужних девушек, но даже там никогда не стояли настолько близко. Она вздрогнула, когда на них упали первые капли дождя, и резко подалась вперед, к его губам. Дождь, затушивший огонь, никак не желал охладить ее голову — Мирабель, сама себя не узнавая, все тянулась к нему; слишком мало было простых поцелуев, слишком хотелось большего… Его ладони прошлись по бокам — раньше бы она захохотала от щекотки, а сейчас только застонала в губы, вцепившись в его плечи до боли в пальцах. Блузка выбилась из-за пояса юбки и от прикосновения к голой коже внутри словно вспыхнула молния, отражаясь в небе. Грохотало уже над ними, ливень стоял стеной, полностью оглушая и ослепляя — и Мирабель прижалась губами к его шее, слизывая дождевые капли, языком чувствуя его стон. Молния шипящим раскатом ударила где-то совсем близко, заливая все вокруг вспышкой жутковатого света, и сразу с грохотом камнепада прокатился гром, от которого, кажется, даже земля содрогнулась. Идакансас резко сжал ее в объятиях, не давая даже шелохнуться. — Тише, моя погибель, искушение мое… Достаточно мы уже прогневили богов. Мирабель недовольно замотала головой, но странное, непривычное состояние уже схлынуло, смытое ливнем, и на смену страсти пришел не менее жгучий стыд. В небе снова загремело и она вздрогнула, искоса поглядывая наверх: низкие, темные тучи полностью закрыли небосвод. Обратный путь был почти неразличим в дожде, и Мирабель шла, низко наклонив голову и держась за руку Идакансаса. — Почему ты так меня назвал? Они добрались до поселения и сейчас Мирабель сидела у входа, повернувшись спиной — Идакансас переодевал насквозь вымокшую одежду. Ее собственная была сухой и чистой, и Мирабель нервно теребила подол юбки, почти растрепав вышивку. — Потому что я — жрец. Мой долг — молить богов о благе, отдавать им свою кровь, насылать болезни и засуху врагам, творить обряды во славу наших воинов, исцелять больных и передавать сказания о мире. Я не должен желать иного. Мирабель вздрогнула, когда на плечо опустилась прохладная — словно он опять стал призраком из тени — ладонь. — Но я желаю. И богам это… не нравится. Она прислонилась к ладони щекой, все еще не оборачиваясь. По небу крылатым огненным змеем протянулась молния, спустя почти минуту откликнулся гром — уже лениво и тихо. — Я хочу, чтобы ты был живым, — тихо сказала Мирабель, прижимаясь спиной к его груди. — Я вернусь домой… и, не знаю, смогу ли я вернуть Чудо… но тебя я точно верну. — Хочешь поспорить с Гуахайоке?.. Не стоит, дева. Мертвое должно оставаться мертвым, а прошлому место в прошлом. Мирабель прищурилась. Может, она и не получила магического дара, но вот фамильного упрямства Мадригалей в ней было на пятерых.