Тень на стене

Долорес всегда считала, что ей достался самый худший дар из всех возможных. Много ли радости слышать все — абсолютно все и абсолютно всех, от насекомых до людей? Бурчание в животе, оправление естественной нужды — это были вещи, которые ей пришлось научиться не слышать еще с детства, а став старше, она столкнулась и с другими звуками, гораздо более смущающими. Долорес была благодарна Касите, что хотя бы в ее комнате сохранялась тишина, иначе она бы сгорела со стыда или сошла с ума. Слушать чужие голоса, порой, было даже хуже: она знала, кто кому изменяет, с кем и как часто, кто лжет, кто горюет, кто радуется… Лавина голосов и звуков, чужих секретов и пороков, радостей и печалей иногда просто захлестывала ее с головой, и каждое утро она начинала с коротенькой молитвы Богу: «Пожалуйста, пусть сегодня будет хороший день, и я не услышу ничего ужасного!» Ее считали сплетницей и болтушкой — и Долорес старательно поддерживала эту репутацию. Вот только если она и рассказывала, то лишь сотую часть из того, что слышала, просто потому что иначе бы взорвалась от переполнявших ее чувств. Вчерашний вечер стал для нее тяжелым испытанием — даже чудесная комната почему-то пропускала голоса взрослых. Она слышала раздраженный тон матери, ледяную надменность абуэлы, слышала, что tía Джульетта из последних сил сохраняет спокойствие и рассудительность, пытаясь примирить всех и вся… Но ссора — тяжелая, страшная ссора разгорелась, словно сухое дерево от одной-единственной искры, и засыпала Долорес с мыслью: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы мой дар пропал! Я не хочу их слышать!» Она проснулась от испуганного крика tía Джульетты: «Мирабель! Что с тобой? Проснись, милая, пожалуйста, Мирабель!». Долорес вскочила с кровати, торопливо переодеваясь в приготовленную еще с вечера одежду и только выскочив за порог своей комнаты осознала, что слышит не так хорошо, как обычно. Голоса семьи сливались в ровный гул, но он не бил по ушам, вызывая приступ резкой головной боли, а ощущался почти как шум леса в ветреную погоду. К ней бросился перепуганный Антонио, размазывающий по щекам слезы. — Она не просыпается, Лола! И мои звери ушли, я не могу говорить с ними и комната стала обычной! — затараторил он, почти сбивая ее с ног. — Подожди, подожди, hermanito, я не… — Долорес осеклась. Папа отошел в сторону, приобняв маму за плечи, и она увидела tía Джульетту, сидевшую на кровати и тормошившую безучастную Мирабель. — Мама? Папа? Что такое? — спросила Долорес, вот только ее — ну разумеется! — никто не услышал. — Мама! — уже громче повторила она, и Пеппа устало взглянула на нее. — Ох, милая… — мама обняла ее. — Наш дар… наше чудо исчезло, а твоя prima, она… — Она жива! — резко заявил Агустин, замерев в дверях. — Но она не просыпается! — Это ничего не значит! Долорес, зажмурившись, прижала ладони к ушам. Даже без волшебного слуха испуганные, сердитые и растерянные голоса били по нервам. Камило с громким возгласом вдруг сбежал вниз по лестнице, на бегу прокричав: «Сейчас вернусь!» Странным образом это чуть отрезвило всех остальных членов семьи. — Куда это он? — спросил папа, и tío Агустин только пожал плечами. Tía Джульетта все еще обнимала Мирабель, с надеждой глядя в ее лицо. Долорес огляделась. Вчерашние трещины никуда не делись, напротив, они словно разрослись за ночь и стали еще глубже. И… Она тихонько, на цыпочках, прошла по террасе, заглянула в комнату своего брата, затем к Изабелле — трещины были даже там, расползлись от пола до потолка. Долорес вернулась к детской — кажется, это единственная целая комната в их доме. Долорес заметила взгляд абуэлы: очень… спокойный, выжидающий. Она невольно поежилась — конечно, абуэла не очень-то и любила Мирабель, но чтобы совсем не проявлять никаких чувств… Камило вбежал в дом, таща за собой Серхио Толедо — сына доктора Толедо, который, к сожалению, умер двумя годами ранее. Благодаря дару tía Джульетты, Энканто не нуждался в докторах, и потому Серхио волей-неволей стал лечить животных. Долорес неожиданно осознала, что теперь, если Чудо действительно ушло, а значит, стряпня tía Джульетты не сможет исцелить больного за считанные минуты… Стало страшно. Настолько, что она испуганно сцепила ладони под подбородком. Если Боженька так ответил на ее молитвы, то… пускай, пускай она будет слышать всех и вся вокруг, переживет, лишь бы только их магия вернулась… — Я не уверен, что смогу помочь, — слабо возразил Серхио, которого Камило чуть ли не пинком втолкнул в детскую. — Я просто… О. О! Он остановился возле кровати, задумчиво глядя на Мирабель, а затем перевел взгляд на Джульетту. — И как давно?.. — Не знаю, — tía Джульетта пригладила волосы Мирабель. — Точнее, наверное, с ночи. Она вчера… когда она легла спать? Серхио, кивнув, сел рядом и осторожно обхватил запястье Мирабель. Зажмурившись, он беззвучно зашевелил губами. — С ней все будет хорошо? — не выдержал tío Агустин, и Серхио, не открывая глаз, шикнул. Долорес почувствовала ледяные пальцы на руке и, вздрогнув, обернулась — рядом стояла Изабелла, напряженно закусив губу чуть ли не до крови. Серхио отпустил запястье Мирабель и проследил, как ее рука бессильно шлепнулась обратно на кровать. — Я не доктор, как мой отец, — сказал он, дотрагиваясь до ее лба и висков, а затем разжимая губы и разглядывая рот. — Но… я бы сказал, что это похоже на летаргию. — Литургию? — растерянно переспросила Пеппа, и Серхио помотал головой. — Летаргия. Это… долгий сон, который раньше путали со смертью. Самый известный случай произошел с Петраркой — его даже хотели похоронить, но он вовремя очнулся… и прожил еще лет тридцать! — поспешно добавил Серхио, заметив ужас в глазах tía Джульетты. — Насколько долгим он может быть? — тихо спросила Луиза, глядя на сестру. Серхио пожал плечами. — Несколько дней? Недель? Может, месяцев. Кто знает. — Серхио приподнял веки и посмотрел в глаза Мирабель. — Да, она спит. — И что нам делать? — тихо спросил Агустин, подходя к жене и обнимая ее за плечи. Серхио тяжело вздохнул, укрывая Мирабель одеялом и заботливо подтыкая его по бокам. — Полагаю, ничего. Такое состояние обычно появляется после каких-либо тяжелых заболеваний… или же душевных переживаний. Что-то такое, что потребовало у организма всех его сил, и пока он не восстановит самое себя, пытаться разбудить ее бессмысленно. — Она не болела, — тихо сказала tía Джульетта. Серхио внимательно посмотрел на нее и на других членов семьи, так и столпившихся у дверей. — А насчет душевных переживай? Ответом ему было молчание. Попрощавшись с Серхио, абуэла взглянула на свою семью. — Полагаю, пришло нам время поговорить. Идемте в столовую. — Но… — заикнулась, было, tía Джульетта, но абуэла только покачала головой. — Ты сейчас ничем ей не поможешь, Джули. Оставь ее. Выждав, пока вся семья займет свои места, абуэла величественно подняла руку, призывая к тишине. — Пятьдесят лет назад… — Мама, сейчас не самое подходящее… — Не перебивай меня! — в голосе абуэлы зазвенел металл. Долорес невольно поежилась, незаметно для себя придвигаясь ближе к маме. Пеппа сжала ее ладонь, не отводя напряженного взгляда от абуэлы. — Пятьдесят лет назад, когда ваш абуэло, мой возлюбленный Педро погиб, я… поклялась, что буду любить вас и беречь. И за это небеса даровали нам Чудо. — И ты это сделала, мама, — tía Джульетта то и дело посматривала на арку, ведущую из столовой. Абуэла сухо кашлянула, призывая к тишине. — К сожалению… это не так. Наш дар… исчез. И исчез он из-за меня. Я слишком давила на вас. Слишком часто закрывала глаза на ваши слезы и боль, видела в вас только ваши дары, но никак не вас самих. Я взвалила на вас, мои милые, непосильную ношу. Я виновата перед тобой, моя дорогая, — абуэла взглянула на Изабеллу. — Сможешь ли ты… сможете ли вы все простить меня? Долорес сидела тихо, как мышка. У нее был идеальный слух, даже без дара: она всегда замечала, если какой-нибудь музыкальный инструмент фальшивил. И сейчас… абуэла говорила прекрасные, мудрые слова, но искренности Долорес так и не смогла услышать. — Мама, а причем тут Мирабель? — tía Джульетта смотрела на абуэлу, сжав пальцы в кулак. — Почему она в таком состоянии?! — Может… — тихо сказала Луиза, не поднимая головы. — Может, она и есть наше Чудо? В столовой расползлась тишина, и Долорес заметила, как дрогнули губы абуэлы. Нет, вряд ли она считала свою младшую внучку Чудом. Во входную дверь постучали и абуэла слегка шевельнула ладонью… вот только Касита молчала. Папа поспешно вскочил на ноги вышел в патио. Долорес услышала чьи-то голоса, но вот теперь она и слова не могла разобрать. Вскоре Феликс вернулся. — Там жители, — сказал он, нервно барабаня себя по животу пальцами. — Ночью свалило одно дерево, его нужно убрать, и… дом сеньора Ортиза оказался… испорчен. — Что значит, испорчен? — переспросила мама. Папа еле заметно улыбнулся. — Он сверху донизу исписан словом «Лжец». Причем, по словам Освальдо, и изнутри тоже. Луиза, вздохнув, поднялась со своего места, но tío Агустин перехватил ее за руку. — Куда ты, mi sol? В одиночку ты теперь не справишься, идем вместе. — Я тоже помогу, а то с твоим везением, старина… — папа покачал головой, и утешающее похлопал Луизу по плечу. — Ничего, девочка, на то мы и семья, да? День казался бесконечным и вязким, словно кукурузный сироп, вот только вместо сладости от него горчило на языке. Не зная, чем себя занять, Долорес вызывалась приготовить обед. Tía Джульетта так и сидела возле дочери, Изабелла почти сразу ушла, не сказав куда и зачем. Долорес задержала взгляд на семейном древе: растрескавшемся, поблекшем… Стало еще хуже и гадостнее на душе. Она нарезала картофель, когда услышала сердитый голос Антонио, донесшийся откуда-то со двора. Вытерев руки о передник, Долорес выскочила наружу — мало ли, тот же Ортиз мог заявиться лично… Младший брат смотрел на свою тень, и звенящим от страха и тоски голосом говорил: — Верни ее! Это ведь ты ее забрал, да? Ты же хороший, и Эрнандо тоже считал тебя хорошим. Верни… верни мою Миру! Немедленно! — Тонито? С кем ты говоришь? — Долорес опустилась на корточки рядом с братом и тут, всхлипнув, уткнулся ей в шею. — У Мирабель в тени живет человек. Он не совсем человек, он в перьях и жил тут давно. И это он забрал ее! Долорес, вздохнув, погладила его по голове. Она не поверила ни единому слову, но раньше Антонио не выдумывал никаких людей из тени. — Солнышко, ты слышал, что сказал сеньор Толедо. Мира просто… спит. — Он ничего не понимает, — упрямо пробурчал Антонио ей в шею. — Он коз лечит! А разве Мирабель коза?! — Ну, по части упрямства — так точно, — Камило появился словно из ниоткуда и сел рядом, забирая Антонио и ероша ему волосы. — Не бойся, Тонито, Мирабель скоро проснется. Я уверен, что она уже завтра вскочит на ноги раньше всех нас, придумает для тебя кучу новых сказок и сошьет второго ягуара. — Мне не нужен второй ягуар, — тихо отозвался Антонио. — Я просто хочу, чтобы все было хорошо. — Все мы этого хотим, малыш, — вздохнул Камило, и Долорес внимательно посмотрела на него — уж слишком взрослые интонации были в его голосе. Вечером, когда солнце скрылось за высокими горами, семья вновь собралась за столом. Tía Джульетта в ответ на вопросительный взгляд мужа лишь покачала головой: «Никаких изменений». Ужин проходил в тягостном молчании, которое нарушила абуэла. — Нам нужно что-то сделать со всем этим, — она красноречиво обвела рукой покрытые трещинами стены, и это, кажется, стало последней каплей. Tía Джульетта бросила вилку на стол, возмущенно вскидываясь: — Мама, ты серьезно?! Трещины — это единственное, что тебя волнует?! — С чего ты это взяла? — абуэла прищурилась. — Из-за того, что я сегодня не сидела у кровати Мирабель? Да, представь себе, вместо этого я пошла в город, заглянула к Серхио, и мы вместе с ним читали медицинские книги, оставшиеся от его отца. Жизни твоей дочери ничего не угрожает, но, конечно, если хочешь, то продолжай думать, что мне плевать на свою внучку… Джульетта отвела взгляд, скомкано пробормотав: «Я совсем не…» и смолкла. Папа, кашлянув, спросил: — Думаете, это можно зашпаклевать? — и мама поспешно включилась в разговор: — Я уверена, что мы сможем все исправить, ведь так? Пара недель, и от трещин даже следа не останется. Я думаю, в городе… — она замолчала. Долорес знала, о чем она думает — а захотят ли жители города помогать им сейчас, когда вся семья Мадригаль вдруг лишилась своего чуда. Еще днем Камило, когда они убедили Антонио пойти к tía Джули, шепотом пересказал, что кое-кто уже болтает о том, что это «божья кара»… А о том, как скоро отдельные шепотки превратятся в общественное мнение, Долорес даже думать не хотелось. Спать она легла с тяжелым сердцем, да и трещины, расползшиеся вокруг, спокойствия не прибавляли — все время казалось, что за ними кто-то есть. Совсем не вовремя вспомнились слова Антонио про «человека из тени», и Долорес сделала то, чего не делала уже с далекого детства — накрылась одеялом с головой. Проснулась она рано. Долорес никогда не была утренней пташкой, и будь ее воля — она бы с радостью нежилась под одеялом часов до девяти утра, но сейчас ее словно вытолкнуло из кровати. На цыпочках она прокралась в детскую, с болью в груди глядя на Мирабель — неподвижную, тихую, холодную… будто сказочная принцесса из башни, которую сможет разбудить поцелуй любви. Только вот жизнь не сказка. Долорес спустилась вниз, сварила себе кофе — без Каситы, ее дружелюбного постукивания и помощи, дом был мертвым, — и вышла во дворик. Она села за стол, ожидая, пока кофе слегка остынет. Предутренняя прохлада вызвала дрожь, и она поспешно обхватила крохотную чашку ладонями. В лесу раздались первые птичьи трели — наконец-то они не вызывали у нее резь в ушах. Долорес отпила кофе и вздрогнула, услышав покашливание за спиной. Обернувшись — и лишь чудом не пролив кофе на юбку — она увидела Мариано. Тот неуверенно взмахнул рукой, и Долорес, кивнув, указала на соседний стул. Странно, но несмотря на то, что они сейчас были вдвоем, да еще и в такой романтической обстановке — первые лучи рассвета, птичье пение, ее сердце даже не сбилось в ритма. — Как… как Мирабель? — спросил Мариано, невольно вскидывая глаза к окнам детской, и тут же переводя взгляд на Долорес. Она покачала головой. — Все так же. — А… вы сами как? — Долорес удивленно вскинула брови, и Мариано, смутившись, продолжил. — В городе болтают всякое… Дураков везде хватает. Я хочу, чтобы ты знала, я не верю, что Мирабель — ведьма, которая продала свою душу, чтобы вы лишились дара. — Madre de Dios, что?! — Долорес все-таки уронила чашку, и звон разбившегося фарфора прозвучал в утренней тишине как залп фейерверка. Мариано кивнул, наклоняясь и собирая осколки, перепачканные кофейной гущей. — Ты же знаешь… Один сказал, другой услышал половину, вторую половину додумал, третий переврал, а четвертый и вовсе свое придумал и пересказал пятому. Долорес прижала пальцы к вискам, борясь с желанием устроить истерику. Этого только им и не хватало — мало того, что на Мирабель и раньше косились, только дети ее и любили, так теперь еще и ведьмой считают… — Еще Ортиз этот… припомнил, как на его доме остались какие-то отметины от когтей, а теперь утверждает, что Мирабель его прокляла, и что он видел, как она летала на черном козле всю ночь над его домом. Долорес упала головой на стол и застонала. Лучше бы она не просыпалась сегодня, лучше бы вообще ничего этого не было… Спохватившись, она взглянула на Мариано уже внимательнее: он выглядел невыспавшимся и уставшим, а еще… она опустила взгляд на его руки, в которых он так и держал осколки чашки и заметила сбившиеся костяшки. — Мариано, а почему ты тут так рано? — тихо спросила Долорес. Мариано смутился, отворачиваясь к кустам. — Я… слышал, что кто-то… ну, хотел сегодня устроить вам… в общем, неважно. Долорес поднялась на ноги и, не говоря ни слова, поманила его за собой. Мариано с благодарностью кивнул, принимая из ее рук чашку кофе. — Вы не думайте. Многие и на вашей стороне. Падре Себастьян сегодня обещал напомнить горожанам, кто им помогал столько лет. Да и… — он замолчал, разглядывая трещины, после чего кивнул. — Мои друзья могут помочь вам с этим. И я тоже. — Зачем? — это было единственным, что пришло Долорес в голову. Зачем бы Мариано поддерживать с ними отношения — раз уж на семью Мадригаль теперь косятся, то наоборот, любой разумный человек тут же постарался бы отойти в сторонку. Мариано потер затылок. — Понимаешь… я хоть теперь, официально, и не жених Изабеллы, но… я ведь вашу семью знаю с детства, сколько раз мне сеньора Джульетта лечила разбитые колени своими арепами — и не сосчитать. И так просто отвернуться? Нехорошо это. Не по-человечески. Долорес медленно кивнула, отстраненно заметив, что если бы она не влюбилась в Мариано еще два года назад, то непременно бы сделала это сейчас. Мариано, допив кофе, скомкано попрощался, услышав, как наверху скрипнула дверь. На кухню спустилась Изабелла, и Долорес вновь ощутила укол зависти — ну почему ее кузина выглядит идеальной даже с раннего утра. — Он ушел? — шепотом спросила Изабелла, и, дождавшись кивка, прошла к кофейнику, наливая себе кофе. — Какое счастье. Хотя, стоит признать, что как только он перестал быть моим женихом, то почти не раздражает. — Могла бы и раньше отказать, — буркнула Долорес, ставя воду на новую порцию кофе. Изабелла пожала плечами. — Боялась. Если бы не Мирабель… — они обе, не сговариваясь, взглянули на растрескавшийся гобелен — трещины прошли через изображение каждого члена семьи… кроме ее. Днем Мариано действительно пришел с друзьями. Одного из них — Лукаса — он сразу назвал «ангелом шпаклевки», на что Лукас только покраснел и буркнул что-то себе под нос. Правда, стоило ему увидеть трещины, как смущение сразу исчезло. Молодой мужчина деловито их осмотрел, просовывая пальцы в особо широкие места и, наконец, обернулся к абуэле. — Заделаем. Может, три-четыре дня понадобится. И я не уверен, но вроде, там за этими стенами есть еще какой-то ход. — Откуда? — удивилась Альма. Лукас пожал плечами — он, как поняла Долорес, вообще не отличался разговорчивостью. Через пару часов, Долорес, устав от однообразного скрежета мастерков о стену, заглянула в детскую. Мирабель спала, а рядом с ней сидела tía Джульетта. Долорес отметила что взъерошенные волосы, что синяки под глазами… — Tía Джули, может, отдохнете? — она присела рядом. — Я посижу с Мирой. Джульетта покачала головой. — Я должна… — Ты должна, дорогая, пойти на кухню, поесть и лечь спать, — жестким тоном заявила абуэла, заглянув в комнату. — Возьми себя в руки, еще немного — и ты начнешь убиваться, как по покойнице. — Мама, да как ты можешь такое говорить?! — взвилась Джульетта. Долорес прижала ладони к ушам — правда, скорее уже по привычке, но это подействовало на обеих женщин. — Я останусь здесь, — гораздо тише сказала Джульетта, складывая руки на груди. Абуэла пожала плечами. — Твоя средняя дочь уронила на ногу ведро. Но, наверное, тебя это не интересует… — tía Джульетта, не говоря ни слова, сорвалась с места. Абуэла проводила ее утомленным взглядом и обернулась к Долорес. — Запри дверь и не пускай сюда Джульетту, — сухо сказала она. — Хотя бы сегодня. Да и сама тоже пойди, отдохни. — Но, абуэла, а если с Мирой… — Поверь, деточка, с ней не случится ничего. Даже если Господь решит спалить наш город молниями и громом, Мирабель будет цела и невредима. — О чем ты?.. — переспросила Долорес, но абуэла покачала головой и вышла прочь. Благодаря воззваниям падре Себастьяна и неожиданному визиту сеньоры Гузман (хотя Долорес казалось, что если бы не любимый внук, упорно торчащий в Касите с утра до поздней ночи, черта с два бы сеньора Гузман решилась нанести визит их семье) город слегка притих. Долорес не обманывала себя — шептаться наверняка шептались, да и от косых взглядов чесалась спина, но уж лучше так, чем откровенная вражда. На третий день Лукас вновь обратился к абуэле. — Трещины пошли до самого низа, — сказал он, старательно не глядя на Изабеллу, которая с невинным видом стояла возле абуэлы. — Нужно идти через подвал. А то опять посыпятся. — Делайте все, что надо, — Альма махнула рукой. Долорес пришлось держать Антонио — тот, более менее успокоившись, постоянно вертелся под ногами у работающих мужчин, и, как опасалась мама, мог нахвататься там совсем не детских слов. Вот только и ее одолело любопытство, особенно после крика Мариано: «Тут проход есть! Совсем вниз!» За стенами Каситы был настоящий лабиринт — Долорес невольно поежилась, представив, что тут бы мог жить кто-то… Мариано, заметив это, взял ее за руку: — Тебе плохо? Может, лучше уйдешь отсюда? — Нет, все в порядке, просто… Это как будто у нас был дом внутри дома, — Долорес неловко рассмеялась, чувствуя, как щекам становится жарко. Мариано впервые не просто смотрел на нее, он видел ее, слышал… Он кивнул с понимающей улыбкой. — Да, и правда, жутковато… Зато, смотри, мы просто как исследователи в пещерах. Вдруг найдем тут сокровища? — Единственное, что мы тут найдем — сороконожки и дохлые крысы, — буркнул Лукас, нарушая романтику момента, правда тут же с удивлением воскликнул: — А это еще что?! Мариано и Долорес, не сговариваясь, поспешили вперед и застряли в узком коридоре. Мариано, смутившись, шагнул назад, пробормотав извинения, и Долорес первая увидела большую дверь. В неровном свете керосиновой лампы был виден вырезанный на ней спиральный узор, чем-то похожий на солнце. — Ты знала? — взволнованно прошептал Мариано, и Долорес помотала головой, затаив дыхание, когда Лукас потянул дверь. Раздался скрип, и Долорес, вытянув шею, высоко подняла лампу, надеясь увидеть что-нибудь… — Давай мне, я чуть-чуть повыше, — Мариано аккуратно забрал лампу, пропуская ее вперед. Долорес поморщилась, когда в сандалии попал песок и поморгала, привыкая к неровному свету и пляске теней… — Гляньте-ка, — Лукас вытянул руку, показывая на пепел и обгоревшие веточки, которые выглядели совсем свежими. — И блестит что-то. Долорес поспешно зашагала вперед, выдирая ноги из песка. Опустившись на колени, она нащупала что-то прохладное и гладкое, будто полированный металл или… Стекло. Пластина из стекла зеленого цвета, на которой… Долорес чуть не выронила ее, увидев Мариано, протягивавшего кольцо Изабелле. Только, стоило повернуть пластину, и изображение поплыло — она увидела разрушенный Энканто, разбитую Каситу… — Это что? — шепотом спросил Мариано, сев рядом. Лукас, махнув рукой, деловито простукивал стены. — Не знаю, — растерянно пробормотала Долорес. Надеясь найти какую-то подсказку, она зарылась руками в песок. Лукас неодобрительно проворчал: — Его надо выметать, там, печенкой чую, полно трещин. Чтобы расчистить помещение под Каситой потребовалось несколько часов. Папа и tío Агустин вызывались помогать, и дело пошло гораздо быстрее. Долорес как раз спустилась вниз, держа в руках корзинку с арепами от tía Джули, когда дом содрогнулся. Вскрикнув, она застыла, не зная, что делать и куда бежать. По коридору проползла еще одна трещина, в воздухе повисла пыль… и все стихло. Она быстро вбежала в подземный зал, и повисла на шее у отца, чуть не ударив его корзинкой. — Что это было? — прошептала она, дрожа, как в детстве. Феликс покачал головой. — Не знаю. Что-то хрустнуло и все как задрожало… — Я уж думал, с моим везением нас тут и завалит, — пробормотал tío Агустин, вытирая пот со лба дрожащей рукой. Лукас выдохнул и смел в песочную кучу какие-то обломки какой-то глиняной фигурки, которую не заметил в темноте. Выбравшись наружу, они сразу попали к перепуганной насмерть Пеппе. — Землетрясение! ¡Dios mío! Впервые за столько лет — и вы гляньте! — она ткнула дрожащей рукой в окно и прижалась к мужу, который тут же обнял ее. Долорес выглянула и вздрогнула — высокая гора была расколота пополам. Через пару дней трещины были окончательно заделаны, и Касита выглядела почти как обычно — не считая того, что так и оставалась безжизненной. Среди ночи Долорес проснулась от жажды и, спустившись вниз, чуть не упала в обморок — на кухне стояла Мирабель. Лицо ее слегка осунулось, да и волосы торчали, как птичье гнездо после бури, но Долорес, справившись с ужасом: ей вообще показалось, что она увидела призрака, — бросилась ей на шею. — Чувствую, я много чего пропустила, — сипло произнесла ее кузина, обнимая Долорес в ответ.